Страница 86 из 146
И когда после начальных робких и растерянных аккордов, после звенящей пустоты паузы, неожиданно — но в этот раз абсолютно уместно удлинённой Алексеем, заговорили светло и тревожно, сосредотачиваясь и обгоняя друг друга в своём важном, горячем и трогательном диалоге два голоса, то попеременно соединяясь в согласную песню, то сбиваясь, умолкая и расходясь, чтобы затем, зазвучав с новой силой, оживить память и возвысить мысль о чём-то очень важном: мимолётности ли счастья, нежности и холоде, неотвратимости разлуки и случайности любви, — именно тогда всеми клетками своего существа Алексей почувствовал, как вокруг него, заполняя высокое пространство комнаты, просвет окна и даже нагревшийся воздух старого московского двора, напоённый ароматами молодой листвы, пробуждаются и восстают тени минувшего. Воспоминания — теперь уже бесформенные и безличные, однако ясные и неумолимые, как очередная строка заученного с детства стихотворения, наваливались, тесня друг друга и перехватывая внимание, — пусть хотя бы на миг, но цепко и ясно, с той неимоверной различимостью мельчайших деталей, которую раньше могла оставлять разве что магниевая вспышка на фотопластинке парадного портрета. Ожившие воспоминания продолжали плыть, он ощущал их обволакивающее прикосновение, они проходили, не исчезая, сквозь его живое тело и возвращались, кружась и рассыпаясь, чтобы затем соединиться в очередном вибрирующем порыве и напомнить вновь о себе, о своём вечном и неотменяемом существовании — однако при этом не раскрывая лиц, не называя имён и не сообщая никаких иных подробностей.
Алексей играл девятнадцатый этюд не просто без нот, по памяти, но с сознанием, полностью обращённым в этот отворившийся перед ним фантастический мир. При этом он знал, что любой неверно извлечённый звук вызовет сбой, остановку и возвращение в прежнюю банальную реальность. В глубине сознания он отдавал себе отчёт в том, что был бы совершенно не против подобного скорейшего возвращения, однако ничего не мог поделать с собственным мастерством.
С какого-то момента под точными и сильными прикосновениями его пальцев наружу стали вырываться аккорды уже не утверждающие, а сомневающиеся и испрашивающие — вопрошающие о всё тех же вечных и неизменных в любые времена вещах: жизни, любви, расставании и надежде. Особенно — о надежде. О надежде, которая вопреки всем доводам разума продолжает удерживать в человеке крупицы растерянных привязанностей и отложенных на потом, на недостижимое будущее, встреч… Почему любой из нас всегда столь страстно желает, чтобы эти крупицы надежды обязательно ожили физически? Отчего так трудно, порой невозможно мириться с их длительным пребыванием внутри себя, почему обязательно именно физическое воплощение, именно переход крупиц надежды в реальные плоть и кровь должны служить подтверждением истинности человеческой любви — даже невзирая на то, что в силу законов природы плоть дряхлеет, кровь остывает, а любовь, как кажется, может и должна оставаться вечной?
Не получив ответа ни на один из этих вопросов, Алексей завершил этюд. Всё, что несколько минут назад оживало и теснилось вокруг, незамедлительно исчезло, тени минувшего со старых фотографий возвратились на свои прежние места. Ещё раз убедившись в этом, он бесшумно опустил крышку пианино, поднялся и отрывисто поклонившись, подошёл к креслу, в котором сидела Анжелика Сергеевна, чтобы поцеловал ей руку.
— У вас превосходный инструмент. Спасибо, это было удовольствием сыграть для вас. Но мне — пора.
— Милый Алексей! Это вам спасибо. Но допейте же коньяк! Или заберите с собой.
— Я не имею права злоупотреблять вашим гостеприимством. Пусть коньяк останется в вашем буфете. Я живу неподалёку, и если нам ещё доведётся увидаться, то он окажется весьма кстати.
— Ну, тогда ступайте. С Богом! И ещё раз — спасибо за всё!
Напоследок Анжелика Сергеевна и Алексей обменялись телефонными номерами, он повторно поцеловал её руку и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой тяжёлую, покрытую многочисленными слоями масляной краски дубовую дверь с растрескавшимися филёнками, местами хранящими следы когда-то сплошной и искусной старинной резьбы. В широком захламлённом коридоре сильно пахло свежеприготовленным мясом и пряностями. Из открытого проёма, ведущего на кухню, выглянула немолодая женщина азиатской внешности, за ней — другая, помоложе, тоже в пёстрой косынке, несмотря на царящую на кухне жару плотно стягивающей волосы.
— А это вы сейчас играли? — с небольшим восточным акцентом спросила женщина постарше.
— Да, я.
— Очень хорошая музыка. А как она называется?
— Это был Шопен.
— А, Шопен… Сейчас все слушают плохую музыку.
— А эта?
— Эта — хорошая. Только очень грустная.
— Но в жизни ведь всегда присутствует грусть…
Женщина с дочерью, оказавшиеся дворничихами, приехавшими на заработки из Узбекистана, отчего-то в самом деле были растроганы неожиданным концертом, подслушанным из соседской комнату. Они попытались затащить Алексея на кухню, чтобы накормить свежеприготовленным лагманом. Алексей предпочёл не злоупотреблять чужим гостеприимством и сославшись на занятость поспешил откланяться, пообещав зайти в следующий раз.
Однако до того, как ему это удалось сделать, из разговора с узбечками он узнал, что коммунальная квартира доживает свои последние дни и в ней бы уже вовсю шёл бы «евроремонт» с перепланировкой, задуманный новым хозяином, — если б не «бабушка Анжелика», наотрез отказывающаяся переезжать в другое место. Вначале хозяин пытался ускорить её выселение, отключая свет и воду, а потом нарочно запустил в соседние комнаты на постой рабочих-азиатов, уверенный, что упрямая москвичка не перенесёт подобного соседства. Однако «бабушка Анжелика» легко нашла с узбечками общий язык и теперь вопрос о её выселении решается в каком-то суде. Выслушав всё это, Алексей пообещал, что обязательно навестит их всех через неделю-другую и, возможно, сыграет что-нибудь повеселей.
Добравшись до квартиры на Патриарших, Алексей не стал дожидаться возвращения Бориса и Петровича, который, судя по путаному ответу на телефонный звонок, слегка загулял. Молча выкурив две папиросы подряд, он умыл лицо холодной водой, постоял у открытого окна с видом на затихающий вечерний город, погасил свет и отправился спать.
Глава седьмая
Сотворение совершенства
Праздничным утром 9 мая Алексея разбудил громкий телефонный звонок, раздавшийся в комнате Бориса. Спустя минуту на пороге спальни появился и сам Борис — не выспавшийся и без конца зевающий, с вестью о том, что сестра только что позвонила из поезда, чтобы сообщить, что после десяти она прибывает на Ленинградский вокзал. И поскольку времени до прибытия поезда остается немного, то он отправляется встречать сестру.
Алексей тотчас же предложил поехать на вокзал всем вместе, после чего погулять по праздничной Москве. Борис начал было возражать, памятуя, что Алексей с Петровичем собирались смотреть телетрансляцию военного парада, однако Алексей быстро переубедил его, сказав, что парад можно будет посмотреть в записи в вечерних новостях, зато трудно придумать лучший способ попасть в центр города, где власти в день праздника собирались закрыть выходы из метро, кроме как двинуться туда пешком от «трёх вокзалов» через Мясницкую и Лубянку, обходя, если нужно, полицейские заслоны переулками.
— Но она же будет с вещами! — сам не зная зачем Борис попытался привести последнее возражение.
— Вещи сдадим в камеру хранения, — уверенно возразил Алексей.
Именно так и решили действовать. Наскоро позавтракав и собравшись, друзья спустились на улицу, вышли на необычайно пустую Садовую и, поймав такси, едва ли не через десять минут уже шагали по перрону, пытаясь угадать, где остановится нужный вагон. Алексей успел купить большой букет цветов, и роскошные, с капельками росы бордовые розы, возлежащие на фоне его светло-бежевого пиджака, казалось, приковывали внимание каждой пары женских глаз, различимых за окнами замедляющего ход «Сапсана».