Внучка берендеева. Третий лишний

Внучка берендеева. Третий лишний.

Внучка берендеева. Третий лишний. Карина Демина

Глава 1. Про похороны

Глава 1. Про похороны

Хоронили боярыню Милославу против всяких обычаев - на седьмой день. И в Акадэмии, хотя и поговаривали, что желают родичи тело ее забрать на погост, в склеп семейный, да не дозволено сие было царскою волей.

Отчего?

Не ведаю. Передо мною не докладвался. Да и кто я такая?

На похороны явилася.

Чего ради? Не любопытствия. Куда уж любопытствовать-то...

...плакальщиц наняли. И пусть морщился Михайло Егорович, глядя на женщин в черных убранствах - на галок суматошных схожие - но гнать не гнал.

А мужчина какой-то в кафтане цвета давленое вишни, громко и грозно выговаривал ректору. Дескать, не уберегли дорогую сродственницу и, значится, ныне повинны выплатить виру, потому как ни в какое сердце слабое оный мужчина не верит.

Убили Милославу.

Я слышала.

Да и не только я.

Уж больно громогласен был тот мужчина. И кулаками потрясал. И грозился царю жаловаться... а после вдруг сплюнул под ноги и сказал:

- Чтоб вы все провалилися со своею Акадэмией...

Не провалилися, даже ежель правду сказал.

...а жена его, боярыня зрелых лет, но красы прежнее не растративши, никого не обвиняла, но и не плакала, и вовсе не похоже, чтоб горевала она. Но стояла горделиво, куталась в шалю из чернобурки, да все головою крутила.

Выглядывала чегой-то.

Или кого-то?

- Это боярыня Красава, - сказал Кирей, меня за локоток придерживая. - С Милославой они не больно-то ладили... она из староверов...

- Что?

- Кажется, это так называется? Дед ее, помнится, все горевал, что, мол, старые заветы отходят... вон, гляди, стоит. Он Милославу на дух не выносил. Не потому, что плохая, но не дело это - девке из терема выходить. Кстати, у самой Красавы дар имеется и немалый. Пожелай она, стала бы магичкой... - Кирей указал на сухого старика.

Тот, обряженный в простое платье, гляделся бы бедно, если б не посох, который старик сжимал так, что пальцы побелели. Посох этот резной, высокий - куда выше старика - был украшен красными и синими каменьями. А мне вспомнилося, что сказывали про староверов... кто?

Не ведаю.

Но будто бы живут оне по заветам прежним, свято блюдут слова, писаные в грамотах, про которые бают, что дадены оне были самою Божиней. Но же ж разумному человеку ведомо - недосуг Божине над грамотами сидеть да законы писать.

Тем паче, что порою законы оные зело жестоки.

...его бы воля, он бы Милославу на костер отправил, - Кирей на старика глядел поверх моей головы, и чуялось мне, что взгляд этот - недобрый. - Или на кучу муравьиную, медом обмазавши...

Старик повернулся.

И алым полыхнули глаза его.

- Матушка сказывала... - Кирей замолк. - Не важно, Зослава. Главное, что нечего ждать от него добра...

Лицо старика перекривилось.

Он вытянул руку.

- Порок... - голос его был громок, и люд, до того гомонивший, смолк. А у меня по спине мурашки побегли. - Порок вокруг...

- Где? - Еська руку поднял и под нее заглянул. - Мерещится вам, дедушка... ой, мерещится... нема тут порока.

И под левую заглянул.

- И тут нема... Ерема, у тебя есть?

Тот покачал головой.

- А у тебя, Емелька?

Емельян покраснел густо, неудобственно ему было, что на похоронах Еська скоморошествует.

- И у тебя стало быть, нету... а ты, Лис?

Елисей головой мотнул и попятился, точно желая спрятаться за широкими плечами Егора.

- Видите, дедушка, нет ни у кого порока...

Старик, против ожиданий, не разозлился. Но поднял посох в правое руке, а левую вытянул, раскрыл ладонь.

- Вор куражится, - молвил он, глядя на Еську в упор. - Да на любую шею петля найдется.

И пальцы вытянул, будто в горло желая вцепиться. А Еська вдруг побледнел, за шею схватился. Но старик рукой тряхнул, отпуская, а сам к Елисею повернулся.

- Волку не место среди людей...

А дальше я не поняла, что он сделал.

Только Елисей упал вдруг на колени и зашелся кашлем. Он выгнулся.

Вцепился когтями в землю.

Задыхаясь. Захлебываясь...

- Папа! - взвизгнула Красава и, сжав плечо, что-то зашептала. И супруг ее в посох вцепился, но вырвать из сухих сморщенных пальцев не сумел.

А Еська повис на Еремином плече. Сам бы не справился, не удержал бы близнюка, но Емельян помог, да и Евстигней заступил дорогу.

- Нехорошо, дедушка, - сказал он, в глаза старику глядя. - Не в вашей ли книге писано: не судите, да не судимы будете. А вы и судить, и казнить беретесь.

- Ты...

Елисея отпустило.

Он сел, ощупал руками горло. Поднялся, за брата цепляясь. И сказал тихо:

- Поперхнулся... немного.

- Ага, - Лойко только руку на пояс положил, и мне подумалося, что благо, на поминки с шаблею и иным оружьем являться неможно, а то б была бойка. - Поперхнулся... чуть нутро не выплюнул.

- Крепко поперхнулся, - ответил Елисей, уголками губ усмехаясь. И красную слюну рукавом отер. - Идем, Еремка... а то что-то... кашлять охота. Не застудиться бы.

Ерема разом успокоился.

И брата за руку взял, точно был тот мал.

- И вправду, - проворчал. - Сквозит...

След сказать, что день был самый что ни на есть весенний. Таким бы свадьбы гулять, когда б гуляли их не по осени, но весною. Травка зелена, расшита белым бисером звездчатки, и васильки-то в ней самоцветами, и одуванчики... небо синее. Облачка белые. Солнце разлеглося, разлилося светом.

Тепло.

Ветерок, на который Елисей пенял, и тот легонький, духмяный. Таким бы дышать - не надышаться.

Старик же посох опустил.

Поманил Евстигнея.

А тот и подошел, Егора с дороги подвинувши, которому явне сия идея не по нутру пришлася. Он на деда глядел исподлобья.

- Выжил, стало быть, - от как выходило, что говорил старик навроде и не громко, а я от все слышала до самого последнего словечка.

- Выжил, - ответил Евстигней и голову склонил, старика разглядывая. - Я тебя знаю.

Это он сказал, не спрашивая.

- Откуда?

- А сам-то? - дед посох повернул, и выскользнул тот змеею деревянной из пальцев боярских. А на Красаву и вовсе глянул с прищуром, она и отошла.

- Не помню.

- Стало быть, судьба у тебя такая... беспамятная, - он усмехнулся.

А мне подумалося, что этакого сведущего да расспросить бы с пристрастием. Подумалося и страшно стало от этаких мыслей. Неужто я всерьез живому человеку этакой муки желаю?

- А что слово святое помнишь, то им и спасешься. Иди, - старик руку поднял и пальцы сложил знаком Вышнего круга. - Иди, а я помолюсь за грешную душу твою...

- Мою душу мне оставь, - Евстя глядел на руку эту пристально, не мигаючи. - За нее помолись...

За кого?

Не сказал. Сам ли ведал? Нет... а старик, тот понял.

- Иные души, - молвил он веско, - и молитва не спасет... а ты, девка...

Холоден был его взгляд, что стужа зимняя.

Разом душу вспорол ножом ледяным, и больно сделалось, и дыхание перехватило.

- ...забыла, какого роду-племени... - ныне каждое слово гремело колоколом медным, и от этакого звону уши мои мало что не лопалися. - Мертвяку обещалася? Душу свою бессмертную отдать...

...седая дорога.

...луна вычертила да по водам темным озера. Стылое оно. Мертвое. И в летнюю жару вода эта ледена-леденюща. Ни ветер ее не коснется, ни птица не потревожит крылом...

Пустоцветно озеро.

Бесплодно.

Курослепом берега поросли, будто золотом лживым, цветом багульниковым дурманным. Солнце пригреет, и душно становится, дурно. Вдохнешь раз - день головою маяться станешь. Вдохнешь два - и целую седмицу... вот и стерегутся соваться к черное воде, что люди, что звери.

Кроме него, волею Божини над иными поставленного.

Тяжек путь пастыря.

Норовисто стадо человеческое. Сущеглупо. Падко на искусы. И потому все чаще приводят дорожки запретные к берегам.