Страница 11 из 73
Кэзмент очень долго защищался. Когда он, наконец, замолчал, я предложил ему вопрос:
— С каких пор вы стали националистом?
— Я всегда был националистом, но не в такой степени, как теперь.
— Но ведь отец ваш был протестантом.
— Я тоже протестант, или, вернее, был протестантом.
Через несколько дней после этого Кэзмент, уже находясь в тюрьме, был принят в лоно католической церкви.
Властям потребовалось несколько дней, чтобы решить, подлежит ли Кэзмент суду в военном совете, как многие другие штатские в начале войны, или же дело его должно разбираться в гражданском суде. В ожидании этого решения я отправил его в гражданскую тюрьму в Брикстон. Во вторник, на пасху, его перевели в военную тюрьму при лондонском Тауэре.
Дело по обвинению сэра Роджера Кэзмента в государственной измене, разбиравшееся в верховном суде, займет должное место среди крупных государственных процессов. Долго обсуждались юридические трудности, возникшие в связи с тем, что акты государственной измены были в данном случае совершены за границей. Председательствовал лорд Ридинг; генеральный прокурор Ф. Е. Смит (впоследствии граф Биркенхэд) вел обвинение, а защита преступника была поручена г-ну Серженту Сюлливану. Задача защитника была чрезвычайно трудной, так как он не мог опровергать фактов, признаваемых самим обвиняемым; стенограммы допросов, которые я вел, были в руках прокуратуры; в то же время некоторые из военнопленных ирландцев давали свидетельские показания против обвиняемого. В продолжение всего процесса мне пришлось сидеть как раз близ перегородки, за которой были свидетели. Солдат-ирландец, дававший весьма резкие показания против Кэзмента в связи с его посещением концентрационного лагеря, указывая пальцем на Кэзмента, не мог воздержаться от восклицания (когда судьи удалились из зала на время завтрака): «Хотите видеть предателя. Так смотрите, вот он».
Если бы дело шло не о процессе, где решался вопрос о жизни или смерти человека, можно было бы немало посмеяться при допросе свидетелей. Какой-то очень смышленый двенадцатилетний мальчуган показал, что видел, как Кэзмент прятал у себя германский шифр.
— Почему понадобилось прокурору свидетельство маленького мальчика для обвинения моего клиента в утаивании этого германского шифра? И раз свидетеля сопровождал некий Томас Дулан, почему же не вызвали означенного Дулана в качестве свидетеля вместо этого ребенка? — спросил защитник.
Не успел еще никто ответить на этот вопрос, как из-за свидетельской решетки раздался детский голосок:
— Потому что Томми Дулану всего только восемь лет.
Оба знаменитых юриста на мгновение как бы замерли и потеряли способность речи.
Но Кэзмент был признан виновным и присужден к смертной казни. Его перевели в Пентонвильскую тюрьму, где он и провел свои последние дни. Затем начались неизбежные ходатайства о смягчении приговора.
Но в противовес всем этим ходатайствам в Ирландии росло возмущение против того, что дело Кэзмента из уважения к его званию разбиралось судебным порядком: «В Ирландии нас, несчастных, убивают без всяких церемоний, а Кэзмента они не посмели так убить, потому что он важный барин». Армия также высказывалась очень враждебно по этому поводу: «В конце концов, — говорили солдаты, — Англия сражалась изо всех сил, тысячи людей умирали или получали ранения в каждом сражении, а в это время человек, осыпаемый почестями, по собственной воле шел к врагу, предлагая ему нанести армии удар в спину». Попытка Кэзмента убедить военнопленных нарушить присягу еще усугубила его вину в глазах солдат. В такой атмосфере правительство не могло советовать королю применить свое право смягчения участи преступника, и было решено действовать согласно требованиям закона.
Для всех оставалось тайной, почему германцы именно в то время вызвали Кэзмента из Баварии и настаивали на том, чтобы он немедленно выехал в Ирландию. Во время пребывания Кэзмента в Мюнхене одна немка написала кому-то из своих друзей в Ирландию, прося навести справки о прошлом Кэзмента. Приятель ее ответил коротким резюме, общий смысл которого сводился к тому, что Кэзмент — человек вовсе не влиятельный, не пользовался никакой поддержкой в Ирландии и что он скоро будет всеми забыт. Подтверждая получение этого письма, немка сообщила, что Кэзмент возбудил к себе сильную антипатию в Мюнхене. Мы знали также, что жалобы на него поступали в полицию в Христиании.
За несколько месяцев до этого, в момент, когда мы впервые получили доказательства, устанавливавшие измену Кэзмента, нами был произведен обыск в его квартире, и его чемоданы были доставлены в Скотланд-ярд. Во время первого его допроса полицейский чиновник вошел и шепнул мне на ухо, чтобы я попросил у Кэзмента ключи от его чемоданов. Я попросил их у него, и он мне ответил с важностью: «Взломайте замки. В чемодане ничего нет, кроме платья, которое мне теперь больше не нужно». Кроме костюмов в одном из чемоданов нашли дневник и счетную книгу, которая велась с 1903 г., но с большими пропусками. Через несколько дней он, вероятно, вспомнил об этих книгах, так как попросил через своего защитника, чтобы ему отдали все принадлежавшие ему лично вещи. Ему было возвращено все, кроме упомянутых книг, и вскоре от него было получено второе письмо с указанием, что в руках полиции все еще остались некоторые из принадлежавших ему вещей. Достаточно сказать, что содержание его дневника было таково, что его невозможно было напечатать ни на каком языке — никогда и нигде.
Через три месяца после казни Кэзмента Бернсдорф писал: «То, что из Германии послали сэра Роджера Кэзмента, принесло большой вред. Его арест, так же как и арест Бейли, ставшего осведомителем тотчас же вслед за ним, дал возможность английскому правительству помешать восстанию Керри и заставил его быть настороже без какой бы то ни было измены, исходящей отсюда». Бедный Бернсдорф не знал, что его собственные передававшиеся по радио депеши, перехватываемые камерой «40 О.Б.», и представляли собой ту самую «измену», о которой он говорил.
3 августа 1916 г. Роджер Кэзмент, которому минуло тогда 52 года, был казнен.
Германские интриги в Индии и африканских колониях
Ирландия была не единственной частью Британской империи, на которую немцы возлагали свои надежды. По их мнению, Индия являлась ахиллесовой пятой в организме их врага, и в середине октября 1915 г. мы получили весьма недвусмысленное доказательство (неважно, откуда) об индо-германском заговоре крупного масштаба. Индусский комитет был образован в Берлине с самого начала войны. После своего изгнания из Соединенных Штатов индусский националист Хар Даял, издатель газеты «Гадр» («Восстание») в Калифорнии, отправился в Швейцарию и в начале военных действий уехал в Берлин с Шаттопадиа и другими индусскими националистами, проживавшими до того времени в Швейцарии. Вначале немцы, чувствуя, что их случайные гости полностью в их руках, обращались с ними несколько холодно, но эти отношения изменились, когда двое или трое немцев, считавшихся специалистами по индусскому вопросу, убедили свое правительство создать особый комитет под председательством немца для обсуждения возможности организовать восстание в Британской Индии. Они организовали бюро печати для пропаганды на туземном языке и выработали план подкупа военнопленных индусов. Однако, несмотря на тонны бумаг и море чернил, истраченные для этой цели, дело не двигалось вперед, пока, наконец, в марте 1915 г. индусскому землевладельцу Пертабру пришла в голову мысль явиться к немцам под видом индусского князя. Он имел некоторое право носить этот титул, так как был сыном свергнутого правителя одного мелкого княжества. Получив от правительства Индии паспорт по рекомендации человека, лояльность которого не подлежала никакому сомнению, он прибыл в Швейцарию через Марсель и немедленно вошел в сношения с Хар Даялом, который его представил германскому консулу. Нетрудно угодить германскому чиновнику, когда являешься к нему в качестве индусского князя. Хар Даял, который прекрасно знал подлинный сан и значение Пертабра, охотно согласился участвовать в этой комедии. Впрочем, Пертабр в совершенстве играл свою роль; он вел себя сдержанно, и его надменное обращение заставило германского консула в Швейцарии поверить, что он имеет дело с настоящим раджой. Когда его пригласили ехать в Германию, Пертабр решительно заявил, что ни за что не переедет границу, пока не заручится обещанием, что кайзер примет его лично. Такое положение вещей сильно соблазняло Хар Даяла, ибо он становился тогда посредником между двумя повелителями и можно было ожидать, что деньги польются рекой.