Пепел в песочнице

Весь вопрос только в том, как платить. Спиться здесь, дождаться, пока тебя выкинут, и сгореть от водки снаружи или попытаться отдать долги самому? Нет, не пулю в висок. Попробовать заплатить по настоящему — сделать все, что от тебя зависит, чтобы добиться цели. Не рассчитывая на других. Не шантажируя, не обманывая, не пользуясь. Не получилось жить как человеку, так хоть помереть можно при попытке стать человеком. Харкнуть себе, своим хорошо слаженным планам на жизнь, душонке трусливой в рожу — на, утрись! Я не ваш. Не ваш я.

На этой последней мысли его зациклило. Повторяя «Я не ваш» он залез в ванну и принял душ. Чисто побрился. Почистил зубы, чуть не сломав щетку. Залез в шкаф и вытащил свою старую гражданскую одежду.

В этой одежде он заявился к Коновальцу и бросил ему в лицо третий рапорт.

Тот поймал бумагу из воздуха, бегло пробежал, скомкал и бросил под стол.

— Понятно. — Максим не взбесился и не закричал. — Тогда я просто уйду. Вы делайте то, что вы должны, а я буду делать то, что я должен. Можете меня пристрелить как дезертира и рассказать потом что-нибудь о товариществе.

Он повернулся к Коновальцу спиной и пошел по направлению к двери.

— Погоди.

Максим не остановился. Коновалец одним прыжком настиг его, схватил за плечи и попытался оттолкнуть в кресло, но Максим легко освободился. Руки Коновальца соскользнули, и он чуть не упал на пол. Максим схватил руку Коновальца за пальцы, выкрутил их так, что тот вынужден был встать на цыпочки и сильно оттолкнул от себя. Коновалец влетел спиной в стол и увидел глаза Максима — глаза сумасшедшие, бешеные. Глаза человека находящегося в такой стадии напряжения, после которой либо ломаются, либо идут напролом, ели надо — по трупам.

— Максим, подожди! — Коновалец выставил перед собой руки открытыми ладонями вперед — жест примирения, — Подожди еще пару недель. Всего пару недель. Не делай глупостей. Используй все возможности, что у тебя есть сейчас, чтобы учится. Ты пойми: то, что ты выжил — в основном чудо. Не искушай судьбу — учись. У тебя для этого сейчас есть все возможности. Пользуйся ими. А мы про тебя помним. Делаем, что можем. Ну, потерпи. Христос терпел и нам велел.

Максим еще раз посмотрел Коновальцу в глаза своими страшными, превратившимися из зеленых в желтоватые глазами, развернулся и вышел. Но по походке было видно — не сбежит.

Прошла еще неделя, в течение которой Максим то рвал жилы в спортзале и учебном центре, то срывался и устраивал безобразную пьянку.

Однажды утром пришел Коновалец. Посмотрел на опухшее лицо Максима, понюхал, поморщился.

— Я тут из кожи вон вылезаю, чтобы что-то для тебя сделать, а ты водку пьянствуешь.

Максим сел на кровати и уставился на майора, так как будто собирался вскрыть его взглядом как лазерным скальпелем.

— Короче такие дела, — Коновалец присел рядом и протянул Максиму комплект документов, — Поедешь в столицу.

— В Москву?

— Проснись — тебя украли. В радиацию что ли? Столица перенесена в Архангельск. Временно, по крайней мере.

— В более глубокую жопу забраться было конечно трудно.

— Мальчишка. Вот как меня раздражают люди, которые мелют языком до того как задумаются над чем-то. Ведь вроде на тебя не должно быть похоже — не полный же ты дурак! Архангельск, между прочим — удивительнейший город. Сразу видно, что ты в нем ни разу не был. Шлялся по европам и америкам с турциями, а по родной стране и тысячи километров не проехал. Очередное потерянное поколение москвичей. Слезы одни! Это твои документы на длительную командировку. Там у них возможностей побольше нашего, да и к семье твоей поближе. Там тебе удобней будет поиски вести. Через неделю профессор Алиев туда летит. Иван Александрович кое-какие кнопки надавил, и тебя зачислили в его группу на переводы иностранной документации. Три недели он тамошнюю кадровую службу укатывал. Алиева заставил специальное письмо написать, что он только с тобой работать хочет. Будешь там работать, там связи посерьезнее — авось поможет. Командировочное удостоверение подпишешь у Карякина. Он тебя ждет. Он, кстати, сегодня вылетает — там еще встретитесь.

Он встал. Максим поднялся за ним.

— Да кстати, — Коновалец засунул руку в карман и вытащил конверт, — Тут твоя получка месячная с премией, боевые, и еще ребята кое-что скинули. Вдруг пригодится.

Максим заглянул в конверт. Сумма была большая. Да что там — большая! Огромная. Ребята, большую часть Максим никогда и не знал, понятия не имел какие у них даже имена, отдали ему большую часть заработанного, включая боевые и премиальные.

Коновалец вышел, а Максим молча сел, держа перед глазами конверт. На конверте была надпись «Пальцу от боевых товарищей».

Последний день перед отлетом Максим провел с друзьями. Пригласил всех до кого смог дотянуться — Арчера, Коновальца, Ивана Александровича, Ибрагима, Салима Рашидовича. Всех. Сидели в гостиничном парке, метрах в пятидесяти от поваленной беседки. Арчеру не смогли выписать пропуск на территорию и просто перекинули через стену. Горел мангальчик, у которого колдовал профессор, булькало красное вино. Через какое-то время подтянулся и Лев Исакыч. Походил, понюхал, буркнул: «Благословляю на честную трапезу» и потопал по своим делам, чтобы не раздражать монашеский желудок ароматами.

Максим пил мало. В основном наливал. Благодарил. Каждый приходящий хлопал по плечу и жал руку. Когда собрались все, молча встал и поклонился. Над ним засмеялись. Поздравили с новым назначением.

Не пришел только Жук. Он погиб на операции в одну из ночей, когда Максим пел себе колыбельные.

— Теперь они действуют по плану: устраивают набег, расставляют мины, устраивают засаду, дожидаются нашего прибытия, уничтожают как можно больше наших, а потом уходят.

Ибрагим сидел прямо на траве, по-турецки сложив ноги. В левой руке шампур, в правой — стаканчик с вином.

— Это может означать только одно, — они теперь действуют организованно. У них есть цель помимо грабежей и разбоев. Это значит, что есть и тот, кто управляет ими, ими при этом не являясь.

— Вопрос в том, что теперь делать.

— То же что и всегда.

— А что делали всегда? И когда это «всегда» было?

— Теперь это уже не бандитизм. Бандитов организовали, привели в стойло. Теперь это уже партизанская борьба. А это означает смену тактики. У наших должны быть наработки — Чечня была всего полвека назад.

— Представляю себе эти наработки.

— Интересно, что там сейчас.

— Думаю, что ничего хорошего.

— Хватит о работе, товарищи! — Поднялся раскрасневшийся от вина и костра Коновалец. — Время поднять тост «за тех, кого среди нас нет» еще будет. А сейчас выпьем за наше товарищество и за то, чтобы у нашего товарища, который завтра нас покинет, все было хорошо. Чтобы он нашел то, что ищет. Чтобы то, что он ищет, принесло ему счастье. За то, чтобы он никогда не забыл нас и наше братство. Ура!

От мощного, дружного «ура!» дрогнули листья на деревьях, серое небо раскололось и в трещину, на мгновение выглянуло солнце. Сноп света, прыгая между деревьями, пробежал по парку, вырвался на поляну и ударил Максиму в глаза, заставив зажмуриться.

Часть тетья: Пепел

Архангельск — город из детских книг. Современный и старый, деловой и сказочный, спальный и роскошный, и русский, очень русский. Именно на Двине когда-то были найдены русские героические сказания про Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алешу Поповича. Здесь изгнанная из теплых Киевских краев жила и выжила русская мечта. Неоднократно была обгажена и предана, поднималась из дерьма и сияла, текла реками крови. И так столетие за столетием.

Новый аэропорт — стекло и бетон, находился всего в трех километрах от резных деревянных домиков, стоявших на этом месте уже столетия.

От аэропорта в город вело недавно достроенное роскошное шоссе и довольно старая железная дорога. Шоссе пришлось отбросить, так как на нем скоропостижно начали ремонтные работы. Без каких-либо предупреждений или объяснений. Все как всегда.