Страница 7 из 22
Подождал я всех, поехали мы на концерт. А я тогда Тимура долбил на тему про привлечение московских персонажей. После концерта ко мне подошел Тимур и на полном серьезе сказал, что все люди, которых я привожу, очень замечательные люди, но они не художники и не музыканты, продукта они дать не могут. Я тогда сказал, что я с московскими художниками не очень знаком, но если он мне подскажет, то я с ними поработаю. А как потом выяснилось, они вообще с Москвой не хотели ничего делать и привлекать местные артистические круги – тем более. Сказывалось влияние местной комсомольско-музыкальной ячейки в виде рок-клуба или традиционные для Питера комплексы.
Параллельно, в этот же момент, Джоанн Стингрей привезла фотки из Америки. Была такая история, что в один из приездов Стингрей передала своему соседу по Беверли Хиллз, Энди Уорхоллу картины питерских художников. Он как человек вежливый, сфотографировался с ними (мол, получил), и прислал в ответ свои любимые работы в виде банок. А Тимур понимал, что без козырей в Москве делать нечего, просто пошлют и все. Мы тогда собрались, поехали сначала ко мне, переоделись. И прямо с утра поехали к Наумцу. Замечательный художник, сейчас живет в Германии. Он классный, но я до этого его нигде не видел. Хотя мастерская была в самом центре Москвы. Наумцу, конечно же, было плевать на наши рассказы про «Ассу», он, знай, показывает свои работы. Говорю Тимуру: «Козырь, наш мандат…» И Тимур показывает раскладушку с фотками, где Уорхолл с работами Котельникова, «Африки», Тимура. Сразу интерес проявился: «Ага, это Энди, что-ли? А работы чьи?» – «Такие-то такие»… – «Не верю, фотомонтаж!» – «Какой фотомонтаж? Полароид». – «Точно, Полароид… Ни фига себе!..». Наумец тут же все понял. Понеслись межпланетные разговоры про мировой авангард и то, что все уже понеслось. На самом деле, можно понять его недоверчивость. После стольких лет в «подпольной жопе» – и тут на тебе, авангард. Свет в конце туннеля. Мы объясняем, что нам нужны новые, молодые боевые люди от искусства. Ответ – знаю, одеваемся и идем. И привел он нас в детский сад, где спектакль с фотографиями повторяется, и Наумец нам подыгрывает.
А помещение огромное. Пустое. Места до фига, а Герман сидит в маленькой комнатке на скамейке из унитазов и бренчит на гитаре. И Коля Филатов со своим гиперреализмом, который всем уже надоел за пятнадцать лет полу подполья. Рассказываем про «Поп-Механику», новый русский авангард. Энди Уорхолл всех поддерживает, показываем фотографии. И с этого момента все забегали и начали рисовать новые картины. После этого едем к Никите Алексееву, Овчинникову, которые немного загрустили, когда их власти за проект «Мухоморы» прессанули, а Костю Звездочетова и Свена Гундлаха вовсе сослали в армию. Там тоже всех заряжаем. Едем по моим посольским, утюговским тусовкам – всех везем в «Детский сад».
А многие художники до сих пор пребывают в иллюзии, что они сами чего-то где-то пробили, ну и пусть так считают. Меня единственное, что тогда радовало, что я наконец-то обнаружил соратников в лице Курехина и Новикова, которые с пониманием относились к поставленным идеям и задачам. Хотя бы на некоторое время. У меня тогда (да и сейчас) сложилось впечатление, что живопись, как самостоятельное явление, нахрен никому не нужна. Музыка нужна. Совокупность кино-музыка-живопись нужна. Все эти мелкие выставки, которые проходили и проходят, нужны очень узкой прослойке и широкие массы не охватывает. А в «Детском саду», как раз был достигнут тот самый «синтез веселья», когда все участвовали во всем и две столицы объединили свои усилия в авангардном направлении. Но в «Детском саду» не было современного продукта, адекватного мировым, на тот момент, стандартам. Художники как-то «подвисли» в своих семидесятых. Гиперреализм – бредятина. Поэтому я взял ситуацию в свои руки и начал всех гундосых художников долбить ежедневно. Артистический элемент уже был, но нужны были еще люди.
Герман приволок меня к Леше Тегину. Тогда он выглядел неважно, забросил живопись и играл на гитаре какую-то испанскую музыку. А выглядел он уже тогда как марсианин. Просто из другого мира и квартира у него была как летающая тарелка. Был у него тогда черный пластиковый наимоднейший диван и цвет у комнат был настолько ровным серым, что глазу не за что было зацепится. Меня поразила Лешина способность доводить все до абсолюта, такая китайская точность. При этом у него постоянно горели неоновые лампы, под звук которых я постоянно засыпал. И все было ровненько, чистенько и спокойненько.
И начал я похаживать к Алексею в гости, подгоняя при этом ему «Секс Пистолз», Ника Кейва, «Сьюкси энд зе Беншенз». А он тогда «сидел» на модном в Москве Клаусе Шульце и дружил с тусовкой другого порядка: Васильевым, Липницким… Нужный, конечно, элемент, но по улице он не ходил, света белого не видел. Поскольку я сам не композитор, а музыка незаменимый элемент перформанса, стал постепенно подсаживать его на более жесткую музыку, и к концу восьмидесятых Алексей стал производить жесткую музыку индустриального звучания, аналогичную раннему «Свонсу». Была заимствована мощь звучания, на базе которого делался русско-тибетский микс, с использованием различных природных звуков. Таких, как извержение вулканов, например. Техническо-духовная линия была отработана за год записей. Когда Тегин стал участвовать в «Поп-Механиках», питерский люд был в отпаде. Такой музыки в Советском Союзе не было.
С музыкантами того периода было вообще сложно. Не все выдерживали такую жизнеутверждающую музыку. Подробное звукоизвлечение вообще пугало, смерть пела свои песни про жизнь. Возможно, поэтому особенное понимание эта музыка нашла в кругах некрореалистов и почему-то у Цоя. Женя Дебил радовался очень. Правда, Юфа сказал, что с такой музыкой его фильмы точно не выпустили бы на советский экран. Алексей тогда был красавцем, с мощным торсом, лысый. Среди грохочущих барабанов. Это был прорыв. Была здесь еще группа «Ночной проспект», они тоже в «Детсад» заходили, но Леша был круче. Было изобретено много новых инструментов. К нему потом приехали люди из Сан-Франциско, «Альтернатив Тентаклз», которые писались на одном лейбле со «Свонс». Привез их Артемий Троицкий.
Вот и получилась такая смычка: иностранцы, художники и музыканты, московские и питерские. Начались эксперименты и понеслась централизация через «Детский сад». Появилась нормальная еда, «Чинзано»; появились костюмы с Тишинского рынка, «чуханизм» пресекался. Африка притащил Жанну Агузарову. Звали ее тогда Ива Андерс, такой вот творческий псевдоним. Молоденькая, красивая и смешная, с небесным голосом. Она тоже стала приходить, и на нее, несмотря на природный дар, тоже оказывалось влияние, потому как прессовали ее власти нешуточно, а наша компания ей нравилась. Я до сих пор не понимаю, почему на нее так кидались менты и спецы, возможно, это все на каком-то ментальном уровне конфликт. Как-то мы гуляли с журналистом из «Актюэля», который потом, офигев от питерских и московских событий, дал обширную статью в журнале. Он сам говорил, что такого быть не может, и даже когда статья вышла, ему не поверил даже главный редактор. При этом собрался в Россию, чтобы убедится лично. Он приехал и снял фильм, в который попала в том числе и Жанна. Редактор этот был смешной, одевался в стиле «Индиана Джонс» и как-то его приезд совпал с днем рождением Африки. Был тогда Джонник, Коля Филатов, Ирка Лысая, Жанна, и, конечно же, сам именинник. Пошли мы тогда сначала в Пекин, но там был банкет и нас не пустили. Потоптавшись, мы пошли в «Центральный», который на тот момент был местом сборищ всех мастей, ментов и комитетчиков. При этом тогда купеческий ампирский стиль заведения еще не был испоганен уродами из «Патио Пиццы».
М.Б. Ну да, я делал даже какие-то фотографии. Поверх лепнины и бронзы псевдоампира навешаны пластиковые панели с фотками дешевой жратвы. Это ж надо так поглумиться…
Г.А. Я, когда увидел твои фото, даже опешил. Это даже не лоховство, это нечто большее, чем ущербность. Я потом тоже водил знакомых показать, до каких клинических случаев доводит жажда выставить напоказ свою некомпетентность, в нынешнее время. А тогда у входа стояли статуи с факелами и русско-купеческий стиль. Пошли мы туда – и с икрой, водкой, блинами и дикими танцами засели на весь вечер. А в углу сидели четыре дяденьки с одинаковыми лицами и костюмами, один из которых подошел к нашему столику. Причем не обращая внимания на нас, как будто нас не было, напрямую с натянутой улыбкой обращается к нашему редактору. Мол, можно вас за наш столик. А редактор смотрит на меня, и я ему говорю, конечно же, нет – мол, контора… Причем всегда раздражала эта дурацкая контрразведческая наигранная мина, когда лицо недвижимо и улыбаются одни глаза и уголки губ. Это, видимо, чтобы морщин не было…