Полигон

- Мне кажется, - заметил Виктор, обращаясь к Солотову, - по твоему столу будет едва ли не больше всего вопросов. Все ведь понимают, что необитаем этот край не просто так. Есть тому серьезные причины. И у нас должна быть реалистичная, внятная концепция.

В продолжение этого разговора Петриченко разливал по стаканам остатки шампанского и когда он закончил, Виктор взял в руки свой стакан и, переходя на торжественный тон, произнес:

- Что сегодняшний день для нас нерядовой, я думаю, понимает каждый. В таких случаях обычно говорят громкие слова наподобие того, что мы с вами являемся свидетелями исторического события или еще что-то в этом роде. Но, во-первых, Белов, вы слышали, предупредил, чтобы мы не расслаблялись, и предупредил не зря, потому что все может повернуться совсем не так, как мы предполагаем. А во-вторых, даже если мы получим карт-бланш на реализацию проекта, для нас это будет означать начало трудного и долгого пути. Нам надо приготовиться к тому, что на этом пути дифирамбы нам не светят. У проекта будет много недоброжелателей. Так уж устроен мир, что все новое воспринимается тяжело и не сразу. Я хочу пожелать, чтобы нам хватило сил - и моральных, и физических - пройти этот путь до конца. - Он поднял свой стакан, оглядел всех и взволнованным голосом сказал: - Давайте же поклянемся, что мы не свернем от намеченной цели, не отречемся от своих убеждений, от своей мечты несмотря ни на какие даже запредельные трудности. Клянемся!

- Клянемся! - произнесли все хором и дружно сдвинули свои стаканы.

В наступившей после этого тишине слышно было, как забурлила в трехлитровой банке вода.

- Так... Шампанское кончилось, - констатировал Петриченко, - переходим к водным процедурам. Что там у нас к чаю? - Он стал выкладывать на стол содержимое бумажных пакетов. - Ага, мое любимое овсяное печенье... Есть еще "Юбилейное". А это что? Пастила. У-у-у! Обожаю! Говорите, кому какой чай: кому покрепче, кому не очень.

За чаепитием продолжали оживленно разговаривать. Обстановка с каждой минутой становилась все более непринужденной, от первоначальной скованности еще совсем недавно не знакомых людей не осталось и следа. Говорили много, шумно, обсуждали первоочередные задачи по освоению региона, другие важные для Полигона дела.

Расходились за полночь, разгоряченные чаем и оживленной беседой.

7

Прошло уже несколько минут, как за Беловым закрылась дверь, а Толмачев все сидел в неподвижной позе и не отрываясь смотрел в одну точку на столе. Затем он выдвинул ящик стола, достал тетрадь, полистал ее. Найдя нужную страницу, нажал кнопку вызова дежурного и попросил соединить его с Председателем КГБ.

Минуты через две зазвонил телефон внутренней связи. Толмачев снял трубку и услышал знакомый голос Мельникова:

- Добрый день, Сергей Михайлович!

- Добрый день, Павел Васильевич! - приветствовал его Толмачев. - Вас можно поздравить с очередным внуком?

- Внучкой, Сергей Михайлович. Спасибо за поздравления, - поблагодарил Мельников.

- Как дочка себя чувствует?

- Спасибо, хорошо. Уже дома. Вчера выписали.

- Передайте от меня пожелания здоровья ей и малышке.

- Спасибо, Сергей Михайлович. Передам.

Мельников понял, что неофициальная часть беседы закончилась, и весь напрягся в ожидании продолжения разговора.

- Павел Васильевич, я к вам вот по какому вопросу, - снова заговорил Толмачев. - Кораблев, командир Всесоюзного студенческого отряда... Знаете такого?

- Да, знаю. Помню, он бегал с какой-то утопической идеей, Город Солнца, что ли, хотел построить на вечной мерзлоте. Еще у него что-то там с семьей не заладилось, от детей его отлучали...

- Ну и как - отлучили? - спросил Толмачев.

- Нет, добился справедливости. Правда, через суд, - Мельников хотел продолжить перечисление пунктов кораблевского досье, но потом решил, что для первого случая - хватит. Надо посмотреть, в каком направлении дальше пойдет разговор.

- Д-а-а, - протянул с иронией Толмачев, - от вас ничего не утаишь. Даже личная жизнь - под недреманным оком.

- Служба такая, Сергей Михайлович, - с наигранной обреченностью произнес Мельников.

- На меня тоже досье имеется? - шутливо спросил Толмачев.

- Да что вы, Сергей Михайлович! - в голосе Мельникова звучала искренняя обида. - Что я Берия, что ли, - шпионить за первым лицом государства?

- Ну ладно. Верю, верю, - примирительным тоном произнес Толмачев. - А на Кораблева вы мне подготовьте, пожалуйста, объективочку. Особенно посмотрите, пересекались они с Беловым или нет, и если пересекались, то как часто. Подробности из личной жизни можете опустить.

Услышав про объективку, Мельников насторожился. Неужели Кораблев выкинул что-то такое, что стало известно Генеральному, а его ведомство проглядело? Он хотел было уже спросить, что тот натворил, но вовремя осекся. И правильно сделал, так как спросить об этом - значило бы дать повод усомниться в своей профпригодности. Да, к тому же, с самим Кораблевым, судя по словам и по тону Генерального, все в порядке. Иначе бы не стал Толмачев иронизировать по поводу недреманного ока. Только вот насчет детей он, кажется, промахнулся: у Кораблева, вроде бы, один ребенок. Надо будет уточнить, а если что - повиниться, сказать, что он, мол, излагал свою мысль обобщенно, безотносительно к количеству детей. Хотя для Генерального, как он понял, этот вопрос не главный. Он же сказал, что подробности из личной жизни его не интересуют. Ладно, авось сойдет. И он бодрым голосом заверил Толмачева:

- Хорошо, Сергей Михайлович, сделаем!

- Мои лучшие пожелания вашей семье, - закончил разговор Толмачев.

- Спасибо, Сергей Михайлович. Всего доброго и вам с Надеждой Романовной.

Толмачев положил трубку и сделал пометку в тетради.

Эта заполненная от руки простая ученическая тетрадь в двадцать четыре листа была его маленькой тайной и содержала сведения сугубо конфиденциального характера, касающиеся людей из его ближайшего окружения. Нет, здесь не было материалов компрометирующего свойства или материалов, характеризующих благонадежность фигурантов этого досье. Здесь были даты рождений, свадеб, других важных событий в их жизни, а также их увлечения, пристрастия... И каждый раз, прежде чем позвонить или встретиться с кем-нибудь, он заглядывал в свой, как он про себя говорил, кондуит, чтобы в разговоре была возможность поздравить своего визави со знаменательным событием в личной жизни или в жизни его близких, а нет - так просто поинтересоваться, как назвали внука, как прошел отпуск или пожелать хорошего отпуска... да мало ли что можно сказать приятного человеку. Это помогало в общении, помогало расположить к себе собеседника, увеличивало шансы заполучить его в союзники.

Из опасений, что кто-то узнает об этой его тайне и подумает, что он ведет досье на свое окружение, он сначала пытался вести кондуит сам. Однако содержащаяся в нем информация требовала постоянного обновления и дополнения, и скоро он понял, что не в состоянии уделять этому достаточного внимания. Пришлось попросить взять на себя роль летописца одного из своих секретарей. Лесников, к кому он обратился за помощью, казался ему для такой деликатной миссии наиболее подходящей кандидатурой: обязательный и в то же время немногословный, даже замкнутый. Такой может хранить тайну.

"Надо сказать ему, чтобы был повнимательнее, а то неудобно получилось с этой внучкой", - подумал Толмачев.

8

Он вернулся мыслями к сегодняшнему разговору с Беловым. Когда тот завел речь об отдельном экономическом районе, ему сразу вспомнилась встреча годичной давности с первым секретарем Новосибирского обкома, старым приятелем еще со студенческой скамьи. Как-то на досуге зашел у них разговор о молодежи, и Васильев рассказал ему случай.

Два года назад строили студенты у них в области птицефабрику, и по завершению строительства обком комсомола устроил торжественный прием с награждением наиболее отличившихся грамотами и ценными подарками. От обкома партии опекал строительство Васильев - в то время он был еще вторым секретарем - и он присутствовал на этом мероприятии.