Страница 126 из 217
Так случилось, что судьба его закинула в институт, в котором учился Отец. Матвей несколько остепенился, поскольку был многократно бит за свои ночные бдения и ритуалы, подрывающие пищевое равновесие в комнате общежития, однако страсть к символике не утратил. Много позже его соседи смотрели на эти чудачества сквозь пальцы, поскольку перевернутые кресты и красные звезды не портили продуктов и не обязывали их ни к чему. Так он и жил, как все студенты от сессии до сессии. Учился скверно, но рассказ не об этом.
Однажды, в летнюю сессию Матвей поистрепался. Эта сессия была богата на дифференцированные зачеты и экзамены, а традиция золотого студенчества после каждого сданного предмета предаваться излишествам значительно поубавило кэш наличных денег у нашего сатаниста. Сдав кое-как сессию, Матвей остался с зачеткой, полной нужными росписями и оценками, да с голодным желудком. Соседи разъехались по домам. Впереди было все лето. Отойдя от сильной биохимической травмы, Матвей стал думать, как ему жить дальше. И не найдя другого выхода, решил отправиться домой, в его маленький городок, автостопом. Сказано– сделано. Собрав свою котомку с нехитрыми пожитками, Матвей, пройдя весь город, на что ушло три часа, вышел на трассу и стал голосовать. Его подобрала очень дорогая машина полная скинхэдов. Попутчики оказались очень веселыми крепкими парнями с бритыми головами и увешанными тяжелыми золотыми цепями. Их веселило, что Матвей, как Михайло Ломоносов, отправился из родного села в город учиться, что он, Матвей, из-за учебы терпит много неприятностей и переносит никому не нужные лишения. Матвей забавлял своих избавителей рассказами о студенческой жизни и о занятиях, которые разительно отличались от занятий других ВУЗов.
Не доезжая несколько километров до родного городка, скинхэды свернули с трассы. Матвея это обстоятельство несколько обеспокоило, но дружелюбные скинхэды успокоили сатаниста словами, что все нормально, что скоро он доберется домой. Славные бритоголовые парни завезли Матвея на частное хозяйство, которое, как выяснилось позже, специализировалась на выращивании овощных культур.
–Мы тебя довезли?– Спросили Матвея улыбающиеся лица.
Матвей несмело кивнул.
–Вот теперь ты и отработаешь дорогу.– Парни продолжали улыбаться, показывая Матвею золотые коронки во рту.
Поселили Матвея с бомжами в каком-то сарае, где кроме соломы на полу да навесного замка на двери снаружи не было ничего. Помещение не было оборудовано даже лампочкой, и ночи его стали еще чернее. Похлебку давали утром и вечером. На зорьке Матвея с его новыми коллегами дубинами выгоняли из сарая, когда добрый хозяин собаку со двора не выпустит. С утра до вечера бомжи и Матвей пололи огурцы и свеклу, вечером, не церемонясь, дубинами работников приглашали к ужину из ведра.
Родители Матвея, привычные к разным приключениям сына, особенно и не рассчитывали увидеть его раньше, чем к концу лета. Он и до этого с хиппи выезжал на ночные бдения и сексуальные оргии в Аркаим, где вселенский дух велел им размножаться без счету. Посему особенно не встревожились, что сына так долго нет после сессии. Прошло много долгих недель в грядках и в свекле, прежде чем долг за дорогу был уплачен сполна. Вечером, после очередного трудового дня, похожего на десятки других, не меняя традиций, дубинами дорогие скинхэды попрощались с Матвеем и выгнали его в ночь. К утру разбитый, но вольный, сатанист вернулся в родной город. Дома Матвей пару недель отоспался, а потом вернулся в институт, поскольку начались занятия.
Отец шел и шел по дороге. Солнце уже близилось к горизонту, но было еще светло. Он не ел уже пару суток. Желудок свело и пришла икота. Отец шел и икал, и все его потроха выворачивались наизнанку. Чтоб тебя, думал Отец. Он свернул фигуру из трех пальцев, показал ее всем четырем сторонам света и произнес волшебное заклинание, которое выручало его всегда:
–Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого.
Икота не прошла. Отец уже далеко отошел от ближайшего селения, его не было видно, даже присматриваясь. Следующие село будет через восемь километров, если верить дорожным указателям. И… вот оно счастье, и нет его краше. К обочине свернул рыжий старенький «Москвичонок», который фыркал и кряхтел. Лет ему было больше чем крымской кампании. Старичок, сидевший за рулем подозрительно оглядел путника, задал пару наводящих вопросов и пустил к себе.
–Откуда такой расписной?– Удивился старичок.
–От бабы своей тикаю. Заела совсем.– Ответил Отец.
У всех мужчин есть проблемы со своими женами. Может так случиться, что у мужика хорошая добрая и ласковая жена, красивая и сексапильная любовница, куча денег, прекрасная работа и быстрый карьерный рост, что у него дорогая и надежная машина, нужно сказать: «Нет» психотропам. Старик осклабился и улыбнулся кариозными зубами:
–Ах, чтоб их. Ты такой молодой, а уже сейчас с ней сладу не найдешь.
Старик крутил баранку, машина ехала. Отец разложился в мягком продавленном кресле, которое сзади подпирало запасное колесо, чтобы спинка не падала на пол. Ноги гудели от холода и многочасовой ходьбы. Одежда, которая худо-бедно скрывала наготу странника, уже давно высохла, только грубая ткань, из которой была изготовлена, ни мало не спасала от принизывающего осеннего холода. Циновку Отец разложил у себя на коленях, чтобы хоть как-то согреться. Машина неслась по Троицкому тракту и раскачивалась, словно на волнах. От усталости у Отца закрывались глаза. Он попросил водителя включить печку, и блаженное тепло потекло из черных щелей панели.
Прошагав весь день, Отец не был расположен к беседе, которую навязывал словоохотливый старик, и старался отвечать вежливо, но односложно, дабы не возбудить сильный интерес к разговору своего спутника. Они проехали коническую гору, которая как старая молочная бумажная коробка возвышалась над коричневой степью. Невдалеке проплывали холмы, окруженные небольшими подлесками. Алые и рыжие цвета осенней листвы тонули в вечерней зорьке, которая все красила теплыми красками.
В розовой небесной вышине в огромную стаю сбились черные птицы и летели на юг. Им будет скоро хорошо. У них не будет зимы, которая в этих краях длится полгода. У них не будет голодных холодных ночей. У них будет тепло яркого южного солнца, будут жирные личики. Отец вдруг, вспомнил про своих цватпахов, которые где-то на том краю галактики крутятся вокруг своего теплого солнца на маленькой планете. Еще нет ни Цибули, ни Чумички, ни Быка и Суслика. Странно. А он, Отец, их знает, и они знают его, а их нет, и еще пока не было. Но они будут. Только Отец их никогда не увидит. Сейчас их предки поедают водоросли и прячущихся в них жирных личинок водяных жуков. Сейчас они строят города, в которых поселятся их потомки Чумичка и Цибуля, в эти города скоро прилетит Отец, и скоро в эти города будут садиться космические корабли Конфедерации. Скоро будут завязываться первые контакты и сотрудничество, а позже и плодотворная совместная работа.
Удивительно смотреть сейчас на свою Землю. Она казалась такой примитивной, отсталой и вместе с тем доброй и ласковой, и пусть пока Отцу холодно, он знает, что так будет не всегда. Что однажды солнце одумается и вернется в северные широты, снега прольются талой водой, наступит весна, за которой будет лето. Вот только Лелик– козел. Уехал. Сейчас он уже в городе, водку пьет с пивом. А Отец здесь, всеми забытый и покинутый, в чертовых шортах, укрытый едва циновкой. Но ничего. Он доберется до общаги, он вам всем покажет, куда есть бегать.
Мимо пролетали маленькие коричневые деревушки, еще не успевшие расхлябнуть от осенних дождей. Кое-где проходила одинокая корова, тупо глядя себе под ноги. Встречались белые кучи гусей, которым было все равно лето ли зима ли, чтобы погрузиться в речки. Скоро вас зарежут, подумал озябший Отец.
А старик все бормотал что-то. Сначала Отец его не слушал, наслаждаясь покоем и теплом, а потом до него стал доходить смысл:
–Она мои заначки все, зараза такая, повынимала. Откуда она, леший ее дери, про них знает? У бабки Духарки ей-ей разживусь трошки маленькой, сховаю ее в подполе. А она знатный первач из бражки тянет, на бруньках, или на басурманском пшене ставит, ум отъешь.– Старик даже прищурился.– Так моя пигалица, покуда я из дому, хвать ее, а уж куда сама схоронит, сам черт не найдет.