Привет эпохе

Саша Плохих отличился в самомо начале афганской кампании при штурме Джелалабада. Его представили к званию Героя Советского Союза. Потом, при выходе из одного горного кишлака «духи» обстреляли его с ближайшей высотки и молодой комбат потерял чуть не половину своего личного состава. Саша с «духами» расправился жестоко. Был суд, военный трибунал приговорил его к расстрелу. Расстрел заменили Кандагаром, за вновь пролитую кровь дали орден Ленина. Как-то я видел, как Саша, раздевшись до пояса, умывался под краном. На его теле от рубцов и шрамов живого места не было.

Володьки были офицерами невезучими. Часто ходили на разминирование, много пили, вслух критиковали военное начальство и позволяли нелестные эпитеты в адрес правительства. За пивом они предпочитали ночью ездить на в центр Кабула, на улицу Шеринау, куда советским командировочным въезд был запрещен.

Потом один из них был представлен к к какому-то высокому ордену. Он сказал: «Братцы, не обижайтесь, вникните в мое положение. Пока награду не получу, буду вести себя пай-мальчиком». Братцы не обижались, вникли в положение и в походы за пивом на Шеринау друга не звали.

Так длилось две недели. Потом Володька отправился на очередное разминирование и него погиб солдат. Он вернулся в Кабул, зашел в магазин, купил бутылку водки и пачку макарон, загрузил все это в авоську и усталой походкой направился домой. На нем была грязная расстегнутая гимнастерка без погон, волосы растрепались, на ногах надеты китайские кеды – на разминирование только в этой обуви и ходили. Володьку остановил военный патруль и лощенный майор стал ему выговаривать за внешний вид, «позорящий звание советского воина-интернационалиста». Володька майора куда-то послал, куда тот идти не захотел, а вознамерился задержанного доставить в комендатуру. Володька толкнул майора, тот сел в пыль. Пока патрульный приходил в себя от нанесенного ему оскорбления, подполковник зашел в свою квартиру на первом этаже, распахнул окно, выставил дуло «калаша» и дал короткую очередь поверх голов патрульных. Теперь уже все вместе они лежали в желтой и едкой афганской пыли. На подоконнике Володька пристроил бутылку водки. Макароны варить было некогда. Он пил водку без закуски, время от времени постреливая, напоминая патрульным о своем возмущении. Потом водка кончилась и Володька пошел спать. Вместо ордена он получил почетное право отныне выполнять свой интернациональный долг на Кандагаре. Перед отъездом зашел попрощаться и подарил мне днище пластиковой итальянской мины, диаметром сантиметров в сорок, приспособленное под пепельницу. Я очень гордился и дорожил этим подарком, но, когда вернулся в Союз, на таможне его у меня отняли.

…В очередную командировку в Афганистан я приехал не как журналист, а в качестве автора сценария и художественного руководителя массового художественно-спортивного праздника, посвященного 10-летнему юбилею Саурской (апрельской) революции. За год до этого на ташкентском стадионе «Пахтакор» состоялся праздник, посвященный открытию футбольного сезона. Среди почетных гостей на правительственной трибуне находился и президент Республики Афганистан генеральный секретарь ЦК народно-демократической партии Афганистана (НДПА ) Наджибулла, доктор Наджиб как называли его на родине. После окончания праздника меня, как автора сценария, пригласили на правительственную трибуну. Мне объяснили, что гостю очень понравился праздник, через год будет отмечаться юбилей Саурской революции и товарищ Наджибулла хотел бы, чтобы такой же красочный праздник поставили в Афганистане. Собственно, моего согласия никто не спрашивал и, вместе с постановочной группой я отправился в Афганистан.

Торжество должно было проходить на стадионе «Олимпик» в Кабуле, из-за невыносимой жары репетиции мы начинали в половине шестого утра. Каждый раз, когда мы приезжали на стадион, обнаруживали, что пропало что-нибудь из инвентаря. Поначалу исчезали магнитофоны, на которых монтировалась фонограмма. Магнитофоны были сплошь японского производства и в те времена не только являлись острейшим дефицитом, но и стоили несметных денег. Пожаловались директору стадиона, тот отвел глаза в сторону и молча лишь плечами пожал. Стали мы после каждой репетиции увозить магнитофоны домой.

Пару дней замки от склада оставались нетронутыми, но потом исчезли гимнастические шары. Через две недели из Союза прислали новые шары, но мы, наученные горьким опытом, шары на стадион не повезли, а оставили их дома. Наша пятикомнатная квартира в первом микрорайоне Кабула, где жила сценарно-постановочная группа, превратилась в настоящий склад. Ходить здесь уже можно было, только перепрыгивая через ящики, но зато спали спокойно, хотя душманы, или как их здесь все называли «духи» с не свойственной Востоку педантичностью обстреливали Кабул ежедневно.

Наконец наступил день генеральной репетиции. Мы приволокли на стадион все свои ящики с шарами, флажками, магнитофонами и прочим оборудованием. Открыли склад и обомлели. Он был пуст. Исчезли все костюмы для гимнасток, акробатов, танцоров. Ошарашенные, стояли мы на пороге склада и не знали, что делать. Немыслимо было проводить генеральную репетицию без костюмов, не говоря уже о том, что сам праздник назначен на следующий день. Не чуя под собой ног, бросился я к директору стадиона, сбивчиво стал объяснять ему, что произошло. Мой взволнованный монолог не произвел на него никакого впечатления. Он лишь равнодушно поинтересовался: «А без костюмов никак нельзя», и, выслушав ответ, как-то удовлетворенно кивнул.

– Репетицию пока так начинайте, а я пойду поищу, – сказал директор и вышел из кабинета.

На трибуне, откуда руководила репетицией постановочная группа, директор появился лишь под вечер. Подозвав меня, он загадочным тоном велел следовать за ним. Довольно долго попетляв по узким улочкам с глинобитными хибарами, мы наконец зашли, откинув матерчатый полог, в какую-то жалкую полутемную лавчонку – ханут, как их здесь называли. «Афганистан страна чудес. Зашел в ханут и там исчез», разом припомнился мне стишок.

В справедливости этого фольклорно-поэтического творения мне как-то раз пришлось убедиться. Зашел однажды в ханут стал торговать дивный джинсовый костюмчик для годовалой своей дочки. Ханутчик, о чем он охотно поведал, был выпускником одной из советских высших партийных школ и отзывался на русское имя Леша. Но дружбы и взаимопонимания у нас с Лешей не получалось. Цену он заломил неимоверную, а когда я ответил ему чем-то резким, он без слов дал мне понять, что торг здесь неуместен – отодвинул занавеску и я увидел тускло отсвечивающий металлом ствол ручного пулемета.

Но ханут, куда мы зашли вместе с директором стадиона «Олимпик», произвел на меня куда большее впечатление, чем оснащенное автоматическим стрелковым оружием торговое предприятие «Леши». На прилавках я с ужасом увидел все пропавшие с нашего склада сценические костюмы, предназначенные для праздника.

– От-тк-куд-да здесь все это? – заикаясь от возмущения, и почему-то шепотом спросил директора.

– Неважно, откуда, – горделиво ответил тот. – Важно, что я уговорил его продать все оптом и сумел сторговаться за очень небольшую цену.

Цена тут же была названа, отчего я испытал очередной шок: таких денег у нас не было и в помине. Не представляя даже, где взять такие деньги, тем не менее договорился с хозяином лавки, что он будет ждать меня через два часа, а пока продавать этот «товар» не станет. Конечно, я прекрасно понимал, что нас попросту надули, но надо было как-то выбираться из этой критической ситуации – до начала праздника уже считанные часы оставались. Помчавшись в центр Кабула, я ворвался без стука в кабинет второго секретаря ЦК НДПА. Товарищ Зерый курировал наш праздник и дважды до этого мне удавалось лицезреть «пламенного борца за дело Саурской революции». Выслушав мой сбивчивый рассказ, товарищ Зерый вышел из-за стола, неспешно подошел ко мне и со значением произнес:

– Вы приняли очень правильное решение. Костюмы надо купить.

– Как купить?! – возмутился я и, забыв, что передо мной второй секретарь ЦК братской нашей стране партии и один из руководителей государства, завопил. – Вы что же не понимаете, что они все в сговоре, и те, кто костюмы украл, и торгаш этот хренов?