Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 15

Я отвернулася.

Чего сказать? Что не в сердце беда? Нет, я того достоверне не ведаю, а илгать - последнее дело. Этак и вовсе до сплетен всяких дойти можно.

- Не знаете? Или говорить не желаете? Или и то, и другое? Что ж, Зослава... ваше дело... не говорите, но послушайте. Я пришла сюда, чтобы... предупредить? Пожалуй... или скорее кое о чем рассказать... и быть может, вы поймете, куда и к кому пойти с этим рассказом. Дело в том, что... какое интересное растение.

Красава вдруг смолкла и остановилась перед кустом.

И я остановилась.

Растение? Обыкновенный барбарис, разве что с листочками красными, что осенью опаленными. Вона, выкинул кисти соцветий, и пусть не раскрылись пока желтоватые цветы его, но то дело спорое. Еще седмица-другая и распустятся, поманят пчел.

- Мне бы к преподавателям, но... как знать, кто из них веры стоит? А вы, слышала... не важно, главное, я скажу, вы уж сами решайте, стоит ли оно веры... а это кто? - Красава пальчиком ткнула в низенькое деревце, которое гляделося, что сосна, да и сосною было, как нам расповедывали, только крохотною, мне до колена. - Надо же... удивительно... а у нас сосны стоят вековые... я, когда маленькая была, думала, что по этой сосне до самых небес добраться можно. Или даже до ирия... и белку одну прикормила. Думала, передам с нею родителям записочку малую, чтоб знали они, что все-то у меня хорошо... я рано осиротела...

Она присела и ласково погладила сосенку.

- Вам это знакомо, конечно... ваши родители на поле полегли, а мои... мои просто исчезли однажды. Так мне сказали. Это уже позже я поняла, что... от старости отец. Ему почти восемьдесят было. А матушка следом пошла. Она слово Божинино крепко блюла... старая вера жену следом за мужем отправляет.

Боярыня глядела снизу вверх, и в глазах ее мне виделась тоска, еще та, давняя, с которая мне самое хорошо ведома.

- Когда я узнала мне было четырнадцать. Мне бы не сказали, случайно вышло... мой дядька с дедом спорил. И в сердцах сказал, что тот маму убил, верой этой убил, что ей бы жить и жить... шестнадцать всего было, когда на погребальный костер взошла... у нас рано принято женщин замуж отдавать.

Она коснулась желтого одуванчика, травы простой и норовистое, помнится, ежель расползется оная по огороду, то никакою силою ея не выведешь, хоть ты денно и нощно поли-выпалывай.

Нет, одуванчиков я не любила.

Правда, из корней их снадобье хорошее супротив кашлю выходит. А из цветов иные умелицы и варение варют, но то - не для меня. Да и сказать, одуванчик же ж горький, так какое варенье-то?

- Из-за этого они и разругались с дедом. Тот вздумал меня замуж выдать. Третьей женой... за старика... а дядька воспротивился... кричали. Разбудили. Тут-то... наверное, именно тогда я и начала сомневаться. Не сама... сначала дядька... он сказал, что эта вера слишком жестока... что Божиня не может обрекать своих детей на слезы, на муку... и я запомнила. Утром мы уехали. Дядя с семьей... и я... он сумел устроиться. Теперь я понимаю, что это сродни чуду. Кому мы нужны были здесь? А он сумел. И мне нашлось место в его доме, за что я ему буду век благодарна. Он не делал разницы между мной и своей дочерью... и так получилось...

Боярыня поднялась с колен и отряхнула прилипшие к подолу травинки.

- Это все сложно. Дела у него пошли хорошо. Наверное, у него было, что предложить, иначе... нам пожаловали дом в столице. Поместье. Земли... да и вовсе... а после моя сестра... я всегда считала ее сестрой... стала царицей.

Она выдохнула, будто бы сказать сие было тяжко, и обернулась.

- Она... она не была чудовищем... а когда стала... я не знаю всего, слава Божине. И знать не желаю. И вовсе, быть может, все, что о ней говорят - это слухи... сложно... не знаю, с чего сказывать... однажды она просто исчезла. Ненадолго. Дядька мой сказал, будто бы отправил Беренику в поместье, что столичный воздух ей вреден. Но я видела, он лжет... это дар - ложь распознавать. Останься я в деревне, его бы лишили. Женщине ни к чему дар. Ей путь предопределен. Служить. Отцу. Мужу. Детям. Рожать... и молиться, чтобы молитвой очистить душу, которая к искусам слаба, - Красава вытащила из рукава платок расшитый. - Но дядька не стал запирать мой дар. Он его использовал в делах. Бывало, приведет человека, сядет с ним говорить, а я за ширмою. Затаюсь. Слушаю. А потом расповедываю дяде, когда гость правду говорил, а когда - лукавил. Многое я тогда услышала. Сперва-то по малолетству не больно понимала, а после... лучше б и не понимала... но дядюшка у меня тоже с даром. И знает, как клятву брать, которую не порушишь... молчала. И молчать буду... почти обо всем буду.

Она шла по дороженьке неспешно, будто бы гуляючи.

А я за нею, значится.

Не след в след, но вроде того. Иду и мыслею, что не так все просто... не первую студентку, на которую глаз упал, боярыня деля беседы пригласила. Нет, знает она и про родителей моих. Имя вон тоже сама назвала. И чего еще известно ей?

Царицыной сестре?

- Нет, дядюшка меня не обижал... как срок пришел, отпустил. Мужа вот отыскал... он, пусть и не из первых, да зато силен и меня любит. Ты, когда в чужую память заглянуть желаешь, просто представь себя на месте собеседника, - Красава сама меня за руки взяла. - Вот так. Прикосновение не то, чтобы нужно, но по первости тебе легче будет. И в глаза смотри... хорошо смотри, Зослава. Не подведи.





А я... в глаза глядела.

Отчего не поглядеть, когда сами просют.

Только не выходило, чтобы как в омут... глаза у боярыни круглые. А желтизны в них самая малость - по ободочку. Зато зрачки темные, крупные, что вишня спелая. Ресницы же седы. Диво какое... не видала я такого, чтоб у живого человека ресницы седые были. А тут вона...

Под глазами круги темные, каковые от бессонницы и слабости телесное приключаются.

На лбу - пот бисером мелким.

- Не пытайся силой, - мягок голос боярыни. - Этак только хуже будет. Чужой разум противится проникновению. Нет, надобно легко... скользить по нему, что по льду... просто смотри... просто думай... не о том, что видишь, а о том, что чувствуешь.

Глава 2. Чужие думы

Глава 2. Чужие думы

Ее пальцы, холодные, мягкие пахли деревом.

Откудова я знала это?

Знала и все...

...скользить.

...не по льду, но по свежей доске. Идет рубанок, снимает тонюсенькую стружку бурштыновую. И свиваясь, падает она наземь. Пол уже усыпан и густо этою стружкой.

Хороший запах.

Красаве он нравится. А еще ей нравится глядеть, как Вязьма работает. Рубаху скинул, руками тяжкое тело рубанка приобнял будто бы. Наклонился... блестит от поту кожа его, и волосы промокли, они у него светлые, на макушке вовсе добела выгорели. И Вязьма подхватывает волосы тонюсеньким шнурочком.

Красава ему другой свила, из ниток.

И заговорила на здоровье, пусть и здоров Вязьма, как бык, а все одно... работает же ж... много... доски тяжелые тягает, и вовсе на подворье убивается, спешит, будто собственный дом ставит, а не боярскую конюшню.

Он ответственный.

И красивый.

Но в том Красава и себе-то признается не сразу, а уж ему-то вовсе не скажет. Где это видано, чтоб дочь боярская да на холопа заглядывалась? Жаль, уехала Береника, она-то поняла бы, а то и поделиться не с кем. Девки дворовые, в услужение поставленные, сами по Вязьме вздыхают и норовят удрать на задний двор, ищут себе дело там... не в деле дело, но вырядятся, вытащат платья поновей, покраше. Косы хитро зааплетут. Вязьма только посмеивается.

А Красаве обидно.

И от обиды этое она губы кусает. И вздев веночек серебряный, с колокольцами да жемчугами, на задний двор спешит. Курей считать. А что, жена у дядьки слабая, хворая, ей не до хозяйстия, оно - всякому ведомо - пригляда требует неусыпного. Вот Красава и приглядывает. За курами, за гусями, за девками, которые на птичьем дворе крутятся, мало, что сами не квохчут.