Страница 13 из 19
В наше время также назревает глубочайший конфликт. Это только начавшаяся борьба между индивидуальной свободой и сетевым построением общества. Мы должны интерпретировать вопрос Хайека по-новому: счастливее ли мы, благостнее, целостнее ли в сетевом мире скоростных информационных систем, всюду окружающих нас? Заманчивость постоянного соединения с сетевым окружением – не просто экономический факт. Это стало свойством нашей личности, психологии и даже биохимии нашего мозга. Быть несоединенным, вообще говоря, больно. И если рвение человека к свободе никуда не делось и остается нашей защитой, то вторая мера безопасности Хайека, по-моему, размывается. Глобальные сети, скорости машинного интеллекта могут оказаться значительно более эффективными, чем централизованное планирование; они будут знать больше, чем любой высший чиновник. Временами они в своей связанности и интеллектуальности могут быть даже продуктивнее, чем существующие системы, рынки или выборные системы.
К счастью, появляется новое интуитивное мироощущение. Это не обычное время. Поэтому мы должны развивать понимание сетей, – зная сети, мы постигнем суть их силы, как сказал бы Витгенштейн. Как оказалось, это не так уж сложно. Потому что мы уже окружены сетями. И чтобы понять несоответствие старых понятий новому сетевому пространству, нет лучшего способа, чем просто посмотреть на серьезнейшие проблемы, стоящие на повестке дня. Через двести лет, когда крупнейшие компании, миллиардеры и революционеры нашего времени будут выброшены за горизонт истории, в собирательной исторической памяти человечества останутся только перемещения стран и народов, чередование войны и мира. Как самые явные признаки развала феодального устройства отобразились на полях сражений Европы, точно так же нынешний развал наших индустриальных обычаев отмечен тем, как мы ведем войны, пытаемся установить мир или разрешить проблемы, касающиеся будущего всего человечества. А наши ведущие политики и интеллектуалы? Как вы уже могли догадаться, большая часть того, что у них на уме, в той или иной мере является противоположностью того, что предполагает Седьмое чувство.
Глава 3
Война, мир, информационные сети
В которой Седьмое чувство затрагивает вопросы войны, мира и влияния информационных сетей, которые станут частью нашей жизни, нравится нам это или нет.
Одним осенним вечером 2009 года я получил неожиданный звонок из Пентагона. Соединенные Штаты к тому моменту уже почти десять лет как вели войны с Афганистаном и Ираком. Каждая по-своему выказывала странный, смещающийся характер, своего рода смутное предзнаменование великого кровопролития, всегда приводившего в ужас военных и политиков. Старая солдатская поговорка – бойтесь хаоса, как врага, – словно бы постоянно подогревала эти две битвы. Однажды, перед тем как я произнес речь перед аудиторией новоиспеченных генералов с одной звездой, один генерал с четырьмя звездами отвел меня в сторону на секунду. Он объяснил, что я буду говорить с толпой офицеров – выходцев из залитых кровью улиц этих войн, своими глазами видевших, как подчиненных им солдат убивал чаще всего невидимый враг. «Вам нужно помнить, что эти люди выжжены, выжжены десятилетием сражений», – сказал он. Лучшие военные умы Америки пытались с характерно прямой и неумолимой энергией обуздать дикость этих войн. В книгах, в газетах, в тысячах патрулей, через миллионы часов обучения языкам, на протяжении бесконечных ночей, полных риска, – они пытались. Никогда особо не удавалось. Никогда не было уверенной победы. Войны, которые поначалу казались такими победоносными, тянулись дольше, чем какие-либо другие в истории нации. Это были машины страха и ужаса. Виктор Крулак, американский эксперт по подавлению восстаний и генерал-лейтенант Корпуса морской пехоты США, заметил однажды: «Война, к которой готовишься, это редко та война, которую в конце концов получаешь». Эта фраза отзывалась во всех боевых действиях США после трагедии 11 сентября. Одним из уроков как Афганистана, так и Ирака было то, что Пентагон и вооруженные силы не были готовы к тому, что их ожидало. Солдаты прибыли в Багдад в лесном камуфляже легкобронированных машин Humvee, вооруженные планами танковых битв, – сплошь ошибочными и в большинстве своем опасными. Самым смертоносным оружием тех войн были самодельные взрывные устройства, СВУ: скрытые связки динамита, изолента, сотовые телефоны-детонаторы и острое, пронзающее железо. От них не было спасения. Угроза СВУ, как вспоминал один офицер, «это современный пример того, как оперативная, если не сказать стратегическая, неожиданность застает врасплох традиционные армии». Как очень многое в нашу эпоху, малые проблемы быстро обращались в стратегические кризисы. Одно мгновение в разгаре битвы, – скажем, взрыв под небронированным грузовиком – могло заморозить операции дивизии стоимостью в миллиард долларов. Почти у всех возникал вопрос, иногда проговариваемый вслух: «Почему это произошло?» И сразу за этим вопросом следовало: «Какого лешего мы здесь делаем?» Маленькие бомбы потрясали не одни лишь Humvee; они расшатывали саму американскую концепцию ведения войны.
Когда заходишь в Пентагон, тебя тотчас поражает его необъятность и объем – он давит. И ты думаешь, что, конечно же, здесь есть кто-то, у кого есть план на все. Но там не было таких людей; там и сейчас их нет. И все же его массивность, невыразимая историческая сила и тяжесть американской мощи настолько умопомрачительны, что его частая несдержанность перед лицом меняющегося мира производит особенно сильный, врезающийся в память шок. Солдаты, прошедшие через эти холодные провальные ночи на самом краю зоны влияния сверхдержавы, исходили беспокойством. То был зыбкий комфорт жизни в больших, старых структурах, сталкивающихся с быстрым и необратимым будущим.
К 2009 году, когда войны в Афганистане и Ираке начали затихать, американские генералы задумались, какие еще трещины идут по миру. Дипломаты, конечно, тоже об этом беспокоились, но когда солдаты умирают каждый день, этот вопрос имеет особый вес для армии. В высших эшелонах постоянно раздавались вопросы: что мы упускаем из виду? Что за разломы бегут даже по нашему собственному зданию, замаскированному масштабом, но так и норовящему обернуть самые многообещающие планы дурацкими и опасными? И как нам выжить в мире, будучи на 30 % беднее, чем десять лет назад? Так что они сделали несколько звонков.
Если вы когда-либо получали запрос из Вашингтона, в котором вас просят поделиться взглядом на то, что делать с этим непонятным миром, то вам нетрудно было заметить, что одно из главных устремлений американской армии последних лет – снизить число террористов, – по-видимому, начало обращаться против нее. Многие мировые проблемы имели такие тревожные проявления. Например, распространяя рыночный капитализм все шире, мир только углублял пропасть между богатыми и бедными. Пытаясь модернизировать мир путем увеличения количества информационных коммуникаций, мы подвергали себя очень несовременным рискам. И, разжигая самую дорогую войну с терроризмом в истории, Соединенные Штаты болезненным путем поняли, что она только создает новых террористов. Министр обороны Дональд Рамсфелд набросал эскиз этого парадокса в своей записи от октября 2003 года. Он спросил: «Больше ли мы убиваем, захватываем, отпугиваем или разубеждаем каждый день террористов, чем медресе и радикально настроенные священнослужители обучают и посылают их против нас?» Хоть это и был легкий вопрос, шесть лет спустя на него все еще было трудно ответить. Было много мертвых террористов. Но много было и новых.
Оказалось так, что этот парадокс подчеркивал удивительную и важную особенность нашей эпохи, которая выходит далеко за рамки войны с терроризмом. Большие, дорогие и стройные системы, которые процветали и доминировали на протяжении десятилетий, сейчас все больше обнаруживают себя поверженными новыми, быстро перемещающимися силами, питаемыми информационными сетями. Это касается не только армий. Подумайте о гигантских медиакорпорациях или заводах. Отчасти это давление оказывает то, что называется «дилеммой инноватора» – когда компании, которые по старым понятиям лидируют на мировом уровне, новым понятиям не соответствуют вовсе. Крупнейшие журналы, например, совершили нелегкий прорыв в цифровой мир. Все, кто работал в этих известных фирмах, были в конечном счете наняты, награждены и повышены, потому что они блестяще справлялись с выпуском печатных журналов. И вдруг появились сети? Это был конфуз.