Страница 39 из 50
— А они не разные, — сказал Льюк. — Они одинаковые.
— Не думаю, — возразила Джулия. — Но долг обычно четко определяется, — значит, определив свой долг, ты сам устанавливаешь для себя мораль. Нет уж, если придется выбирать одно из двух, я выберу мораль.
— А мне нравятся четкость и определенность, — заявила Гэйл.
Льюк выдул свое пиво и негромко рыгнул.
— К черту все это! — сказал он. — Занятий по философии до вторника не предполагалось. Нынче у нас выходной. Кто платит за следующий круг, Мерль?
Я поставил левый локоть на стол и раскрыл ладонь.
Мы мерились силой, напряжение росло и росло, он сказал сквозь стиснутые зубы:
— Я прав, разве не так?
— Ты прав, — сказал я. За секунду до того, как его рука припечаталась к столу.
Власть. Сила.
Я забрал почту из запертого ящика в холле и отнес ее наверх, в квартиру. Там было два счета, несколько рекламных проспектов и что-то толстое, посланное первым классом и без обратного адреса.
Я закрыл дверь, сунул ключи в карман, бросил кейс на ближайшее кресло и уже направлялся к дивану, когда на кухне зазвонил телефон.
Бросив почту на кофейный столик, я развернулся и почапал на кухню. Взрыв, который немедленно шарахнул у меня за спиной, мог бы вышибить из меня мозги. А мог бы и не вышибить — точно не знаю, потому что, как только рвануло, я нырнул головой вперед. Стукнулся башкой о ножку стола. С одной стороны, я чуть не потерял сознание, зато с другой — не потерял ничего существенного. Все потери пришлись на долю гостиной. Когда я поднялся на ноги, телефон звонить уже перестал.
Я знал, что есть масса более простых способов избавиться от ненужной почты, но еще долго меня мучил вопрос — кто же мне тогда звонил.
Иногда я вспоминаю и первую серию этой мыльной оперы — грузовик, который решил на меня наехать. Я тогда лишь мельком увидел лицо водителя, прежде чем бросился в сторону, — безучастное, никаких эмоций, как будто он был мертв, загипнотизирован, накачан наркотиками или одержим. Выбирай из этого списка что хочешь — и можно сразу несколько позиций.
Потом настала ночь грабителей. Они напали на меня без единого слова. Когда все завершилось, я, уже топая прочь, оглянулся. Мне кажется, что заметил смутную тень, метнувшуюся во тьму парадного подъезда дальше по улице, — нетщетная предосторожность, я бы сказал, особенно если учесть, что только что произошло. Впрочем, это мог оказаться кто-то, причастный к нападению. Я тогда был измучен, а человек этот был слишком далеко, чтобы обеспечить полиции описание моей персоны с особыми приметами. Если бы я вернулся и узнал, что это просто прохожий, он мог бы потом меня опознать. Не то чтобы я опасался, что обычное дело о самозащите без превышения необходимого уровня обороны могут раздуть в нечто большее, но ведь тягомотины не оберешься… Поэтому я решил: ну и черт с ним, пусть живет — и пошел дальше. Еще одно интересное тридцатое апреля.
День ружья. Я топал по улице. Хлопнули два выстрела. Оба — в «молоко»: кирпичные крошки сыплются из стены здания слева от меня, и только тут я сообразил, что происходит. Третьего выстрела не было, из стоящего через улицу здания раздался глухой удар и что-то как будто треснуло. Окно на третьем этаже было распахнуто.
Я поспешил туда. Это был старый многоквартирный дом, парадная дверь была заперта, но я не стал задерживаться — не до тонкостей этикета. Поднялся по лестнице, подошел к комнате, которая, по моим расчетам, была именно та, и решил подергать за ручку. Это сработало. Грубо говоря, дверь была незаперта.
Я встал сбоку и, толкнув дверь, увидел, что комната мебелью не обставлена и пуста. И кажется, не жилая. Не мог ли я ошибиться? Но затем я заметил, что окно, выходящее на улицу, распахнуто, и увидел то, что лежало на полу. Я вошел и прикрыл за собой дверь.
В углу валялось сломанное ружье. По отметинам на прикладе я догадался, что его, прежде чем отбросить в сторону, с огромной силой шарахнули о ближайший радиатор. Затем я увидел на полу что-то влажное и красное. Немного — всего несколько капель.
Я наскоро обыскал квартиру. Она была невелика. Окно в спальне тоже было открыто, я подошел к нему. Рядом с окном крепилась пожарная лестница, и я решил, что этот выход ничем не хуже любого другого — и для меня тоже. На почерневших перекладинах лестницы виднелись несколько мелких пятен крови — и все. Ни внизу, ни дальше по переулку никого видно не было.
Власть. Чтобы убивать. Чтобы оберегать. Льюк, Джасра, Гэйл. Кто ответственен?
Чем больше я думал об этом, тем более укреплялся в мысли, что утром открытых газовых горелок я тоже проснулся от телефонного звонка. Не было ли это предупреждением об опасности? Каждый раз, когда я пытался осмыслить эти события, мне начинало казаться, что в каждом из них ощущается некоторая искусственность интонаций. Теперь же все высветилось в совершенно ином свете. По словам Льюка и псевдо-Винты, настоящая опасность во время последних покушений мне не грозила — хотя казалось, что любое из них могло закатать меня в гроб. Кого теперь винить? Преступника? Или спасителя, который хотя и спасал, но не вполне последовательно? Кто из них кто, в конце концов? Я помнил, какой запутанной была история моего отца из-за той проклятой автомобильной аварии, которая была сыграна подобно «Последнему году в Мариенбаде», — хотя его приключения казались бесхитростными по сравнению с теми, что выпали на мою долю. По крайней мере, большую часть времени он точно знал, что ему следует делать. Может, я унаследовал семейное проклятие и вечно обречен путаться в изощренных интригах?
Власть. Сила.
В памяти крепко засел последний урок дядюшки Сугуи. После того как я развязался с Логрусом, дядя решил потратить время на мое обучение вещам, выходящим за пределы обычного курса. И однажды настал день, когда я решил, что учеба завершена. Я прошел конфирмацию в Искусства[27] и был выпущен на все четыре стороны. Казалось, что я объял все основы мастерства, что остальное может быть только несущественным дополнением этих основ. Я начал готовиться к путешествию на тень Земля. Но однажды утром за мной пришли и пригласили к Сугуи. Я решил, что он просто захотел со мной попрощаться и дать пару дружеских советов.
Волосы Сугуи были белы, он иногда сутулился, а случались дни, когда даже ходил с посохом. Тот день был как раз из таких. Сугуи надел тогда желтый кафтан — который я всегда считал скорее рабочей одеждой, чем знаком социального положения.
— Ну что, готов к прогулке? — спросил Сугуи.
— Вообще-то путь предстоит неблизкий, — заметил я. — Но я в принципе готов.
— Нет. — Он покачал головой. — Я имел в виду не это путешествие.
— Но… Ты хочешь сказать, что намерен куда-то отправиться прямо сейчас?
— Идем, — сказал он.
Итак, я последовал за ним, и тени расступились перед нами. Мы шли, и местность становилась все более пустынной… В конце концов мы пришли туда, где вообще не было ничего живого. Вокруг нас простирался голый черный базальт, оцепеневший в медном свете тусклого древнего солнца. На этом краю всех миров было холодно и сухо. Когда мы остановились, я огляделся и поежился.
Я ждал, что Сугуи объяснит цель нашей прогулки. Но прежде чем он заговорил, время успело умереть и воскреснуть. Казалось, он не замечал моего присутствия и просто высматривал что-то на ровном горизонте мира.
— Я научил тебя законам Тени, — наконец сказал он — медленно и тяжело. — Я научил тебя составлять заклинания, научил, как сделать так, чтобы они срабатывали…
Я промолчал. Вроде бы речь его не предусматривала моего ответа.
— Теперь ты знаешь кое-что о власти над миром, — продолжил он. — Ты черпаешь силу из Знака Хаоса, из Логруса, и воплощаешь в деяния…
Сугуи наконец взглянул на меня. Я кивнул.
— Ясно, что те, кто носит в себе Образ, Знак Порядка, могут совершать подобное — подобными же способами, а может, совсем другими… — продолжал он. — Наверняка я не знаю, ибо я не посвящен в Образ. Сомневаюсь, что дух мог бы выдержать бремя знания обоих Путей. Но тебе следует осознать, что существует другой путь Силы, антагонистичный тому, в который посвящены мы.
27
Конфирмация — у католиков и протестантов обряд приема в общину подростков, достигших определенного возраста. В общем смысле — посвящение во что-либо.