Привет эпохе

Вот ему-то, Александру Ивановичу, которого знал хорошо и не один год, я и рассказал грустную историю Володи Мороза. Человек справедливый и обстоятельный, Угланов задумался надолго.

– Мотивов для прокурорского вмешательства я, во всяком случае, пока, в этом деле не усматриваю, – наконец произнес следователь-«важняк».

– А я и не прошу вмешиваться прокуратуру. Я прошу вмешаться вас – Александра Ивановича Угланова, человека, который, несмотря на инвалидность закончил вуз, куда его не должны были принимать, и всю жизнь отдал любимому делу.

– Демагог! – вспылил Угланов, но тотчас взял себя в руки. – Ну, и как ты себе это представляешь. Позвоню я ректору института физкультуры и что я ему скажу: «Вам звонит старший следователь по особо важным делам Угланов», или, может сказать: «Вас, уважаемый товарищ ректор, беспокоит инвалид Угланов»?

– Вам виднее, что сказать, – смалодушничал я.

– Эх, жалко все же парня. Ладно, ступай отсюда, не мозоль мне глаза и думать не мешай, авось, что-нибудь и придумаю. А вот тебе совет могу дать. И совет толковый. Садись-ка ты братец, за свою пишущую машинку, да напряги все извилины. Напиши о бездушии, о том, что парню жизнь калечат. Пресса, она сегодня большую силу имеет. Глядишь, двойной тягой чего путного и добьемся.

И злости, злости не жалей, – напутствовал он меня на прощанье.

Угланов позвонил мне на следующий день поздно вечером.

– Так и думал, что ты еще на работе, – проворчал он. – Ну что написал? Ах, пишешь? Пиши, пиши. Да поторопись давай, думаю, после моего разговора с этими физкультурными бюрократами твоя статья жирную точку поставит и парня мы все же отстоим.

– Так вы все-таки позвонили, Александр Иванович? – возликовал я. – А что вы им сказали.

– Вот прям щас я тебе все секреты и раскрою. Да незачем тебе знать, а то еще мои аргументы в своей статейке тиснешь, – и он, довольно посмеиваясь, положил трубку.

Володю из института не отчислили. Прекрасно понимаю, что и я, и старый следователь, если подходить к нашим действиям сугубо формально, свои служебные полномочия превысили. Но, встретив недавно повзрослевшего и возмужавшего Володю Мороза, ничуть я об этом не пожалел.

Х Х

Х

… Тот, кто работал в газете, знает, что настоящим репортером можно стать только в отделе информации. В официальной редакционной табели о рангах эти отделы занимают чуть ли не последнюю строчку ( так, по крайней мере было в советской печати), но на газетных полосах они правят и володеют. Нет такой темы, с которой бы не соприкасались репортеры и не существует такой щелочки, куда бы они не могли проникнуть. У нас в «Правде Востока», благодаря усилиям деда-ответсекретаря, отделу информации была безраздельно отдана вся четвертая страница. Застать в течение рабочего дня в кабинете кого-нибудь из репортеров было делом таким же безнадежным, как поставить яйцо «на попа». Сочиненная в недрах безвестной редакции песенка «Всегда в пути, всегда в дороге, где самолетом, где пешком. С женою часто на пороге, спеша, прощаешься кивком», стала нашим негласным девизом. Передавать в редакцию материалы в эру «домобильных» телефонов, было делом подчас не менее сложным, чем сенсационную информацию раздобыть.

Помню, отправился я зимой со спасательной экспедицией в отроги Чаткальского хребта. Там сошла снежная лавина и накрыла домик, где работали гляциологи. Произошло это ночью, мы добрались на место лишь часам к восьми утра. Из двенадцати человек удалось спасти только девятерых. Трое так и остались, погребенные под снегом и горными камнями, сдвинутыми лавиной. Дикая горная природа и спасателям вознамерилась отомстить за грубое вмешательство. Но кто-то из ребят вовремя заметил наверху грозное движение и крикнул предупреждающе: «Лавина». Мы поспешили укрыться в расщелине, но все же краем нас лавина все-таки задела. Отделались, как говорится, легкими ушибами. Хотя мне, например, и легких хватило. Я, получив снежный «пинок», потом еще часа два разогнуться не мог. Часам к девяти вечера группа спустилась к еле различимой во тьме турбазе «Чимган». Света не было, не работал ни один телефон. Директор турбазы посоветовал поехать на почту, километрах в пяти отсюда, там, кажется, телефон исправен. Но почта оказалась закрытой. Кое-как выяснил, где живет заведующая, и отправился к ней домой. Приезжаю – там дым коромыслом, отмечают день рождения главы семьи. Отпускать «драгоценнейшую супругу» из дому юбиляр наотрез отказался. Но, к счастью, у них дома был телефон. Набрал дежурную стенографистку и начал диктовать репортаж. Каждые полминуты Татьяна перебивала меня: «Не слышу, повтори», потом воскликнула, не выдержав: «Послушай, что там за крики у тебя. Ты можешь своих гостей утихомирить?»

Вообще, нашим стенографисткам от репортеров доставалось больше всех. Из каких только мест не диктовали мы им свои непременно срочные сообщения. Мне особенно запомнилось, как диктовал я все той же Татьяне интервью с президентом Афганистана Наджибуллой.

Честно признаюсь, интервью было абсолютно рутинным. По канонам жанра правительственного интервью в тексте не было почти ничего, кроме трескучих фраз о нерушимой дружбе между нашими странами и той самой интернациональной помощи Советского Союза, без которой, как тогда считалось, Афганистан пропадет. Но в тот день, когда интервью уже было готово и самолично Наджибуллой завизировано, «духи» взорвали здание министерства связи. Я тщетно метался по всему Кабулу, пока Михаил Лещинский – собкор Центрального телевидения в Афганистане не посоветовал мне поехать к военным связистам. Отправился в воинскую часть. Командира я знал и раньше, к моей просьбе он отнесся сочувственно.

– Связь мы тебе обеспечим, но есть одно «но». Этой связью ты можешь пользоваться не более пятнадцати минут. Потом – отбой.

– Да ты что?! Я за пятнадцать минут никак не управлюсь.

– Это я понимаю, – рассудительно признал майор. – Выход такой: пятнадцать минут диктуешь, полчаса перерыв. Потом опять пятнадцать минут диктуешь и снова полчаса перерыв…

– Так это ж я целые сутки диктовать буду.

– Да хоть двое, -расщедрился связист.

То самое стенографистка Татьяна принимала у меня пять часов.

АФГАНСКИЙ СИНДРОМ

Афганистан начался у меня со смерти друга. Работал в редакции военной окружной газеты ТУРКВО «Фрунзевец» талантливый журналист Валера Глезденев. «За речку», так называли командировки в Афганистан, стал он ездить одним из первых репортеров Союза. После одной из командировок мы с ним встретились. Он привез мне в подарок невиданную тогда японскую ручку с золотым пером. Хорошо запомнил, что было это в понедельник. Попили мы с ним пивка, разошлись, уговорившись встретиться в конце недели. Захожу в пятницу во «Фрунзевец», спрашиваю вахтера: «Глезденев на месте?» Там тогда вахтером бабушка такая была, тетушка Алия, вечно с вязанием в руках. Она посмотрела на меня как-то испуганно, по щекам слезы потекли и посмотрела куда-то вбок. Я глянул и остолбенел. Со стены на меня смотрел в черной траурной рамке портрет капитана Глезденева. Позже ребята мне рассказали, что Валера улетел «за речку» срочно, а погиб уже на второй день. Вертолетчики отправлялисьв нужную ему часть, согласились подкинуть. По пути «вертушку» сбили, погиб весь экипаж и командированный журналист, друг мой Валерий Глезденев, тоже.

Потом самому мне не раз приходилось туда летать. Жил я во время командировок в первом микрорайоне Кабула, возле речки с мерзким, но очень точным названием «Вонючка». По вечерам в квартире собиралось множество народу – коллеги, переводчики, военные спецы. Душманы отличались непривычной для восточной ментальности пунктуальностью. Ежедневно начинали они обстреливать Кабул ровно в девятнадцать ноль-ноль. Минут за десять до обстрела мы раскрывали все окна и стеклянные балконные двери, чтобы стекла не разбились от детонации, наполняли стаканы водкой, если она у нас была. А нет, так и «шило» (так в Афгане спирт называли) годилось. Как только раздавался леденящий душу свист-завывание первого снаряда, мы дружно поднимали наполненные стаканы, так время бомбежек и коротали. Впрочем, это бывало не так уж и часто – в основном я мотался по воинским частям. Когда приезжал, непременно встречался со своими новыми друзьями – четырьмя подполковниками, осназовцами, советниками командиров частей особого назначения. Жили они этажом ниже. Трое были тезкамаи – Владимирами, четвертого звали Александр. У него была звучная фамилия – Плохих и друзья придумали такую о нем поговорку: «Самый хороший в Советской Армии – это подполковник Плохих.