Страница 88 из 100
Господи, как Марья будет любить свою девочку, двойной любовью, за себя и за несуществующего отца! Только её будет дочка, больше ничья! И не нужно ждать единственного, необыкновенного, никто им с дочкой не будет нужен. Она и дочка.
Вмешалось само провидение. Свершилось чудо. Не важно как, но свершилось. Такая малость — слияние двух клеток в одну, чтобы на веки вечные избавиться от одиночества. И сколько лет ждала этой одной-единственной клетки, которая подарит ей собственного, единственного ребёнка.
Осторожно, нежно, обе ладони положила Марья на ещё совсем не заметный, лёгкий свой живот. «Здравствуй, доченька! Я очень жду тебя. Я очень люблю тебя. Не через любовь, не через близость с мужчиной, сама не знаю как, но ты явилась ко мне. Здравствуй! Господи, спасибо! Я наконец не одна!»
Взять такси, вернуться в отнятый у неё дом теперь не страшно. И пусть в нём на время поселился, как в детской сказке, другой зверь, этот дом — её и её дочки, и она отвоюет его.
С этой минуты на Патриарших прудах, когда Марья пустила в жизнь свою дочку, она стала счастливой. На улице люди оглядывались на неё, больные заряжались её верой в выздоровление и в жизнь, руки её стали могущественными, научились снимать и гасить страх, возвращать силы и веру в жизнь. Мальвина хвасталась, что она сделала из Марьи великую массажистку, а Марья ощущала, что могущество пришло к ней свыше, ей достаточно положить свою ладонь на живот больного, и боль стихает. Но пусть Мальвина говорит, что хочет, и гордо улыбается при этом.
Наконец Марья поняла Ваню — то, что говорил он о её романе. Вот, значит, какая ещё бывает жизнь, вот без чего нельзя выпускать в свет произведение: кроме несправедливостей, смертей, корысти, есть вот это созидание человека в человеке, бескорыстие отношений, какие сложились у них в больнице, возможность чуда.
Вот когда само собой произошло в ней очищение: как шелуха, спали с неё все обиды, тщеславие, самолюбование, чувство ущербности и неполноценности, она забыла о себе. Есть больные и дочка в ней, пока маленькая и беспомощная, во всём зависящая от неё. Тошнит ли её, болят ли у неё ноги или голова — ерунда! Естественно, как дыхание, движение: Марья кладёт руку на живот и разговаривает с дочерью.
«Трудно тебе, маленькая, расти? — спрашивает и прислушивается, словно дочка и впрямь может ответить ей. — Ты во мне, значит, всё будет хорошо, вырастешь здоровой и сильной, потому что я кормлю тебя тем, что тебе полезно, ложусь вовремя спать, дышу свежим воздухом. А ты делай своё дело: спи и расти. Я без тебя не могу. Приходи скорее ко мне. Мне без тебя так пусто!»
Вадим воспринял её слова удивлённо:
— Почему я должен уходить? Я всем доволен. Ты так хорошо заботишься обо мне!
— Я не люблю тебя, — сказала Марья. — Ты не подходишь мне. Из-за тебя я перестала работать, бросила рукопись на полуслове. Не хочу жить с тобой. Не хочу жить ради тебя.
— Но мне здесь хорошо, удобно, — заявил Вадим, как бы подводя итог разговора.
— Тебе будет здесь не очень удобно, когда родится ребёнок.
— Какой ребёнок? — Изумлению Вадима не было границ. — Я не могу…
— Я сама ничего не понимаю, — призналась Марья. — Но факт налицо: у меня будет ребёнок.
— Может, у тебя куча любовников? Ты слишком часто болтаешься где-то, а мне просто голову морочишь? Говори честно: кто? — Он допрашивает! Лицо его сделалось неприятным. — Да ещё хочешь пришить мне ребёнка!
— Уходи, Вадим, — рассмеялась Марья. — Очень прошу тебя.
Но Вадим не ушёл. Стал ещё чаще приводить приятелей, ещё больше пить, словно хотел напиться и нагуляться на много лет вперёд. Ночами теперь сам стал являться к ней, требовать снова доказать ему, что он что-то может, и ей приходилось, с трудом преодолевая отвращение и пьяную силу почти ста пятидесяти килограммов, высвобождаться и удирать на кухню. Вадим был слишком ленив и на кухню не шёл.
Однажды Марью обнаружила на кухне тётя Поля. Молча постояла, глядя на неё, запричитала:
— Болезная ты моя! Безответная! Мне ничего сроду не сказала в ответ на мои обижания. И этому кабану…
— Ничего, тётя Поля. Только очень спать хочется.
— Идём ко мне. Ляжешь на диван. Он узкий, но тебе хватит места. Ах, паразит, выжил девку из дома! Говорила я, не доведёт он тебя до добра.
Угревшись на кушетке, засыпая, Марья сообщила тёте Поле, что ждёт ребёнка, и провалилась в сон. Но вдруг вспыхнул свет. Тётя Поля была на себя не похожа: глаза круглые, как у совы, волосы дыбом, в каждой черте возбуждение.
— Дитю ждёшь? Настоящую дитю? — Марья, удивлённая состоянием тёти Поли, окончательно проснулась, села. — Мне дашь?
— Что? — не поняла Марья.
— Нянчить дитю?!
Столько было страха и надежды в лице тёти Поли, что Марья поспешила сказать:
— Если вам будет нетрудно, нянчите! Я хотела Бориса Глебыча просить… когда понадобится в магазин или ещё что…
— Какой Борис Глебыч? Зачем Борис Глебыч? Я на что? Я рассчитаюсь в магазине. Я буду купать его. Я знаю песни. «Придёт бурый медведь, я тебя не отдам. Придёт злой человек, я тебя не отдам. Я тебя никому, никому не отдам», — надтреснутым, старческим голосом пела тётя Поля незнакомые Марье песни, и по её щекам катились слёзы. — Уважила старуху. Да я… за тебя… скажи, вы в росписи или так? — грозно спросила тётя Поля. — Дитю нужен отец.
— Ну, какой он отец? Три раза был женат и всех побросал. Трёх детей! Я, тётя Поля, не знаю, как избавиться от него. Хочу до родов успеть сдать экзамены за два курса. Предметы для меня лёгкие, известные. Тогда спокойно просижу дома год, только дочкой заниматься буду.
— Дочка — хорошо, ты не сумлевайся, лучше, чем мужик. Ну, значит, так. Насчёт этого… не думай. Уйдёте завтра, я поменяю и тот, и другой замок. У меня знакомый слесарь, делает такие дела как положено. Вещи выставлю на улицу. Хто у нас тут возьмёт? Нету фулюганов. Слушай, давай я врежу «глазок». Раз дитё, «глазок» нужен, чтобы никто чужой — ни-ни…
Разговор с тётей Полей и их стратегический план изменения жизни стоят бессонной ночи. Тем более день завтрашний обещает быть не очень тяжёлым. В больнице дежурства нет, а семинаров всего два. От Ночных дежурств пришлось отказаться.
— Ты не насилуй себя, не сдавай эти свои экзамены за один присест. И работу не бросай, денюжки на дитю будут нужны. А я завсегда отпущу тебя. Теперя вредно надрываться.
Марья обняла тётю Полю, расцеловала:
— Спасибо вам, теперь мне ничего не трудно. Только бы избавиться от этого! Из-за вас ведь я приняла его! «Тётя Поля согласна!» — передразнила Марья Вадима. — Мне он не понравился, вам понравился. Я, дура, пожалела. Ладно, давайте спать. Теперь, когда вы у меня есть, я совсем ничего не боюсь. Спасибо. Я буду вам платить.
— Чего?! Я к тебе как к дочке, а ты — обижать?! — рассердилась тётя Поля и заплакала. — Ты мне, может, теперя родна-ая?!
Долго утешала Марья её. И улыбалась: вот, значит, как люди поворачиваются, совсем наоборот. И было ей хорошо.
Ткнувшись ключом в новый замок, выжав звонок до предела, но, не дождавшись никакой реакции, Вадим вынужден был исчезнуть. Несколько дней подряд он досаждал Марье телефонными звонками, но, не дождавшись ни одного слова, звонить перестал.
Появился ещё один раз. В больнице, куда она попала.
На пустой тёмной улице, когда возвращалась после очередного дежурства домой, сзади обхватил её хулиган, потащил в подворотню. Спас случай: проходила мимо пара. Ночью начались выделения. Растерянная, испуганная, позвонила Альберту. Он приехал, увёз в больницу, положил на сохранение и ухаживал за ней, как за своей любимой женой.
Вадим заявился с апельсинами, печеньями, зашептал, чтоб не слышали соседки:
— Давай сбежим. Я тебя так прокачу, ребёнок и выскочит!
Сначала не поняла, а когда поняла, закричала со всей злостью, на какую была способна: