Земля обетованная

— Ты неподражаем! — сказала она.

— И тем не менее это так. — Своим замечанием она только воодушевила Дугласа. — Солгав, человек налагает на себя бремя. И воздействие лжи на лжеца не менее — если не более — пагубно, чем на того, кому, лгут. Потому что как следствие нарушается чувство реальности.

— Бедный! Сколько тебе, наверное, приходилось страдать!

— Очень много, чтоб ты знала.

— Почему же ты не бросил?

— Я и бросил.

— В конечном счете.

— Да.

— И теперь ты больше не врешь?

— Нет.

— Значит, я уже не стою того, чтобы мне врать?

— Браво!

— Ты все еще встречаешься с той женщиной?

— Да.

— Ты… спишь с ней?

— Нет. — Дуглас помедлил лишь долю секунды. — А ты с ним?

— Я тебе не скажу, Дуглас. Прости!

— Значит, спишь.

— Прошу тебя.

— Спишь, — повторил он скучным голосом. — Я только что осознал это. Конечно, спишь. — Он помолчал. — О господи!

Во время паузы Дуглас вдруг почувствовал, что какая-то часть его — и притом немалая, — оторвавшись, вдруг отлетает от него.

Разумеется, она спала с ним. Мы решили. Так! Ну и, разумеется, он не имеет никакого права говорить что-либо по этому поводу. Но сознание, что ее верность, ее чистота, да, именно чистота, — все, что он принимал как должное и чем восхищался в ней, внезапно и навсегда ушло, было для Дугласа тяжким наказанием за его прошлые провинности. Он знал, как дорожила она своей верностью, теперь это стало делом прошлого.

И однако почти одновременно в сердце робко постучались две другие мысли. Во-первых, он понял, что его реакция, учитывая его собственное поведение, представляет собой отвратительную смесь лицемерия, ханжества и допотопного мужского гонора: «Что можно Юпитеру, того нельзя быку!» Во-вторых, он испытал облегчение. Очень просто: счет вдруг сравнялся, давая им возможность снова разговаривать на равных — словно они вернулись к моменту своего первого знакомства, когда оба имели за спиной одинаковый опыт, были одинаково готовы игнорировать прошлые увлечения друг друга. Однако все это было лишь предчувствие елея, который прольется в будущем на его раны, сейчас же Дуглас оказался в полной растерянности.

— Вот, значит, как, — сказал он, чтобы что-то сказать.

Мэри улыбнулась — на какой-то момент у него сделалось детски озадаченное выражение, которое она так хорошо помнила с первых месяцев их совместной жизни, — но тут же одернула себя. Линия поведения была ею выработана, и она от нее не собиралась отступать.

— Да, — сказала Мэри. — Значит, так.

Она встала и зажгла свет. Они находились в ее квартире, в комнате, до жути похожей на их прежнюю гостиную и в то же время совсем другой. Эта была наряднее, нравилась ему больше. Ему все нравилось здесь: сочетания цветов, расстановка мебели, ковры, картины и книги, порядок, покой.

— Мне до смерти надоело мое жилище, — сказал он.

— Я думала, оно тебе нравится. Как ты называл его? Келья. Вот именно. Монашеская обитель. — Она усмехнулась.

— О боже, — простонал он. — Действительно называл. Вполне в моем стиле. Да. Вообще-то это дыра.

— Что ты собираешься делать?

— Переехать сюда?

— Получилось это у тебя как-то крайне неубедительно, — серьезно и грустно заметила Мэри.

— Знаю.

— Ты правда хочешь этого?

— По-моему, да.

— Насколько я понимаю, ты все еще встречаешься с той женщиной. Почему ты не переедешь к ней?

— Не хочу.

— Бедненький Дуглас.

— Не такой уж бедненький. — Он встал. — Ладно. Ты хочешь, чтоб я ушел?

— А ты хочешь уйти?

— Таким путем, моя милая, люди доводят друг друга до умоисступления.

Дуглас подошел к Мэри, взял ее за плечи, твердо посмотрел на нее и поцеловал.

— Сейчас я уйду, — сказал он. — Приду в субботу за Джоном. Хочу сводить его на футбол.

Дуглас готов был поклясться, что на какую-то секунду Мэри искренне захотелось не отпускать его. Но это ему, очевидно, померещилось. Он пошел к двери.

— Джон рассказывал, что вы ходили с ним в Тэрстоне на рыбалку, — сказала Мэри. — Я и не знала, что ты умеешь рыбу удить.

— А я и не умею. Придумал по ходу действия.

— Во всяком случае, ему понравилось.

— Он отличный мальчишка. Мне с ним очень хорошо. И я с твоего разрешения намерен позволять себе это удовольствие чаще.

— Прекрасно.

— Так. Ну что ж — назад в келью.

— Спасибо, что зашел.

— Спасибо за угощенье!

— Весьма скромное.

— Все было очень вкусно.

— Ну, спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Он ушел. Мэри села и постаралась собраться с мыслями. У нее появилась твердая надежда, что она выкарабкается. Несомненно. Впервые за целый год она могла с надеждой смотреть в будущее. Дуглас помог ей. Так хорошо он уже давно на нее не действовал, наверное несколько лет.

V

Вопрос совести

1

Разобраться во всем было не так-то просто. Гарри сознавал, что ему нужно выкроить немножко свободного времени, сосредоточиться и хорошенько обдумать все возможные и вероятные последствия. Но времени было так мало. Разногласия все больше обострялись: казалось, что в них заложена собственная движущая сила, которая толкает их, заставляя развиваться в темпе куда более быстром, чем того желало большинство участников, и им непривычном. А Гарри очутился почти что в центре этих споров.

Политические страсти редко проявлялись в Тэрстоне с такой силой. Предвыборная кампания уже разворачивалась — что само по себе будоражило умы, поскольку шансы двух главных политических партий были почти равны; расколовшиеся на два лагеря избиратели распалялись все сильнее и сильнее, и теперь подавляющее большинство их — людей, считавших себя достаточно выдержанными, — заходилось от возмущения по разным, все умножающимся, причинам. Газеты, радио и телевидение просто захлебывались, сетуя по поводу ужасающих трудностей, в которых погрязла Британия, — трудностей кратковременных и долговременных, в области общественного устройства, экономики и морали. Резкие нападки вызывали негодующие вопли и шепотки по всей стране. А на тэрстонском заводе произошло к тому же первое серьезное столкновение между администрацией и рабочими.

У Гарри до сих пор не укладывалось в голове, что дело действительно обстоит так. Что этот вопрос стал первоочередным, отодвинув на задний план все прочие интересы. Например, он отдавал должное увлечению Эйлин политикой и, случалось даже, препирался с ней — в тех случаях, когда, на его взгляд, она начинала изъясняться лозунгами или рассуждать нереалистично. Но политика занимала всего лишь часть ее жизни, так же как регби — всего лишь часть его жизни. На брачной бирже и то и другое котировалось, на его взгляд, приблизительно одинаково. Он допускал, разумеется, что ее интерес серьезней, но, в общем, это очень мало беспокоило его, просто он считал, что у Эйлин есть политика, у него — регби, и это очень хорошо, по крайней мере каждый имеет что-то свое. В последнее время, правда, его смущала страстность некоторых ее заявлений, но, с другой стороны, она была человеком сильных чувств, твердо знала, чего хочет, и именно это восхищало его в ней. Все же он испытал большое облегчение — и честно признался в этом, — когда рождение дочери вынудило ее отказаться от выставления своей кандидатуры на дополнительных выборах. Она по-прежнему принимала участие в предвыборной кампании, таскала повсюду с собой ребенка, легко переносила трудности, связанные с этим, и лишь прибавила к своему длинному списку дел, не терпящих отлагательств, открытие яслей при учреждениях и предприятиях и налоговые льготы для домашних работниц, избавлявших от семейных забот женщин, которые хотели работать.

Гарри поддерживал ее как мог: выслушивал ее жалобы на усталость, помогал, когда она нуждалась в помощи, — всегда и во всем был тем надежным, прямым, честным человеком, которого она высмотрела и выбрала себе в мужья. Но она понимала, что он разделяет далеко не все ее политические убеждения. Конечно, его нельзя было назвать тори, еще того меньше либералом, но взгляды, которых он упорно придерживался, зачастую шли вразрез с ее взглядами. Когда требовалось отстаивать правое, на его взгляд, дело, он на первое место ставил независимость мысли, решений и действий. Он ставил лояльность по отношению к друзьям и к семье сразу следом за «основными принципами», но считал, что даже этими принципами можно поступиться во имя семьи. Политика у него стояла на втором месте.