Страница 89 из 100
— Убирайтесь прочь! Прочь! Ничтожество!
Одна из соседок привела врача.
Неизвестно почему, словно почуял, что ей плохо, из своего отделения пришёл Альберт. Загородил выход, двинулся на Вадима, закричал не своим голосом:
— Как посмел обидеть её? Я предупреждал: не смей обижать!
Громадный Вадим попятился, будто слабый первоклашка, дрожащим телом прижался к окну. Со всего маха Альберт влепил ему пощёчину — в глубокой тишине.
— Что с вами, Альберт Маркович? — испугалась палатный врач. — Вам плохо? Вы так бледны!
— Гад, гад, гад… — бормотал Альберт, глядя в спину выползающему из палаты Вадиму.
Это были единственные чёрные минуты Марьиной беременности — те, что связаны с Вадимом.
Но опасность выкидыша прошла, и Марья в свой срок родила здорового ребёнка.
Глава третья
1
— У тебя есть ребёнок? — повторил растерянно отец. — Мальчик или девочка?
— Я очень хотела девочку, чтобы всегда была со мной. Расстроилась, что получился мальчик, а теперь рада: женщине гораздо труднее жить, чем мужчине. Попробую вырастить не эгоистом и не потребителем!
— Как назвала?
— Иваном.
— Зачем? — удивлённо уставился на неё отец. — У нас есть уже Иван!
И правда, зачем? Попробовала сама для себя разобраться.
— Мы так с Иваном любили друг друга, были одним целым, одной душой, а потом — как чужие…
— Почему — чужие? Жить в разных местах не значит быть чужими. Вы же встречались! Вы часто перезванивались!
Марье стало очень грустно. Она часто замечала, вроде говорят люди об одном и том же, на самом деле — совсем о разном и на разных языках. Иллюзия разговора есть, а разговора нет.
— Есть люди, — мягко заговорила Марья, — мама такой была, Иван раньше был такой, которым всё равно, как они одеты, какую пищу едят, им важно то, что происходит в них: в них, внутри, ежеминутно вершится жизнь, ничуть не похожая на внешнюю…
— Э-э, постой! — перебил отец. — Если твоему ребёнку дует в голову или в полу — щели, и от холода у него бесконечные ангины и ревматизм, вряд ли ты сможешь жить внутренней жизнью, ты будешь менять квартиру! И с одеждой то же. Не наденешь же ватник вместо изящного пальто, когда пойдёшь на свидание. Мне кажется, ты кое-что понимаешь навыворот. В жизни всё не так просто, — вздохнул отец. — Люди-то не дураки, те, что хотят удобств. На машине лучше ездить, чем в набитом автобусе, где тебе давят ноги, мочалят словами.
Отец наверняка прав, но почему-то расхотелось откровенничать с ним, и она принялась гладить ногой собаку. Та в восторге повалилась на спину, подставила брюхо, подняла все четыре лапы вверх — полностью отдавая себя.
— Я знаю, о чём ты. Иван оброс вещами, привык к заграницам, — сказал то, что хотела сказать она. — Но ведь так должны жить все. Норма — то, как живёт Иван, а не то, как живёшь ты. Удобства, наличие всего необходимого помогают людям жить внутренней жизнью, не расходоваться на преодоление бессмысленных трудностей.
Может, отец и прав, но почему-то с приходом благополучия люди словно слепнут и глохнут?! Вот книги Ивана, хоть и профессиональны, хоть и рассказывают о событиях сенсационных, сердца не трогают.
— Я назвала сына Иваном, — больше себе, чем отцу, попробовала объяснить она, — чтобы нас с ним не разорвали, как разорвали с братом, чтобы были мы Иван-да-Марья, единым целым. Близнецы, оказывается, не могут остаться навсегда соединёнными. А мать с сыном?
— Наивная моя девочка! — Отец обнял её, прижал к себе. Стал гладить, как гладил маленькую, когда она замерзала, чуть нажимая ладонями, чтобы прилила кровь к спине и спина согрелась. Защипало в носу. — Девочка моя хорошая! Неужели ты не понимаешь? Это иллюзия — мол, родители и дети нерасторжимы. Придёт девица на высоких каблуках, глупая или умная, добрая или жестокая, не важно, взмахнёт ресницами, дёрнет плечиком, и — привет: твой Ванька потопает за ней, а о тебе будет вспоминать лишь иногда, по праздникам.
— А общие взгляды? А общая культура? Бывает же, люди друг без друга не могут?!
Метались ветки. Первый май за те годы, что нет мамы, — не весенний, не солнечный. Листья ещё мелкие, и сквозь ветки видно свинцовое небо. Неуютно сегодня на кладбище. Деревья не защищают от ветра. И даже гнёзда, кажется Марье, вот-вот сорвутся и упадут на землю. Но погода не пугает. Здесь — покой. В каждой капле воздуха, в каждом листке, в каждом гнезде. Покой живой жизни. И милосердие к живым. И сострадание к тем, кто ушёл.
— Когда тебе шестнадцать, ты полна надежды на добро и любопытства к каждому явлению в жизни, а отцу в это время сорок, и он уже всё испробовал: и дружбу с любовью, и творческие взлёты с падениями. Разные исходные позиции. Разный опыт. Ну, о каком полном соединении может идти речь? Каждый дует по своей колее. — Отец замолчал, Марья слушала ветер.
Кто знает, может, отец и прав, и её мальчик, к месту и не к месту торжествующе кричащий «мама!», станет чужим?!
— Расскажи, что у тебя с работой?
«С работой»? У неё нет работы. У неё есть Сиверовна, Альберт, Елена Петровна, Варя… Последние свои рубли на распашонки, пелёнки для её сына отдали! У неё нет работы, в палатах лежат её братья и сестры, отцы, тётки, которых она спасает — вытаскивает из болезни.
— У меня нет работы, — усмехнулась Марья, — есть мои личные неприятности, личные беды и проблемы. — Неожиданно говорит: — Из проблем, оказывается, папа, не выбраться, даже если мы все положим свои жизни на то, чтобы выбраться. Когда мы с Альбертом работали у Владыки, мы знали, у нас плохие начальники и бездарные врачи, поэтому больные редко выздоравливают. Сейчас хозяева фактически мы, но и у нас умирают, папа, люди, и мы, зная, чем помочь, помочь не можем. Мы бессильны, понимаешь?
— В чём?
— Да во всём! Приступ у больного, а препарата, который может этот приступ снять, у нас нет, и топчемся мы все беспомощно около несчастного, не в силах прекратить его муки. Вот одновременно плохо двум больным, а дежурный врач ночью один, больше не положено. Кого спасать?
Петрович лежал в сердечном отделении. О чём бы его ни спрашивали, хочет ли он есть, спать, он отвечал: «Петрович». Понимай как знаешь. Что — «Петрович»? Чего он хочет? Марья даже подумывала, уж не болен ли он психически? Но глаза его смотрели остро, осмысленно. Был Петрович толст — килограммов за сто. Большие проблемы с судном, с мытьём. Несмотря на то что доставлен без сознания, попал сразу в палату, и вроде обошлось, и вроде пошёл на поправку, и вдруг — приступ. Они с Альбертом оказались в тот субботний вечер вдвоём перед хрипящим, закатившим глаза Петровичем. Срочно подключить бы его к аппаратуре, да такая лишь в реанимации. А кровать намертво припала к стене, не сдвинуть её вдвоём. И Петровича до реанимации не дотащить. Попробуй, подними такую глыбу! А решают минуты, даже секунды.
— Самое главное слово в нашей жизни, папа: «нет»! Нет нужной и в достаточном количестве аппаратуры. Нет денег на лекарства, на оплату медперсонала. Нет возможности достать нужные травы. Нет права попробовать экстрасенса, который может помочь легко внушаемым больным, Нет возможности пригласить столько массажистов, сколько нужно. Какое могучее слово — «нет»! Оказывается, всё в нашей стране возможно только через великое преодоление. Из кое-каких ситуаций мы находим выход. Ну, например, Мальвина выучила нас всех, и врачей, и медсестёр, и нянечек делать массаж. Альберт пытался оформить нас официально, куда там, нет такого закона, нет формуляра. — Марья засмеялась. — То, что мы — массажисты по сути, то, что у нас фактически по две специальности, по две порции обязанностей и ненормированный рабочий день, не важно, важно то, что у нас нет дипломов, а значит, и не полагается нам зарплата. И нищета, папа! Не каждый выдержит!
— Чем окончилось с Петровичем?
— Умер Петрович, чем могло окончиться? За границей в распоряжении каждого врача разнообразная диагностическая аппаратура, в Союзе мы такой не делаем, и нет денег купить за границей. В Союзе нет и необходимых веществ, не можем, например, ввести контрастное вещество в аорту для обследования почки. А ведь неточная диагностика влечёт за собой неправильное лечение. Отсутствие лекарств сводит на нет наши усилия. Люди гибнут точно так же, как у бездарных, равнодушных врачей. Смотри, переплетается всё: отсутствуют лекарства, средств не хватает, не хватает врачей, медсестёр, санитарок, аппаратуры. И не тому учат нас институты и училища. Ими выдаются обществу экземпляры серийные, бездумные, не способные лечить, не способные искать связь между спецификой организма человека и болезнью, между болезнью и природными явлениями. Квалифицированный творческий специалист появиться не может.