Страница 26 из 33
Прошло полчаса. Кто-то из жильцов принес ведро битой штукатурки и высыпал ее на голову притаившегося в углу ящика Наримана.
До обеда Нариман бродил по городу. Побывал на рынке, оттуда дошел пешком до кинотеатра «Субхи». Попытался прочесть афишу, но не смог, только в самом низу было написано по-русски: «Для солдат и офицеров германской армии». Рядом висели красочные афиши, предлагающие жителям города стотысячные награды, дома и коров за выдачу партизан. Одна из них призывала молодежь ехать на работу в Германию. Тут же был нарисован стол, уставленный пирогами, копченостями, разными колбасами, рыбой, за столом сидели толстощекие юноши и девушки. Подпись гласила: «Мы счастливы, что приехали в Германию».
Нариман уже не раз слышал, каково было это счастье. Ведь не зря рассказывали в городе, что какая-то женщина получила письмо от дочери, которую насильно угнали в Германию. Зная, что если она напишет в письме хоть слово правды, то письмо никогда не дойдет до матери, девушка хитро обманула фашистскую цензуру.
«Здравствуй, дорогая мамочка,- писала она,- я очень счастлива, что прислана в Германию. Живем мы тут очень хорошо, кормят нас сытно. Ты спрашиваешь про знакомых? Один раз в день у нас в гостях бывают Костя Похлебкин и Ваня Хлебов, правда со дня приезда сюда они приболели немножко и вид у них неважный, но это, наверно, от климата. С Наташкой Сахаровой и Танюшей Масловой я так больше не виделась. Мама, а ты помнишь Мишу Слезкина? Он все вечера напролет просиживает в нашем бараке…»
Нариман оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, сорвал верхнюю часть афиши, на которой красовались пироги и колбаса. Сорвал н прислонился к стене - от голода кружилась голова.
- Схожу, пока гестаповцев нет, вскипячу чаю,- подумал он и медленно побрел вверх по улице.
Прошел шагов сто, остановился. Навстречу один за другим катили желтые пароконные фургоны, заполняя улицу пьянящим запахом свежевыпеченного хлеба.
- Если б хлеб везли не в ящиках! Можно было бы подкрасться сзади, отстегнуть край желтого брезента… а заметил бы возница, стеганул бы кнутом, и все…
Нариман дошел до угла и опять остановился: пекарня, которая бездействовала круглый год, вновь вступила в строй. Хозяйничали здесь румыны. Проезжая часть улицы была забита подводами; они одна за другой подъезжали к дверям пекарни, и маленькие черные буханки перекочевывали с весов на дно армейских ящиков.
- Вот бы увезти один ящик, всю улицу можно было бы накормить…
К ступенькам подъехал последний фургон. Возница соскочил с козел и ткнул Наримана в плечо кнутовищем.
- Иди, падвода памагай!
Нариман забрался в фургон и уселся на козлы. Возница подвесил лошадям торбы с овсом и отправился в пекарню.
Пока румын получал хлеб, Нариман собрал на дне телеги горсточку зерен и принялся их жевать. Наконец в дверях пекарни показался хозяин фургона, он выкатил вперед тележку с хлебом и громко свистнул Нариману.
Буханки летели, как стрижи, одна за другой. Сначала Нариман пытался их считать, но, досчитав до трехсот, сбился. От голода кружилась голова и подкашивались ноги, Нариман почувствовал, что еще немножко и он упадет, а буханки все летели и летели, и казались теперь не легкими, а громадными и тяжелыми, как кирпичи.
Фургон, громыхая по булыжной мостовой, покатился вниз по улице, а Нариман стоял и глядел вслед, прижимая к груди стертыми до крови пальцами маленькую теплую буханку хлеба.
Когда желтый верх фургона исчез за поворотом, Нариман повернулся и медленно побрел домой. Поднимаясь на тротуар, он задел кого-то. Нариман поднял голову: перед ним на краю тротуара сидела девочка с большим черным бантом в волосах, на ее стареньком стертом пальтишке красовалась большая шестиугольная звезда.
Девчонка не мигая смотрела на хлеб. Нариман спрятал буханку под рубашку. Из больших голубых глаз девочки покатились крупные бусинки слез. Тогда он вытащил из-под рубашки теплую буханку, разломил ее и протянул половину девочке.
- На, бери.
Девочка спрятала руки за спину.
- Бери же, не бойся!
- Спасибо,- прошептала она, крепко сжимая тоненькими ручонками хлеб,- меня зовут Роза.
Два раза в неделю приезжал желтый фургон за хлебом, два раза в неделю делил Нариман на две части теплые ржаные буханки. Но в один из осенних дней, когда первый утренний мороз сковал тоненькой ледяной пленкой синие лужицы, фургон не приехал. Напрасно Роза и Нариман просидели целый день возле пекарни. Они даже спустились к улице Субхи и долго стояли на углу возле разбитой аптеки - знакомый фургон не появлялся.
Прошло три недели. Нариман еще несколько раз наведывался к пекарне, но маленькую девочку с большим черным бантом он больше не встречал.
Наступила зима. На выщербленные каменные плиты лег первый пушистый снежок. На улице было тихо-тихо, никто не строил снежных крепостей и не затевал шумных веселых боев.
Нариман возвращался с полной авоськой картошки. Соседка тетя Катя дала ему утром денег и попросила его сходить на рынок. На деньги, которые дала тетя Катя, он купил у солдат мыло, а мыло обменял на картошку. Нариман торопился домой: к обеду тетя Катя сварит вкусный картофельный суп…
Повернув на Училищную, Нариман замедлил шаг. Вся улица была заполнена народом. И.почти у всех на груди были шестиконечные звезды. Между ними со списками в руках сновали полицейские.
Нариман дошел до калитки и остановился. Полицейские Быстрой ли людей в колонну и повели. Нариман увидел Розу. Она шла с левой стороны колонны, крепко держась за руку матери.
Заметив Наримана, Роза улыбнулась и потянула мать за руку. Мама, глядя на Наримана, тоже улыбнулась и стала что-то быстро-быстро говорить. Когда они поравнялись с калиткой, мать толкнула Розу в ворота. Она хотела что-то сказать Нариману, но раздался злой окрик полицейского и она торопливо вернулась в строй,- Нариман запомнил только глаза этой женщины: большие, до краев наполненные болью. Такие глаза были и у его матери, когда она отдавала ему бутылку со сливками.
Розу Нариман спрятал на чердаке. Ночью, когда во всех окнах погас свет, он перетащил туда матрац, подушку, два одеяла и фляжку горячего чаю.
- Роза, где ты?- шепотом спросил Нариман.
Замерзшая, испуганная сидела она в углу чердака, сжавшись в комок, и не могла выговорить даже слова. Нариман отыскал ее ощупью и сунул в замерзшие руки горячую фляжку.
Пока Роза пила чай, Нариман разгреб прошлогоднюю солому и устроил Розе постель. Едва он собрался уходить, Роза заплакала.
- Не уходите, пожалуйста, я очень боюсь…
Когда холодное утреннее солнце глянуло сквозь щели чердака, Роза и Нариман спали, крепко прижавшись друг к другу.
Нариман никому во дворе не сказал ни слова о Розе. Два дня он возвращался домой усталый и разбитый н выкладывал перед Розой все, что ему удавалось раздобыть.
Тетя Катя чувствовала, что Нариман скрывает от нее какую-то тайну, по на все ее вопросы он отмалчивался.
В воскресенье Нариман понес на базар папину меховую шапку и обменял ее… обменял ее на ящик с тремя щетками, вихоткой и баночкой гуталина…
С этого дня Нариман стал чистильщиком обуви и они с Розой больше не голодали. Самым доходным местом оказался немецкий штаб, бывали дни, когда он приносил Розе даже шоколадку. Целую неделю Нариман был счастлив: каждый вечер, вернувшись с «работы», он сытно кормил Розу, потом они оба забирались в солому, и он до поздней ночи рассказывал ей, как учился в школе, какие видел фильмы, рассказывал про зверинец и про цирк, который перед войной приезжал в Симферополь.
Однажды Нариману удалось выменять на плитку шоколада книжку. В ней были «Дядя Степа», «Мойдодыр», «Доктор Айболит» и много других интересных стихов, и они читали ее каждый раз, когда им приходилось быть вместе, пока Роза не выучила всю книжку наизусть.