Страница 19 из 47
-Да, зеркало интересное, - согласился Андрей.
-И ты видел там?..
-Видел. Там наша комната до всего этого безобразия. Аж жуть берёт.
-А Штефан? Он меня помнит?
Андрей покачал головой:
-Нет. Ну вот, опять слёзы потоком! - он с тревогой посмотрел на дверь, - вот что, пошли ко мне, пока Серёжка не вернулся. Быстрей!
Он стал подталкивать её к двери, но она остановилась, схватила фотографию со стола:
-Теперь пошли.
Когда Палёнов вернулся, в комнате никого не было. Он подошёл к зеркалу, посмотрел на себя, поморщился. Как бы ему хотелось вместо иссиня-чёрных вьющихся иметь такие, как у Васьки со второго отделения, гладкие русые волосы. А глаза! В кого такие жгучие? У отца светло-карие, янтарные, у мамы - как спелые вишни в Виннице, где они жили у родственников сразу после начала войны.
Хорошо жили! Старенький священник и его жена любили его, называли своим внучиком. Бабушка ставила перед ним полную миску черно-коричневых ягод и жаловалась, что нет сахара - тогда уже всё потихоньку исчезало, и надо было менять на рынке вещи на сахар или очень дорого покупать. Но ему не нужен был сахар, потому что вишни были сладкими. Бабушка отмывала от вишнёвого сока его замурзанную мордашку и приговаривала:
-Замурзёха-цыганёнок словно чёрный трубочист, будет наш внучок Серёжа чист-чист.
А дедушка приглаживал поповскую бороду, одобрительно кивал головой и подмигивал весёлым глазом:
-А потом вареничков с вишенкой, да побольше!
Палёнов зажмурился. Он не хотел это вспоминать. Потому что потом надо вспомнить, что сделала Чрезвычайка с его назваными дедушкой и бабушкой в девятнадцатом, когда нашли в их доме раненого офицера. Он подслушал, как мама говорила об этом отцу. Они думали, он спит, а он не спал и всё слышал. Утром он cпросил у мамы, правда ли то, что он слышал. "Да", - просто сказала мама и добавила, что встретила знакомую из Винницы. А ещё она сказала, что они были хорошими людьми и за них надо молиться, а глаза её при этом были покрасневшими и опухшими, будто она не спала много суток.
-Вот ещё, молиться! - возмутился одиннадцатилетний Серёжа, - мы, пионеры, в Бога не верим.
Но этих славных стариков, батюшку и матушку из Винницы, он запомнил. У него вообще была хорошая память. Например, он помнил, как в декабре шестнадцатого вернулся с фронта заикающийся после контузии отец. В печке тогда сожгли всю отцову одежду, потому что иначе было не избавиться от вшей. Голову отца обрили наголо. А дядя Андрей поил его успокоительными лекарствами и постепенно заикание прошло. Мама настаивала, чтобы отец устроился на какую-нибудь фабрику или завод, и он стал работать на заводе. Сначала он отмывал какие-то котлы, потом стал к точильному станку. Приходил уставший, грязный, пахнущий машинным маслом. Это уже было в конце семнадцатого. Однажды Серёжа спросил у мамы, почему отец стоит у станка, он же врач. Мама удивилась:
-С чего ты это взял, Сережа? Это дядя Андрей врач. Ты перепутал, дорогой. Папа служил санитаром при госпитале. Разве рабочий с завода может быть врачом? - при этом она сделала такие смешные круглые глаза, что Серёжа засмеялся, и она вместе с ним.
Палёнов ещё раз хмуро взглянул на себя. Он ненавидел своё лицо ещё и потому, что относил себя к типажу, подобному ненавистному Полди. Нацепи галстук-бабочку - одно лицо получится! Мерзкая внешность дамского угодника: высокий, черноволосый, черноглазый - романтический герой, как сказали бы дореволюционные барышни. Стыдобище какое! Вот взять хотя бы его отца - женщины головы сворачивают, когда он в своей униформе стоит с программками и проверяет билеты. А того, похоже, это вообще не волнует, плевал он на всех этих дамочек. Только улыбается виновато-ироничной улыбкой.
Так что там эта девчонка увидела в зеркале? Ничего особенного, всё как обычно. А какую историю насочиняла! Он взял листок с "компроматом", перечитал. Занятная история получается. Надо бы обдумать.
Нина несколько раз за ночь просыпалась от шепота и плача за стенкой. Тонкая перегородка - голоса слышны, но ни слова не разобрать. Нина догадалась, что это Кира с Монастырским шепчутся. Удалось девочке всё-таки застать его дома, долго она ждала этого. Ну, пусть поговорят.
Много чего рассказал Кире Андрей Афанасьевич Монастырский. Боль, горечь, разочарования, потери - всё было в его рассказе. Всё было в их жизни.
-Но почему Палёнов? Откуда эта фамилия? - сморкаясь в платок, предложенный Андреем и шмыгая покрасневшим носом, спросила Кира.
-О, это тоже та ещё история! - он усмехнулся. - Всё началось в конце шестнадцатого. Штефан вернулся с фронта перед Рождеством. Видела бы ты его! Худой, вшивый, заикается. Чёрт! Перестань сейчас же. Если будешь плакать, не стану говорить. Конечно, мы с Олечкой взялись за него. Два месяца выхаживали. А потом февральская революция, и началось... Всё перемешалось, все орут друг на друга. Красные банты, советы депутатов... Вот тут Олечка и проявила сообразительность. Знаешь, у неё потрясающая интуиция! Она мгновенно сообразила, что раз дело дошло чуть ли не до отмены субординации в армии, то и титулы ни к чему хорошему не приведут. Это была её мысль: сделать из графа работягу. Представляешь, кругом всякие собрания, демонстрации, а она все бумаги дома перебрала, все вещи пересмотрела и, если хоть что-то намекало на прошлое, жгла в печке. Я тогда в Мариинском лазарете служил. Подвернулись подходящие документы умершего раненого. Вот откуда фамилия Палёнов, там даже имя-отчество совпали. И появился сын рабочего Палёнов Степан Иванович. А Штефан-Георг фон дер Пален исчез. Соседи новые, старые - кто-то умер, кто-то уехал. Олечка заставила сына выучить, вызубрить, кто папа, кто мама. Не понимаешь? Мальчишка мог ляпнуть что-то из старой жизни. Вот она ему и внушала, что он был маленький, голодный и плохо помнил, как они жили. Она ему байки про дедушку - мастера с Путиловского завода - плела. Представь, добилась своего. Если бы не она, страшно подумать, где мы все могли оказаться.
- Он её очень любит, да? Штефан Олечку? - Кира отвела глаза, но Андрей чувствовал по напряжению в её голосе, как она сейчас ждёт и как боится его ответа.
-Я же тебе объяснил. Тебя словно бы вычеркнули из нашей жизни. Он злился, совал нам под нос фотографии. Но никто: ни Олечка, ни я - не могли зацепиться ни за одно воспоминание, связанное с тобой. А потом это началось и у него. Когда приехала его мать с утешениями, он её просто не понял.
-Эльза Станиславовна... Ты что-нибудь о них знаешь?
-Ничего. Только то, что они в шестнадцатом году уехали в Берлин. Потом связь прервалась.
-Но как же ты? Насколько я понимаю, теперь не любят священников, теперь все безбожники. А ты поповский сын. Тебя не трогают.
-Бог миловал. Пока, - он нахмурился. - Но в последнее время появился странный тип. Чего-то добивается от меня, намекает на то, что я якобы проводил над собой опыты по омолаживанию.
-А ты поводил?
-Конечно. Вспомни, как мы все получили твои браслеты.
-А Штефан? С ним то же, что и с тобой?
-И с ним, и с Олечкой.
-А этот тип, он чего хочет?
-Волшебного средства для вечной жизни, чего ж ещё! Да только организация, где он служит, шутить не любит.
-Поэтому ты в этих жутких усах и бороде? Чтобы выглядеть старше?
-Да, только не очень помогает. Ты же мне уже говорила, что выглядит это как грим на актёре.
- Андрей, - вдруг испугалась Кира, - но они же могут и Штефаном заинтересоваться, и Олечкой! Вы все должны немедленно уехать.
-Как легко ты рассуждаешь! - покачал он головой, - куда мы денемся? Уехать! Но если честно, я уже думал над этим. И ничего не придумал.
-А твоя жена? Где она?
-Откуда знаешь о жене? Ах, да. Ты же нам когда-то гадала. И мне, и Лизе. Мы с нею встретились в госпитале. Она себя не помня ухаживала за ранеными. Два года жили душа в душу. А потом она увлеклась идеями госпожи Блаватской, её Теософическим обществом и уехала в Индию. Как-то пришло письмо, ещё тогда, до революции. И больше ничего.