Страница 17 из 47
Погас свет, коснулся клавиш пианист и на экране зажглась надпись "Сорок первый". Вначале Палёнов пытался ей читать титры, но Кира отмахнулась от него - сама прочту. Её не захватила эта история. Какие-то грязные люди тащатся через пустыню. Есть и пить нечего, их догоняют, они отстреливаются. Нет, не интересно. В перерывах, когда меняли кассеты, ребята шумели, обсуждали свои институтские дела. Опять гас свет, и продолжались бесконечные блуждания в пустыне. Потом чаще стала появляться на экране Ада Войцек-Марютка, и Кире показалось возмутительным присутствие женщины среди всех этих грязных небритых мужиков. Но постепенно среди песков, моря, грязи, пота, убийств стала вырисовываться другая история - история двух очень молодых людей. Это захватывало, втягивало так, что, когда фильм кончился и зажегся свет, по щекам Киры текли слёзы. Палёнов с удивлением глянул на неё, но ничего не сказал. Потом стали обсуждать фильм.
Собственно, назвать обсуждением небольшое выступление студентки в очках с косичками (Кира узнала девчонку, которая требовала наказать Палёнова за драку), было трудно. Девчонка по фамилии Василькова чётко разложила всё по полочкам, объяснив, что с такой дрянью, как поручик Говоруха-Отрок, только так и следовало поступить - стрелять без сожаления. А то, что красный боец Марютка развела всякие буржуазные амуры, - возмутительно. И надо бороться за всеобщее счастье всех угнетённых трудящихся, а не сидеть на этом острове, как на даче в Крыму. И вообще советская женщина должна отказаться от развратной буржуазной любви и сочетать трудовые обязанности с обязанностями... Тут Василькова запуталась в обязанностях и села на место под общий смех. Кто-то из ребят заявил, что если бы все занимались только борьбой за угнетённых, то дети бы перестали рождаться. Но на него зашикали, заорали, обозвали ренегатом, мещанином, обывателем и даже троцкистом. Студент, сидевший рядом с Кирой, вдруг встал и заорал на весь зал:
-Здесь у нас представитель деревенской молодёжи, выступавшая в прошлый раз за смычку города и деревни. Мы все поддерживаем линию партии. Даёшь смычку! - все захлопали. Парень выдернул с места Киру и толкнул к маленькой полукруглой сцене, - давай, скажи! Что ты думаешь об этом?
Кира испугалась. Что она думает? Она смотрела на этих ребят, видела их глаза. Вон Василькова - смотрит презрительно, Палёнов - заинтересованно, остальные - никак, просто ждут. Чего ждут? Серьёзных размышлений о том ужасе, что произошёл тогда и происходит с ними со всеми сейчас?
-Мне кажется, - тихо начала она. Тут же заорали: "Громче говори!" Она упрямо тряхнула головой, - а вы не шумите, - и замолчала, ожидая, когда они хоть чуть-чуть стихнут. Они ещё пошумели и затихли. - Мне кажется, это как Ромео и Джульетта. Когда кругом ненависть, любовь умирает. Ненависть убивает любовь. Я плакала, когда смотрела, потому что эта девушка, Марютка, такая красивая, добрая. И она убивает. Помните, она на прикладе винтовки записывала очередного, убитого ею человека, а потом этим же карандашиком пишет стихи? Мне тогда стало страшно. Женщина должна любить, детей рожать, а она - убивает! Так не должно быть!
Тут уже все заорали, засвистели. Кира испуганно глянула вокруг, втянула голову в плечи. На помощь пришел Палёнов. Он вышел и встал рядом с Кирой:
-Чего орёте? Сами же хотели слышать, что скажет трудящаяся деревни. Конечно, товарищ ошибается: советская женщина - женщина-борец. Она чужда буржуазным пережиткам и общественное ставит выше личного.
И опять вылезла Василькова:
-Ей надо общественное порицание объявить!
-Василькова, ты сначала займись её просвещением, возьми шефство над ней, а потом уж порицания объявляй, - одёрнул её Палёнов. Но Василькова не унималась:
-Тогда тебе, Палёнов, надо объявить выговор, потому что ты мало занимался с товарищем из деревни. Вот она и говорит возмутительные вещи. Это надо же: "детей рожать"! Какая-то княжна Джаваха, прямо. Живёт уже в 30-х годах двадцатого века, а думает, как какая-нибудь тургеневская барышня.
-Что-то ты всех в одну кучку сложила: и Джаваху, и Тургенева. Сама же говорила, что советская женщина должна сочетать, - засмеялся Палёнов.
Шумной толпой вывалились на улицу и стали расходиться. Какое-то время шли молча, потом Палёнов поинтересовался:
-А где ты слышала о Ромео и Джульетте?
-Нина рассказывала, - ляпнула Кира, спохватилась, но было поздно.
-Нина Ивановна? - удивился Палёнов, - надо же, какие у нас лифтёры - Шекспира знают! Она тебе, значит, рассказала, а ты запомнила? Молодец. И пока меня не было читать выучилась? Здорово.
Она покосилась на него - иронизирует. Надо его чем-то отвлечь.
-Смотри, кораблик! - остановилась она у витрины с разными игрушками. За стеклом были расставлены оловянные солдатики в форме красноармейцев, игрушечная швейная машинка, совсем как настоящий "Зингер", коробка с воздушным змеем, разные лото и несколько моделей кораблей. Там были парусники, пароходы и даже - Кира глазам не поверила - четырёхтрубный красавец "Титаник". - Какой корабль!
-Этот? Это "Титаник". Слышала о нём?
-Так, кое-что. Расскажи, если знаешь.
-Я мало знаю. Надо у дяди Андрея спросить, у него когда-то вырезки были, только не знаю, сохранились ли. Он почему-то собирал всё о "Титанике". Слышал, там почти полторы тысячи человек утонули. Он же на айсберг налетел.
-Как на айсберг? Ты что-то путаешь. Это же "Титаник"! Говорили, что его нельзя потопить? Как он мог утонуть?
-Говорили, а он взял да утонул.
-Когда это было? - она следила за голосом, и Палёнов не заметил её волнения.
-Точно не помню. Кажется, в апреле 1912 года. Эй, ты чего это?
Кира прислонилась спиной к стене дома и остановившимся взглядом смотрела на звёздное небо над головой. В апреле 1912 года! Как же Софья Григорьевна? Что с ней?
-Ничего, голова закружилась, - она отделилась от стены и двинулась дальше.
Уже поднимаясь по лестнице дома, Палёнов похвалил:
-Здорово ты отмыла здесь! Молодец. Мама рассказывала, что тут когда-то ковровая дорожка стелилась.
-Ты знаешь, мою-мою, всё чисто вроде. И вдруг кто-нибудь как пройдёт в грязных сапожищах - вся работа насмарку.
-А хочешь, покажу, как здесь раньше было? У отца сохранилась фотография. Пойдём ко мне. Сейчас увидишь.
Кире было очень любопытно побывать в её собственной комнате. Палёнов отпер дверь:
-Заходи, - пропустил её вперёд. Кира огляделась. Она ждала, что у парня будет раскидано, пыльно, не подметён пол, и ошиблась. Чисто, уютно, всё на своих местах.
-Надо же, какой у тебя порядок! - удивилась она.
-Отец приучил. Он, знаешь, терпеть не может, когда всё разбросано.
-Ругается?
-Он никогда не ругается. Не знаю, как это у него получается, но так посмотрит...
-У меня тоже был строгий отец. Думаю, он хотел сына, а родилась я. Он постоянно закалял меня.
-Это как?
-Требовал, чтобы я умывалась только холодной водой. Зимнее пальто запрещал. Уж как мама его упрашивала! У него на всё был один ответ: "Истинный шляхтич плюёт на погоду!" Это поговорка у него была такая, - спохватилась Кира, быстро взглянув на Палёнова. Тот, кажется, не заметил её оговорки.
Кира разглядывала комнату. Бабушкино зеркало из одесского дома она сразу узнала и заволновалась. Приблизилась, заглянула. Отразилась девочка-подросток со светлыми волосами до плеч и грустными глазами. Кира тронула холодную поверхность и почувствовала, что она упруго поддалась, как тогда в Петербурге.
-Это мамино зеркало, - пояснил Палёнов.
Она заметила на столике фотографию.
-Боже мой! - вырвалось у неё и глаза заволокло слёзами. Она потрясла головой, отгоняя их, всматривалась в снимок и не верила глазам. Штефан! В незнакомом пальто, в шляпе с полями и при усах. Смотрит блестящими глазами и улыбается своей чуть ироничной улыбкой. Рядом (ну, конечно же!) Олечка, жизнерадостная, смеющаяся. А мальчик? Этот маленький, в пальтишке и шапочке? Этот мальчик вырос с тех пор, как она его видела в последний раз. "Хочу леденчика!" - вспомнила Кира. Как же она не узнала мальчика?! Кира обернулась к Палёнову с растроганной улыбкой: