Страница 2 из 18
Солнце садится, ветер как из фена. На горизонте стена облаков высотой десять миль движется параллельным курсом. Переливчатые красные и серые краски вспучиваются друг над другом, как кишки.
Ненавижу этот гребаный океан. Я ненавижу его физиологически, как выяснилось. Если я в море, капец моему сну, становлюсь весь дерганый и страдаю глюками. В том числе и поэтому работа младшего врача на круизном судне – это как раз то, чего я заслуживаю.
Не то чтобы мне пришлось выбирать. Если куда-то еще и берут столько врачей, абсолютно не парясь о том, настоящие у них медицинские дипломы или просто купленные где-то липовые бумажки (я, например, “Лайонел Азимут”, окончил университет Сиуатанехо), то я об этом не слыхал. Не говоря уже о том, что этот бизнес не особо связан с мафией[4].
Возле одной из дымовых труб с лязгом открывается люк, оттуда выходит ну очень черный человек. На нем такая же (белая) форма, только с длинным рукавом – младший офицер верхней палубы.
– Доктор Азимут.
– Мистер Нгунде[5].
Мистер Нгунде уставился на меня:
– Доктор, вы не застегнуты.
Так и есть. На мне белая майка, но белая же форменная рубашка с коротким рукавом расстегнута. А на плечах золотые эполеты, и я чувствую себя пьяным пилотом авиалайнера.
– Вряд ли это кого-то смутит, – говорю я, глядя вниз через леер.
Отсюда из всего корабля, который вдвое шире и втрое длиннее “Титаника”, видны в основном белоснежные крыши и телекоммуникационное оборудование, хотя можно разглядеть и пару-тройку бедолаг, задача которых – высматривать пиратов. Пассажирские зоны – отсюда я могу заглянуть в “Нинтендо-арену” и задний крыто-открытый бассейн – на сто процентов пусты. Все пять главных ресторанов лайнера открылись на ужин полчаса назад.
Мистер Нгунде к лееру не подходит. Тут я вспоминаю, что он боится высоты и чувствую вину за то, что ему пришлось подняться сюда, чтобы найти меня. И за то, что так несерьезно отношусь к нарушению, за которое его уволили бы и вышвырнули в ближайшем порту. Мне-то, пожалуй, надо столкнуться с охранником, выходя из каюты пассажира, и при этом быть бухим вусмерть, чтобы меня уволили, да и то охранник извинился бы. А вот мистеру Нгунде запрещено попадаться на глаза пассажирам, если только он не едет на ледовом комбайне или не выполняет еще какое-нибудь задание в общественной зоне. Сколь бы безупречна ни была его форма.
Вспомнив о ледовом комбайне, я спрашиваю:
– Как рука?
– Очень хорошо, доктор.
Это вряд ли. На левом предплечье у мистера Нгунде под длинным рукавом скрывается обширный ожог, полученный при попытке залить жидкость для гидроусилителя в ледовый комбайн с горячим движком. Найти на судне противостолбнячную сыворотку мне не удалось. Да я никогда толком и не видел столбняка, чтобы особо париться по этому поводу.
– А как диарея? – спрашивает мистер Нгунде.
– Отпустила вроде. Главное, рагу не ешьте.
– Спасибо, доктор. Много пациентов сегодня?
– Не особо.
– Что-нибудь любопытное?
– Нет.
Мистер Нгунде интересуется, не высказал ли кто-нибудь из моих пациентов недовольства в достаточно значительной мере, чтобы доложить об этом руководителю той или иной службы. Я не обижаюсь на него. В течение ближайших двадцати четырех часов кто-нибудь из младших офицеров, старше мистера Нгунде по должности, ненавязчиво спросит меня, не общался ли я с ним, и если общался, то не сказал ли тот чего-нибудь любопытного.
И все-таки меня это обламывает, поскольку напоминает, что я, на самом деле, сотрудник круизной компании. Моя должность осыпана всяческими привилегиями: отдельная каюта, меня бесплатно кормят почти во всех ресторанах на борту, кроме того, мне – как и главному врачу – положено место на спасательном катере № 1, на капитанском спасательном катере[6]. Но большинство моих пациентов раскаиваются, что однажды покинули свои вонючие трущобы и деревни. Они получают около шести тысяч долларов в год и из этих денег должны выплачивать проценты по кредитам, которые взяли, чтобы попасть сюда. Давать взятки за материалы, которые используют в работе, и платить комиссию за денежные переводы, которые отправляют домой, чтобы их детям, боже упаси, никогда не пришлось работать на круизном судне. Улучшает ли моя работа качество их жизни или просто содействует их эксплуатации – вот в чем вопрос[7].
– Если позволите, доктор…
– О, конечно, мистер Нгунде, извините.
Он потеет.
Как только он закрыл за собой люк, я вспомнил о тель-а-грамме, которую поднял с пола в медпункте. Достаю ее и читаю:
“ИШМАЭЛЬ – ПОЗВОНИ МНЕ”.
Интересно.
Ишмаэль – мое имя по федеральной программе защиты свидетелей, но единственный, кто так называет меня, это профессор Мармозет. Это он первым делом устроил меня в ФПЗС, а потом – в медучилище. А когда у меня начались неприятности – вывез из Нью-Йорка.
Мармозет – не болтун. У него даже нет автоответчика. Если Мармозет выходит на связь, это серьезно. Телеграмма может означать: “Тут для тебя нашлась работа”. Возможно, даже связанная с медициной.
Возможно, даже на суше.
Но пока не узнаешь больше, гадать нечего. Сейчас работенка у меня и так паршивая, даже если не думать, что мог бы заниматься чем-то получше.
Поэтому сосредоточься на качке. На морской болезни.
Очень скоро все выяснится.
2
Портленд, Орегон
Понедельник, 13 августа
В аэропорту Портленда меня встречает девушка с челкой, как у Бетти Пейдж, и табличкой “Д-р Лайонел Азимут” – именно ее я и нанял бы, будь я на четырнадцатом месте в списке богатейших людей Америки. Она просто вылитая телочка с пин-апа. Но такая, что может и хук врезать.
– Неинтересно, – заявляет она, как только я подхожу к ней.
– Я Лайонел Азимут.
– Отвали.
Я не принимаю это близко к сердцу. С виду-то я – елдак елдаком на конце с кулаком.
– Мне назначена встреча с Милл-Отом[8], – добавляю я.
Это заставляет ее передумать:
– У вас есть багаж?
– Только вот это.
Спустя секунду:
– Может, лучше катить?
– Ручка слишком короткая.
Она оглядывается по сторонам, но никто другой на фамилию Азимут не претендует.
– Простите, – говорит она. – Меня зовут Вайолет Хёрст. Я палеонтолог Милл-Ота[9].
– Для чего Милл-Оту собственный палеонтолог? – спрашиваю я, как только мы прошли сквозь дождь и оказались в подземном гараже. Время восемь вечера.
– Не могу сказать. Это конфиденциальная информация.
– Вы что, клонируете динозавров? Как в “Парке Юрского периода”?
– Никто не клонирует динозавров, как в “Парке Юрского периода”. ДНК разлагается за сорок тысяч лет, даже если это ДНК комара в куске янтаря. Единственный способ получить ДНК динозавра, вымершего шестьдесят миллионов лет назад, – это восстановить ее из ДНК его современных потомков. Мы начнем жрать человечину на улицах раньше, чем достигнем таких технологий.
– О как! С чего бы?
– В ней белка много. И вообще, я не зоопалеонтолог. Вот моя.
Мы подошли к машине. Старенький “Сааб” с полосой ржавчины по всему кузову, вроде ватерлинии. А может, это и есть ватерлиния.
– А какой вы палеонтолог? – спрашиваю я.
– Катастрофический. Если хотите, можете сказать это вслух.
– Что?
– Если я работаю на богача номер четырнадцать в Америке, то почему тогда езжу на такой развалюхе?
Мне это и впрямь было интересно.
– Ну, у меня вообще нет машины.
– Милл-От много не платит, если вас не предупреждали, – говорит она, отпирая правую дверцу. – Он опасается, что на нем захотят нажиться, использовать его.
4
Мафия, как и весь мир, заинтересовалась круизными лайнерами лишь в 1977 г., после премьеры сериала “Корабль любви”, – очень не вовремя, поскольку тогда ФБР уже вовсю расследовало дело Международной ассоциации портовых работников [где руководящие посты занимали члены мафиозных кланов. – А. К.], на местах были установлены жучки и работали информаторы. Пока братва выпутывалась из проблем и собиралась сделать ход, круизный бизнес вырос и стал ей не по зубам. (Здесь и далее, если не указано иное, примечания автора.)
5
На круизных судах экипаж состоит из представителей в среднем шестидесяти разных стран. Операторы любят подавать это под соусом глобализма а-ля “посмотрим чемпионат мира!”, но на самом деле такая практика появилась в 1981 г. после сидячей забастовки преимущественно гондурасских и ямайских команд на двух кораблях компании “Карнивал Лайнс” в Майами. Теперь при комплектации команды лайнера, как правило, не допускают концентрации больше пяти процентов матросов одной национальности и, напротив, стараются набрать максимум офицеров-соотечественников, причем в идеале все они должны разговаривать между собой на языке, непонятном большинству матросов, например на греческом.
6
Также известном как “Жемчужина мор-эй, бывайте, ихтиандры хуевы”.
7
В основе этой проблемы лежит тот факт, что круизные компании не являются субъектом правовых актов о труде, о правах человека, об охране окружающей среды, о здравоохранении (и о налогообложении, кстати), так как большинство их судов – даже те, что швартуются только в американских портах, – зарегистрированы где-нибудь в Панаме, Боливии, Либерии. В последний раз что-то с этим поделать пытались при администрации Клинтона: тогда всю ситуацию посчитали слишком тесно переплетенной с вопросами международной торговли и предпочли не связываться.
8
На самом деле я не говорю “Милл-От”. Просто я дал ему такую кликуху про себя, поскольку в СМИ его окрестили “миллиардером-отшельником”.
9
Вайолет Хёрст, естественно, тоже не называет его “Милл-От”.