Шестерня

Из-за поворота показалась корчма, и Шестерня устремился ко входу с твердым намерением разузнать у местных все необходимое, а если будут упираться - вытрясти! Дверь распахнулась, в лицо плеснуло теплом и запахом пищи, в ушах сладко зазвенело от гомона. Казалось, за прошедшее время народ не только не разошелся, но, наоборот, прибавился. Шестерня направился к столику, где совсем недавно дивил рассказами местных, получая взамен щедрые порции удивления и хмеля. Из пещерников, что удалось запомнить в хмельном угаре, двое исчезли, один мирно лежал под столом, в обнимку с горшочком, зато трое оставшихся встретили нового товарища воплями радости.

Шестерня кивнул мужикам, словно старым знакомым, цапнув сиротливо стоящую с краю полупустую чарку, опорожнил одним глотком, с удовлетворением крякнул. На него воззрились с ожиданием, посыпались вопросы:

- Ну что?

- Сходил?

- Говорил со старостой?

Шестерня взъерошил бороду, кивая в такт словам, произнес:

- Ходил, говорил. Порешили - делу быть!

Мужики зашумели, принялись похлопывать по плечам, одобрительно крякать. Один треснул другого по спине так, что тот упал лицом в миску, воскликнул с подъемом:

- А ведь я говорил, говорил... Наш Шестерня еще тот мастер, и без масла, ха-ха, залезет! А ты не верил.

Получивший затрещину некоторое время сучил руками, елозил, пытаясь вытащить рожу из тарелки, но так и застыл, захрапел раскатисто и могуче.

Шестерня покивал, хлебнув из чарки, сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно торжественнее:

- Мастер-то мастер, да без вас, парни, не справиться.

Мужики зашевелились, глаза засверкали бравадой, захрустели, сжимаясь, кулаки, а челюсти угрожающе выпятились.

- Что стряслось?

- Говори, что случилось?

- Да не тяни, сказывай!

Шестерня потупил глаза, некоторое время кусал губу, словно не решаясь. Распахнутые рты, глаза на выкате, жаркое хмельное дыхание - сотрапезники замерли в ожидании. Дождавшись, когда напряжение достигнет пика, Шестерня тяжело вздохнул, сказал с болью:

- А дело обстоит так...

Дверь корчмы распахнулась, Шестерня шагнул на улицу, и едва успел соступить в сторону, как следом повалила толпа. Приятели, сотрапезники, и просто любопытствующие выкатывались один за другим, возбужденно восклицая, и потирая руки в предвкушении веселья. Помочь новому кузнецу в борьбе с тварями сподвиглась большая часть посетителей. Подскочили и те, что сидели в дальних углах, суетливо толпились возле. А из корчмы подходили все новые, плелись, ковыляли, покачиваясь, и с трудом переставляя ноги, падали, вставали, но вновь падали. Упавших затаскивали назад, укладывали вдоль стеночки, но они подергивались, мычали, в мутном хмельном угаре рвались в бой, чтобы героически сразиться с нечистью, победить, или погибнуть.

Не вмещаясь на приступочек у крыльца, толпа выплеснулась, потекла по лесенке вниз. И хотя Шестерня двигался быстро, как мог, его обходили, подталкивали, волокли. Казалось, будто он угодил в подземную реку, где ревущий поток подхватывает, тащит. Поначалу Шестерня пытался держать шаг, сам выбирать направление, но вскоре отдался на волю стихии, ощутив себя единым целым с этими малознакомыми, но такими славными людьми, что оставили нагретые места, еду и выпивку, сорвались с места, и теперь идут вместе с ним, готовые помочь, подставить плечо, разделить тяготы пути, и вместе сокрушить врага, ежели такой появится.

От ощущения сопричастности и единства сердце сладко защемило, а на глазах выступили слезы, отчего и без того мутный, мир окончательно потемнел, растекся мутным пятном. Ступени закончились, обозначившись тихим звоном, промелькнули врата, исчезли в сером мареве. Деревня отодвинулась, стало заметно темнее, под ногами зашуршали камушки и скрученные пластины листьев.

Живой поток по-прежнему плотно облегает со всех сторон, но движение ощутимо замедлилось, выкрики все реже, голоса притихли, а то и вовсе сошли на нет, из могучего рева сойдя на шепот. В глазах все меньше уверенности, лица бледнее, а головы все чаще поворачиваются назад, отыскивая в мутной дали смазанные контуры деревни. То один, то другой пещерник вдруг останавливаются, долго поправляют одежду, или с подчеркнутым тщанием вытряхивают из сапог камушки, однако уже не догоняют, исчезают во тьме. Порой, от общей массы отделяются целые группки, поспешно уходят, унося под руки впавшего в беспамятство товарища.

Когда впереди из тьмы выступила арка прохода, Шестерня обернулся, с удивлением узрев, что от покинувшей деревню толпы осталось всего пяток человек, да и те полны тревоги, то и дело поглядывают назад, а, ощутив на себе внимательный взгляд, с неловкостью опускают глаза, ковыряют ногами землю.

Шестерня обвел взглядом спутников, сказал бодро:

- Ну что, дошли. Всего и осталось - осмотреться.

- Можно и осмотреться, да только побыстрее, - произнес один из спутников, взлохмаченный мужик с бегающими глазами.

Его поддержали, заговорили скороговоркой:

- Давай, не зевай!

- И то верно, чего ноги топтать?

- Быстрее управимся - быстрей вернемся.

Шестерня покачал головой, сказал с усмешкой:

- Кто ж к работе подходит наспех? К работе надо с чувством, с толком, с пониманием. Да и куда торопиться? Вон тут как хорошо, тихо, уютно, да и воздух свежий. Сейчас пройдемся, осмотримся. Я вот думаю надо б еще по тропе углубиться, породу посмотреть, размеры снять на глазок.

В бледном отсвете фонаря лица спутников понимающе кивают, губы растягиваются в приветливых улыбках, а в глазах, глубоко упрятанное, залегло одобрение. Затрапезник затрапезнику друг товарищ и брат, всегда поймет, всегда одобрит. Да и как не понять, если все одного корня - Прародителя потомки. А любой пещерник, в отличие от всяких там вершинников да людей, в работе знает толк. Если работа хороша - ни голод, ни холод не помеха, а уже если хороша оплата, то не помеха вообще ничего, пусть это твари с иглами вместо шерсти, или скачущие в потемках мертвяки!

Благодарно улыбнувшись, Шестерня отвернулся от спутников, нацелился взглядом на арку. Ничего сверхъестественного, обычная промоина в породе, каких перевидал сотни, если не тысячи. Лишь немного оббита по краям, для придания формы, но, и не приглядываясь, видно - мастер торопился: края срезаны неровно, даже под слоем пыли и налета заметны следы зубила, кое-где камень змеится трещинами - следами неловких ударов. Не работа - одно название. Еще бы глянуть, что там дальше...

Подхватив поставленный кем-то на земле фонарь, Шестерня шагнул в проход. Заплывшие натеками стены, россыпь мелких сталактитов над головой, крошево камня под ногами. Даже хорошо, что большая часть сопровождающих вернулись в деревню. Здесь, в узком пространстве, куда бы они разместились, страждущие идти с новым знакомым бок о бок, плечо в плечо? Остались лишь понимающие, что идут в отдаленье, любуясь работой мастера, те, что понимают важность работы, опасаясь толкнуть, сбить с мысли неуместным словом, помешать неловким жестом или случайным шумом. Понимают настолько хорошо, что даже идут бесшумно - ни шороха, ни скрипа.

Удивленный подобным тщанием, столь редким в обыденной жизни, Шестерня повернул голову и застыл. Позади пусто, ни тени, ни силуэта. Глаз не тревожат всполохи фонарей, а слух не улавливает звуков, ни шороха, ни говорка, лишь вязкая неприятная тишина. Шестерня открыл и закрыл рот. Вот так помощники... И это после участливых взглядов и дружеских слов, после стольких выпитых вместе чарок! Да как они посмели?! Или, щедрые на дружеские признания и клятвы верности, местные умолчали о чем-то другом, важном, о чем не принято говорить с чужестранцами? Что бродит в глубинах бесконечных троп, какие твари затаились в чреве камня, готовые вонзить в забредшего путника острые зубы, выпит живительные соки, оставив лишь пустую, увядшую оболочку? Может где-то здесь, поблизости, расположен вход в схрон? Или, это и есть схрон, куда, под видом тропы, его затащили проклятые пропойцы? Старые могилы, замшелые костяки, скребущие по камню когти...