Страница 36 из 47
-Да, потери были и ещё будут...
-Потери? А если этот кто-то твой отец или мать? Такой выбор: светлое будущее для всех или жизнь твоей матери. Одна-единственная жизнь, но это жизнь твоей матери? Ты, лично ты, будешь счастлив в своём прекрасном будущем? Что ж ты молчишь? Ты же строишь светлое завтра для Зойки, её мужа, для Полди, наконец?
-Я не хочу с тобой говорить!
-Пойми ты: этот корабль тонет.
- Почему ты решила, что если я сбегу с корабля и спасусь, то тем самым сохраню для будущего нечто замечательное? Другие станут здесь строить, горбатиться, умирать от дикого напряжения ради будущего, а я, такой незаменимый, такой бесценный, устроюсь там, среди буржуев, и буду мёд ложками лопать! Что во мне такого ценного, чтобы ради меня кто-то гробился? Запомни: я не крыса!
-Ты не крыса. Просто у тебя есть шанс - твой шанс, единственный?
-Замолчи. Знать тебя не желаю!
-Подожди, не закатывай истерик! Просто подумай. Научись же, наконец, думать!
Но он не стал слушать. Он шарахнулся от неё, как чёрт от ладана, и бросился бежать к вокзалу.
Они ехали в разных вагонах поезда, потом трамвай тащился невыносимо медленно, и Кира видела упрямое выражение его лица. Она глядела в окно и глотала слёзы. Неужели она всё испортила? Ах, как она ошиблась! Штефан не простит ей этого.
У дома с башнями трамвай задымился и всех высадили. Кира не стала ждать следующего трамвая, она пошла, оскальзываясь в своих резиновых ботиках на стёртых подошвах. Ледяной ветер бил в лицо, выбивая слёзы и продувая тоненькое пальто насквозь. Она мгновенно замёрзла до зубовной дрожи. В голове вертелась лишь одна мысль: Штефан не простит. Возле бывшего лицея Кира больно споткнулась об наледеневшую кочку и шлепнулась в кучу снега, наметённую дворниками. Ей помогли встать какие-то люди и побежали дальше по своим делам. А она дохромала до ограды и опять сползла в снег, обхватила коленки руками, сжавшись в комочек, так и сидела, закрыв глаза. Сейчас она мечтала открыть глаза и очутиться рядом со Штефаном. И чтобы не было ничего из этого вокруг, только они вдвоём. Он своим тёплым дыханием согреет её замёрзшие руки, отогреет её несчастное сердце. И тогда она объяснит ему, что всего лишь хотела помочь, поддержать его. Он улыбнётся, посмотрит своими янтарными глазами и скажет, что он всё понимает и очень-очень её любит, и обнимет, и прижмёт к себе, и она замрёт от невыносимого счастья.
-Так и будешь сидеть? - раздался над нею раздраженный голос Сергея Палёнова. Уже пять минут стою над тобой, всё сидишь и сидишь. Вставай, пошли домой. А то я опоздаю, скоро семь часов уже.
Она подняла к нему белое лицо, безразлично сказала:
-Теперь всё равно: он не простит меня.
-Не знаю, о чём ты там лепечешь, но я сейчас возьму тебя за шкирку и потащу, как щенка, - он сделал движение, чтобы подхватить её за воротник пальто. Кира вяло отпихнула его руку, но всё-таки попыталась встать. Ничего не вышло: ноги затекли от неудобной позы и так замёрзли, что не разгибались. Палёнов чертыхнулся, ухватил её подмышки, поставил на ноги, встряхнув, как мокрую простыню. Потом перехватил поудобнее за талию и почти на весу потащил в сторону дома. Так они прошли метров двести, потом Кира оттолкнула его:
-Всё. Я уже могу сама, - но за локоть его, тем не менее, ухватилась. - Почему вернулся? Ты же впереди шёл? Что, совесть заела? Думал, наорал, нагрубил и от проблемы избавился? Нет, дорогой мальчик, не избавился.
Кира почувствовала, как дёрнулась его рука от этого её "дорогой мальчик", но лишь крепче прижала его локоть к своему боку. И вдруг заговорила совсем другим тоном:
-Первый раз я тебя увидела, когда тебе было два годика. Мы со Штефаном приехали в Лахту, долго искали домик Марии Михайловны: адреса у нас не было. Мы же хотели Олечке сюрприз на именины сделать. Мы все: Андрюша, Штефан и я - придумали привезти тебя, чтобы ты больше не жил отдельно от матери. Олечка тяжело это переносила. Ещё в Одессе, когда мы обе в хористках бегали в театре, она мечтала забрать тебя к себе. Но денег не хватало, а у Пантелеевых тебе жилось очень хорошо, - она покосилась на Палёнова. Он хмурился, но молчал. - Так вот, мы нашли этот пряничный домик, занесённым по окна снегом. Там ещё толстый кот сидел на крыльце. Тебя не было дома. Григорий Петрович увёл тебя на прогулку, а потом ты появился - крохотный кудрявый мальчик в бархатном костюмчике с белым воротничком. Я протянула тебе игрушку - пирамидку. Но ты не взял, ты смотрел на меня и готовился зареветь во весь голос. И тогда Штефан опустился на колени рядом с тобой и стал говорить о какой-то чепухе, и ты успокоился. Потом мы пили чай, а ты заснул у него на руках. Я думаю, уже тогда он навсегда привязался к тебе.
-И ты хочешь, чтобы я бросил здесь родителей, а сам весело жил там? - угрюмо спросил он. - Хочешь, чтобы я себя всю жизнь последней сволочью чувствовал?
Они уже добрались до бывшего театра "Аквариум". Окна ресторана бросали яркий свет на заснеженный тротуар. Кира остановилась:
-Знаешь, мы с Андреем и твоей мамой много говорили о том, как я здесь очутилась. Мы даже что-то вроде эксперимента провели. Если бы и на тебя действовала эта штука! - она достала из медальона листок пергамента. Удивительная вещь! Он был мягкий, эластичный, а совсем не жесткий. - Смотри. Здесь цифры, они выжжены, и мы считаем, что это не просто числа. Это годы. Вот в этом месте... - какой-то мужчина остановился возле них и стал с интересом прислушиваться.
-В чём дело, гражданин? - строго спросил Палёнов, - вы же видите, мы с девушкой о личном говорим. Проходите!
-О личном? Каком таком личном? Сейчас всё общее, - огрызнулся мужчина, но повернулся и пошёл своей дорогой.
-Так что там цифры? - напомнил Палёнов.
-Да, это не просто числа, это годы, - повторила Кира. - Вот сюда попала капелька крови Нины Ивановны. Капелька просто скатилась с листка, не оставив следа. А вот сюда, видишь, где белое пятно, попала моя кровь. И тут было выжжено 1931. Как видишь, я здесь, в этом проклятом году.
-И что? Почему на Нину Ивановну не подействовала, а у тебя получилось?
- Это длинная история. Тебе её Андрей там, в Берлине, расскажет. А если в двух словах: у нас четверых есть... Нет, я не стану тебе это рассказывать. Пусть Андрей - он учёный, может, лучше объяснит. Скажу одно - это сплошная мистика. Вот хочешь - верь, хочешь - не верь. Но это так. Я считаю, что если со мною всё получилось, то и с ними получится. Тут есть 1910 год - это хороший год...
-Ты же сама понимаешь, как это звучит. Чушь собачья!
-Может, и чушь, - она сложила пергамент и запихала его в медальон. - Только это наша единственная надежда.
-А если не получится?
-Тогда не знаю...
-Ты это серьёзно? - усмехнулся Палёнов.
-Серёжа, - её голос задрожал, - ты же видишь, как плохо твоему отцу. Ему хуже, чем Андрею или Олечке. Ты знаешь, он ведь очень гордый, очень сильный человек. Он не сможет долго жить в постоянной лжи и подлости. Да, именно, подлости. Если он узнает, что ты в безопасности, у него будут развязаны руки. Потому что главное для него - это спасти тебя. Он не видит будущего здесь, в этой измученной стране. Прости, что я говорю таким высоким стилем. Но это так!
Они уже подошли к дому.
-Серёженька, пожалуйста, поговори с Андреем. И думай, думай! - она протянула ему руку, - а теперь прощай! Прощай, Серёженька!
Кира взяла его за голову, притянула к себе, заглянула в чёрные глаза и поцеловала в лоб, потом в обе щеки:
-Иди, милый. Тебе пора, - подтолкнула его к подъезду.
Нина только что спустила лифт, когда вошла Кира.
-Да ты же совсем белая! - ахнула она. - Такой мороз! Давай скорей сюда.
Она потащила Киру в кабинку лифта.
-Ты же так насмерть замёрзнешь!
-Ниночка, это другое. Мне изнутри холодно. Холодно так, будто в меня затолкали весь снег и лёд этого города. Знаешь, почему? Я боюсь. Никогда так не боялась, как сейчас. Я такое натворила... Он мне не простит, никогда не простит...