Страница 12 из 19
Инженерам знакома идея того, что сети устроены таким образом, что формируют реальный мир по Закону Конвея. Мелвин Конвей был ученым, заметившим в 1960-х годах, что устройство телефонной сети отражалось на предприятиях, сообществах и исследовательских лабораториях, которые были с ней связаны. Кто кому может звонить было своего рода картой распределения сил, подобной сегодняшним: например, кто может делиться фотографиями в социальных сетях или кто с кем может вести торговлю. Физический мир, описанный Конвеем, мог быть сформирован и испытывать влияние кое-чего иного, нежели физическая сила, – он мог быть преобразован посредством коммуникаций. Расширение воздушного сообщения с Индонезией в 1980-х, к примеру, было переменой сетевого типа, названной экономическим моделированием реальной жизни. Перелеты из Гонконга в Бали привнесли промышленное развитие, инвестиции, подвыпивших экспатриантов и затем серферов. В нашу эпоху связей систем научных исследований, баз данных выборщиков, сетей обмена генетической информации, финансовых коммуникаций – все эти системы изменят привычные нам механизмы, даже если создадут при этом новые. Сети будут использоваться так, как их создатели никогда не предполагали: Twitter – для найма террористов, Bitcoin – как альтернатива центральным банкам. Но открытие Конвея сохраняет вес и поныне: физический мир можно преобразовать с помощью мира виртуального. Сети образуют наросты на поверхности нашей повседневной жизни. «Определяя, какую инфраструктуру использовать в том или ином проекте, вы принимаете не только техническое решение, – написал программист и инвестор Пол Грэм. – Вы также принимаете и социальное решение, и оно, возможно, даже более важное».
Вы можете задаться вопросом: что заставляло десятки миллионов людей смотреть, как Стив Джобс в прямом эфире демонстрировал новое устройство от Apple? Безусловно, отчасти это было обусловлено крутой технологией, теплой харизмой Джобса. Но, по моему мнению, тут имело место что-то еще. То, что он демонстрировал на этой черной сцене все эти годы, пока мы его ждали, было не чем иным, как новыми мирами, объединенными ландшафтами, целиком возникшими из идей, тайно разработанных Apple. Он не просто показывал телефон, он менял наш жизненный опыт. «Время от времени появляются революционные продукты, которые меняют все» – такими словами Стив Джобс начал свою знаменитую речь, представляя первый iPhone в 2007 году. «В 1984 году мы представили Macintosh. Он не просто изменил Apple. Он изменил всю компьютерную индустрию. В 2001 году мы представили первый iPod. Он не просто изменил то, как мы слушаем музыку. Он изменил всю музыкальную индустрию».
Таким образом, устройства от Apple прорубали окно в целые новые миры. Компания разрабатывает приложение для подкастов; рождается новая форма медиа. Она строит архитектуру для видеозвонков; наши отношения друг с другом становятся несколько ближе. То, что представлял Джобс, были новые и – вплоть до самого того момента – невообразимые вселенные возможностей, которые нам всем предстояло познать. Неудивительно, что затем сталось с миром.
Новая энергия пульсирует в системе подобно тому, как расплавленный металл вливается в литейную форму, оставляя за собой нечто цельное и с трудом ломающееся – формы-заготовки для выстраивания политики, накопления богатства и расширения влияния. Ученый-востоковед Карл Виттфогель провел связь между формой и силой в своих знаменитых «гидравлических гипотезах», созданных в 1930-х годах. Древние аграрные общества, такие как Египет и Китай, характеризовались острой нуждой в широкомасштабной ирригации. Китайские цивилизации рушились, египетское процветание прекращало свое существование, стоило случиться неожиданной засухе или нежданному потопу. Без воды эти сообщества могли бы приказать долго жить. А без контроля над водой? Были бы охвачены нескончаемым хаосом. Укрощение рек, каналов и резервуаров стало главной целью всей политики. Необычный для того времени централизованный подход, возникший тогда, доказал свою эффективность. Он соединил эти разрозненные кочевые общества крепкой авторитарной оболочкой. Виттфогель утверждал, что ирригационные общества Египта, Китая, Месопотамии и Южной Америки имели общую черту – зависимость выживания от контроля над водой. Власть сосредоточивалась в руках водной элиты – «ирригационной бюрократии». Китайский правитель Великий Юй, к примеру, пришел к власти около 2800 г. до н. э. благодаря своему умению управлять непредсказуемой и смертоносной рекой Янцзы. «Вопреки популярному убеждению, что природа всегда остается неизменной, – писал Виттфогель, – природа меняется всякий раз, когда человек, в силу простых или комплексных исторических факторов, радикально меняет орудия труда».
Контроль над водой в те древние времена и контроль над информацией в наши дни не так уж и отличаются. Мы сейчас проходим через смену наших собственных «орудий труда». Формируется новая элита. Нам следует читать Виттфогеля, одним глазом следя за нашей собственной эпохой и особенное внимание обращая на его предостережения: «Подобно тигру, управитель силы должен обладать физическими средствами, с помощью которых он мог бы сокрушить своих жертв, – писал он о тех старых порядках. – Деспотичный правитель во времена господства натурального хозяйства действительно располагает такими средствами». Сейчас, когда информационные сети окружают нас, когда сила воздействия перемещается от языков к серверам, когда переписываются правила экономики, нам следует задаться вопросом: не является ли это все свидетельством зарождения сетевого деспотизма?
В 1930-х годах австрийский экономист Фридрих Хайек, видя, как Европа противится и одновременно заигрывает с идеями нацизма и советского социализма, обнаружил то, что, как он чувствовал, станет глубочайшим конфликтом его эпохи: личная свобода против централизованного планирования. Не стоит забывать, что в ту пору Америка и большая часть Европы находились в глубокой депрессии, их политические системы были на грани краха. Стремительно растущие экономики Советского Союза и Германии, опережавшие США на несколько лет втрое более быстрыми темпами, многим казались привлекательными. Так как Испания, Италия и Япония следовали авторитарным, националистическим путем, популярной стала мысль: не нашли ли эти страны более подходящую индустриальной эре систему? Хайек считал такой вывод попросту жутким. Европа, как намекало название его книги-бестселлера, шла прямо по дороге к рабству. Было ли человеку счастливее, благостнее, целостнее в хаосе рынка и демократии или в упорядоченной машине власти, под стуком каблуков? Хайек проголосовал ногами. Он бежал от нацистов в 1938 году, но весь остаток своей жизни провел в беспокойстве, что в попытке урегулировать риски свободных рынков и умов, Европа, которую он любил, шла к социализму. Он решительно ничего положительного в социализме или фашизме не находил, и он посвятил всю свою жизнь отстаиванию этого. «Мыслима ли большая трагедия, – писал он, – чем то, что мы в своих усилиях построить будущее в согласии с высокими идеалами поневоле создаем полную его противоположность?»
Хайек полагал, что две меры безопасности могут защитить человечество: первая – несокрушимое стремление человека к личной свободе. Вторая – неэффективность систем централизованного планирования. В долговременной перспективе никакой бюрократ за своим столом, никакой экономист со своей логарифмической линейкой не могут обойти саморегулируемый хаос рынка или выборной системы. Находить подходящие цены, поддерживать баланс в политических интересах – и подумать нельзя было, что какой-нибудь технократ способен на такое. Знаменитые слова Черчилля: «Демократия – худшая форма правления, если не считать всех остальных», – не лишены смысла. Стук каблуков казался эффективным до поры до времени. История сама все рассудила и доказала правоту Хайека. Люди хотели быть свободными; рынки знали больше, чем эксперты, регулировавшие их. Мечта плановой экономики начала разваливаться вместе с Советским Союзом в 1989 году.