Страница 10 из 73
Подготовка к…
Присылайте больше взрывчатых веществ.
Пришлите другое судно в…
Нам необходимы пушки и много снарядов.
Вышлите их в…“
Поэтому можно было судить, что „Ричард Мортон“ был совершенным новичком в деле тайной разведки в военное время. Только самый неопытный дилетант мог составить такой шифр, написать его по-английски и возить его с собой во время авантюры. Об этом аресте в тот же день было получено сообщение в Лондоне, но личность арестованного еще не была установлена. В субботу вечером 22 апреля я был дежурным в Скотланд-ярде по наблюдению за налетами. В 10 часов 30 минут меня вызвали по моему частному телефону из адмиралтейства. Адмирал сэр Реджинальд Холл сам был у телефона. „Знаете ли вы, кем оказался иностранец, который высадился вчера из складной лодки в Кюрранане?“
— Вы шутите.
— Нисколько, завтра утром он будет здесь, и вы им займетесь.
Не было надобности называть его по имени. Мы оба ждали уже в течение нескольких недель прибытия Кэзмента.
Но не только это событие нарушило спокойствие бухты Тралли в ту памятную страстную пятницу. Английский корвет „Блюбелл“, охранявший побережье, заметил небольшой пароход, вид которого показался ему подозрительным. Он шел под норвежским флагом, и на корме его виднелось действительно норвежское название. Но капитану „Блюбелла“ показалось, что вид такого парохода уж чересчур норвежский, чтобы на самом деле принадлежать этой стране. В момент, когда он был замечен капитаном, пароход стоял на якоре близ Дуп-Хэда, но прежде чем „Блюбелл“ успел к нему приблизиться, он снялся с якоря. Английский офицер обследовал начерно местность и возвратился на борт „Блюбелла“, который подал тогда сигнал иностранному судну, приглашая его следовать за ним в Квенетайн для осмотра. Капитан таинственного парохода представил английскому офицеру норвежские документы, удостоверявшие, что его судно носит название „Ауд“ и занимается перевозкой деревянного оборудования для рудников в Южную Африку. По словам капитана, судно пристало к берегу, чтобы привести в порядок свой груз, разваленный во время бури. Пароход как будто повиновался данному ему распоряжению и последовал за „Блюбеллом“, но вдруг остановился: раздался глухой взрыв, и вслед за тем судно стало тонуть. В ту же самую минуту от него отделилась лодка со всем экипажем в составе 22 человек. „Ауд“ выкинул германский флаг, и весь экипаж, одетый в штатское платье, когда англичане подплыли, уже успел переодеться в форму германского флота. Они взорвали свой пароход.
Всех их перевезли в Скотланд-ярд для допроса. Они рассказали, что судно их было английским пароходом с Кастор», водоизмещением в 1100 тонн, которое немцы захватили в начале войны и переименовали в «Ауд». Судном командовал флотский лейтенант Шпиндлер, самый неприятный из всех немецких офицеров, которых мне когда-либо приходилось встречать. Он лгал самым нахальным, но совсем не убедительным образом, прежде всего отрицая наличие оружия на пароходе, и затем заявил, что оружие это предназначалось для германских войск в Южной Африке. Потом он стал утверждать, что пароход превращался попеременно то в торговое судно, то в военный корабль, причем перемена флага являлась достаточной для этого превращения. Мы не могли удержаться от смеха при этом заявлении, что привело его в бешенство: «Я говорю вам, что мундиры моих людей были развешены на канатах снасти и им было приказано надевать их, как только выкидывался военный флаг». Наконец, некоторые из матросов заговорили, и было установлено, что «Ауд» вез ящики с оружием для ирландцев и что он пристал к берегу у Дуп-Хэд в надежде, что ему удастся выгрузить это оружие.
Весь экипаж был интернирован, и адмиралтейство, желая покончить с этим делом, заставило водолаза опуститься на дно моря там, где затонул корабль. Ко мне прислали этого водолаза, краснощекого матроса, вместе с его находкой: три ружья и обломок от пулемета, которые он положил ко мне на стол. Он подробно описал, как увидел «Ауд» лежащим на боку с пробитым корпусом. Сила взрыва усеяла в этом месте твердое песчаное дно океана винтовками и сломанными пулеметами. Принесенные им винтовки были не германского образца. Присутствовавший при этом морской офицер высказал предположение, что винтовки эти могли быть русскими. Он позвонил по телефону русскому военному атташе, который тотчас же явился и после внимательного осмотра винтовок заявил: «Да, это наши винтовки. Посмотрите на марку, которой они помечены. По всей вероятности, они были взяты в сражении при Танненберге». Таким образом, даже в этой диверсивной попытке немцы старались устроиться «подешевле».
Первое мое свидание с сэром Роджером Кэзментом состоялось утром в пасхальное воскресенье. Он был увезен из Ирландии под конвоем офицера, и, разумеется, вид его был не блестящий.
Однако он вошел ко мне в канцелярию с высокомерной осанкой, что, впрочем, было особым свойством его походки. Офицеры адмиралтейства и военного министерства окружили меня. Я начал с того, что попросил его назвать себя. «Вы же знаете, как меня зовут», — отвечал он. Я указал ему, что он назвал себя Ричардом Мортоном, когда его арестовали. Он поднял голову и сказал: «Официально я сэр Роджер Кэзмент». Затем он попросил разрешения повидаться с одним из своих друзей, сэром Уильямом Тиррелем, до продолжения допроса. Я ответил, что было бы несправедливо просить этого джентльмена присутствовать при нашем разговоре, так как он совершенно непричастен к интересующему нас делу. Было заметно, что присутствие моего стенографа раздражало Кэзмента и он все время был начеку. Позже, когда стенограф удалился, Кэзмент стал словоохотливее, даже встал со своего места и сел на кончик моего стола. Он был высокого роста, худой, лоб его был покрыт морщинами. Он отказался отвечать на некоторые из моих вопросов не из опасения обвинить себя, а из страха скомпрометировать других лиц. Он не хотел также ничего говорить против немцев в присутствии стенографа, но не пытался оправдываться. Я прочел ему статью из «Немецкой лаплатской газеты», автором которой считали его, и он сознался, что написал эту статью. Я заметил, что политические убеждения — это одно, а политические действия — совсем другое, на что он возразил: «Я должен действовать согласно моей совести. Некоторые ирландцы боятся действовать, но я не побоялся совершить акт государственной измены. Я не стараюсь себя оправдывать, я готов нести все последствия своей вины». Он с негодованием отвергал обвинение в том, что получил 2400 фунтов стерлингов от немцев, — факт, отмеченный в шифрованной телеграмме Бернсдорфа.
С этого момента мы все сразу почувствовали, что он увлечен театральной стороной роли ирландского патриота, что он сам верил всему, что говорил, обладая способностью становиться одновременно и действующим лицом и слушателем. Он отдавал себе в этом отчет и не расточал зря эффектных фраз. «В тот момент я верил в дружественные чувства германского правительства. По-вашему, я, разумеется, не более как самый низкий подлец. Я никогда не желал зла вашей стране, но хотел освободить Ирландию. Я виновен в государственной измене и готов нести все последствия этой измены».
На следующее утро, при втором допросе в отсутствии стенографа, он был уже откровеннее. Он рассказал, что лежал больным, когда получил депешу, вызвавшую его в Берлин по служебным делам. Там у него произошло бурное свидание с офицером германского генерального штаба, который приказал ему немедленно отправиться в Ирландию на пароходе «Ауд». Пароход этот вез груз, состоявший из 20 тыс. винтовок и пулеметов. Кэзмент добавил, что Монтейх и Бейли настаивали на том, чтобы он разрешил им сопровождать его, и после долгих переговоров с немецким офицером решено было отравить их не на пароходе «Ауд», а с подводной лодкой. Неудача преследовала их. Подводная лодка должна была задержаться в Киле для починки, и их перевели на другую подводную лодку, которая и доставила их в Кюрранан.
Мы имели также показания Бейли, во многих пунктах расходившиеся с заявлениями Кэзмента. Последний выражал острое чувство обиды каждый раз, когда упоминали, что его попытка завербовать «ирландскую бригаду» в концентрационном лагере потерпела неудачу. Мы располагали совершенно определенными сведениями о том, как его приняли в этом лагере. Капрал, находившийся там, когда Кэзмент прибыл туда, рассказывал, что один из пленных ударил Кэзмента по лицу во время его выступления, что его освистали и ему пришлось удалиться.