Страница 125 из 217
На радость Отца, здесь не оказалось камня, чтобы можно было со всей мочи удариться об него головой. Он растянулся на мокрой траве, рядом с тем местом, где только что стоял младший Отец, который сейчас уже где-то в далеком будущем.
–Скатертью дорога,– сказал Отец, поднимаясь на ноги.– Будь аккуратней. И держись подальше от всего рыжего.
Теперь точно Отец, из всех известных ему Отцов, остался один в этом тихом Кичигинском бору. Теперь уже можно ни от кого не скрываться. Он, теперь, не устроит темпоральных кризисов, которые придется разбирать потомкам. Он не сделает ничего предосудительного. У него нет запрещенных в этой реальности вещей. У него вообще нет ничего, кроме циновки, да рубашки с шортами из грубой ткани. У него нет шлюпа и компьютера, наличие которых пришлось бы долго объяснять многим, и даже врать. У него нет документов и еды. Единственное, что осталось у уставшего странника, это шишка, которую он набил о камень, да Лелик, который остался там, у дороги, у места аварии. Сейчас Отец спокойно выйдет из леса, сядет в машину к Лелику, закурит сигарету, он не курил уже больше года, и отправится в общагу, где его ждет Басмач, Гурик и еда.
Отец заплутал. Он снова потерялся. Он оглядел лес, стройные стволы черных холодных сосен и содрогнулся. Это надо же, потеряться в одном и том же месте дважды, в один день, с промежутком в один год. Отец, вконец расстроенный и озябший, полез на дерево. Сегодня точно не мой день, думал он, раздирая в кровь босые холодные ноги. Взобравшись достаточно высоко, Отец огляделся. Где-то вдали блеснуло стекло машины, летящей по дороге. Стали слышны звуки моторов, которые лесная чаща скрадывала внизу. Определившись с направлением, Отец стал следовать ему. Он пошел на свет, туда, где блестели лобовые стекла проносящихся мимо автомобилей. Отец обходил колючие кусты шиповника и заросли папоротника, он проходил мимо лап сосен, которые, будто назло, загораживали ему путь. Наконец он узнал кучу хвороста, которая еще недавно было надежным укрытием для израненного космического спасательного шлюпа. Вот уже и видна дорога, и злополучная сосна, около которой завершился бег старого серенького Форда брата. Отец тяжелой поступью вышел из леса и направился к группе людей, обступивших место аварии и громко обсуждавших случившееся. Некоторые брезгливо бросали липкие взгляды на Отца и отворачивались от него, будто от прокаженного. Отец слишком был загнан, чтобы обсудить с этими слизняками, не нюхавшими космических просторов, как следует обращаться со звездным странником и путешественником во времени.
–Стой гад, да что же в самом деле такое?– Закричал Отец.– Что сегодня за день такой? Лелик, твою мать. Стой гад.
Но было слишком поздно. Лелик, усадив двух каких-то парней на заднее сиденье, сел за руль, закрыл все двери и тронулся. Отец был слишком далеко, да и находился с подветренной стороны, чтобы Лелик услышал его. Видимо взял попутчиков, подумал Отец, вот сволочь. Как же так получается? Он же должен был меня дождаться. Вот бы я кого-нибудь привез в лес, а потом махнул рукой и уехал, мол, сами как-нибудь доберутся… Ну, Лелик, ну зараза такая. Вот приеду, устрою тебе трепку. Сегодня однозначно не мой день, ругался Отец. Прохожие неодобрительно посматривали на него. Они думали: какой молодой, в общем, не страшный, а уже бомж.
Отец подошел к толпе любопытствующих в надежде найти себе попутчика. Но толпа безмолвно расступилась, давая проход грязному и неопрятному скитальцу. Единственное, что его отличало от настоящего бомжа– запах. От Отца по-прежнему пахло молодой хвоей, которая росла на Цватпе в изобилии, запахом леса, который он приобрел только что, да молодостью, которая когда-нибудь пройдет.
Отец решился на последний шаг, если не поможет и он, тогда придется выть волком и пешком идти в сторону большого города, куда направлялся сейчас Лелик. Он пошел по солнечной стороне дороги к ручью, что тек под мостом. Из этой ситуации есть только такой выход: вымыться, выкупаться, в противном случае его, в качестве попутчика, не возьмет даже несвежий тракторист. Он зашел за мост, скинул с себя одежду, утопил ее камнем в неглубокой речушке, сам, морщась и фыркая, залез в быстрый поток. Вода была прозрачная, как детская душа, и чистая. Была бы еще она такая же теплая, было бы много приятнее соскабливать с себя грязь и липкую сосновую смолу. Отец покрылся мелкими мурашками, немедленно принял синеватый покойницкий оттенок, однако продолжал тереть себя и намазываться речным песком, чтобы грязь лучше отходила. Затем он вымыл голову настолько хорошо, насколько можно ее было вымыть без щелочи в холодной воде. А после принялся за одежду.
Приведя себя в порядок, Отец, подпрыгивая от холода, босой, пошел по дороге вдоль обочины вслед Лелику. Капли падали с волос, одежды, они заливали Отцу глаза, но тот только лениво тряс головой, стряхивая их. Путник решил не терять зря времени. На машине этот же самый путь Отец сегодня, год назад, проделал чуть больше часа. Пешком, с поправкой на усталость, на собачий холод и на босые ноги, он должен был пройти за сутки, может чуть меньше. Но, говорят, холод не велик, а стоять не велит. Нужно двигаться, чтобы вконец не замерзнуть. Отец прибавил шагу. Босые ноги уже ничего не чувствовали, ни мелких камней, ни осколков стекла, от которых в лучшие времена он бы споткнулся или подпрыгнул. Стало не намного теплее. Полуденное солнце чуть пригревало ему спину, Отец стал двигаться веселее. Изредка он останавливался, спиной слыша приближающуюся машину, и вытягивал руку, предлагая проезжавшим себя в попутчики. Так он прошел час, может два, когда, наконец, возле него остановилась дорогая машина. Отец не успел рассмотреть эмблему авто, но смел предположить, что это– Лексус. Серебристая лакированная машина слепила глаза. Она блестела на солнце, как начищенный медный пятак. Стекло бесшумно опустилось вниз, водитель выставил свою холеную физиономию в окно:
–Подвести тебя, болезный?– Спросил он.– Садись.
Отец молча продолжал путь, лишь коротко махнув водителю, мол, убирайся к собакам, без тебя тошно.
–Садись, тебе говорю, долго ли идешь? Ноги уже все сбил. Садись.– Настаивал холеный водитель.
–Отвали, я гуляю,– сказал Отец.
–Куда гулять едешь?– Съязвил водитель.
–На кудыкину гору. Мышей ловить, тебя кормить. Отвали, говорю. У меня здесь свидание, тебя еще здесь не хватало. Будет сегодня и без тебя трупов…– Загадочно проговорил Отец и не останавливаясь шел далее.
–Как знаешь.– Сказал холеный мужик и резко тронулся с места.
Точно, Лексус, подумал Отец, разглядывая эмблему на багажнике, похожую на пьяную галку. Может, нужно было согласиться, думал Отец, шествуя по холодному шоссе, дым отечества и сладок и приятен. Провел бы пару-тройку недель в бараке, так хоть отъелся и обогрелся. Он для себя решил не садиться в дорогие машины. Нет, он вовсе не беспокоился об убранстве дорогих машин, или что может их испачкать. В эту минуту его тревожило другое. Он помнил рассказ своего однокурсника Матвея.
Парень он был никудышный. Как его занесло в такой уважаемый ВУЗ, не мог понять даже он сам. Но так распорядилась злодейка судьба, и Матвей стал учиться благородному ремеслу. В раннем юношестве, отдав порядочно своего времени гормональному кризу и нигилизму, парень ударился в сатанизм. На голове он носил черные волосы, свалявшиеся в тугие сальные плети, которые много времени не знали гребня, и лишь ремень отца приводил паренька и его волосы в чувство. Он перестал ходить в душ, и стал источать запах, который не могли сносить даже мухи. Носил перевернутые кресты на цепях у себя на шее, на руках чернилами рисовал свастики. На стенах в его берлоге висели плакаты с недвусмысленным содержанием: голые девки пожирали окровавленных дохлых кур, демонические фрески, и, конечно же, перевернутые красные пятиконечные звезды, обведенные такими же красными жирными кругами. Он забавлялся чтением Евангелия наоборот, и любил этим изводить окрестных богомольных старух. Он даже где-то раздобыл «Некрономикон» Лавкрафта. Это была дешевая ксерокопия, где листы были сшиты портняжной нитью. Вместо обложки книга была завернута в коробку от батончиков «Сникерс». Нет-нет, во дни сомнений и тягостных раздумий, он проводил ритуал Дхо-Хна, который вычитал из «Некрономикона». Он произносил заклинание, обращенное к великому Ктулху, призывал Шаб-Ниггурата Черного, совершал знаки преображения и ступал в бездну. Со стороны это выглядело так: грязный юнец что-то рисовал на листе бумаги, сидя за столом, затем, словно раненый, соскакивал со стула, начинал размахивать руками, строить гримасы, из пальцев составлять магические знаки и громко кричать утробным голосом, произнося непонятные слова, будто у него разболелись зубы. Затем он начинал кружиться по комнате. Иногда Матвей забирал из морозильника куски мороженого мяса, а после жертвоприношения, складывал их на место. Он рисовал таинственные знаки на животе мукой, потому что магического белого песка у него не было. А затем выбегал во двор, и кричал, что сатана жив, что ему было откровение, и что его повелитель скоро приедет в их маленький городок и наведет порядок. После чего старухи, обеспокоенные таким ханжеством, бежали к отцу Матвея, а тот, уже вечером, широким солдатским ремнем вбивал ум в Матвея через то место, на котором мальчишка еще несколько дней не мог сидеть.