Страница 15 из 47
Теперь второе. Лепунов оскорбил мать Палёнова. Нечего кричать, что он, как вы это называете, отмежевался от родителей. Да, отмежевался. Ну и что? Она что, после этого перестала быть его матерью? Не мужчина тот, кто позволяет оскорблять свою мать, ту, благодаря которой, он сейчас здесь стоит. Палёнов это понимает, и он ведёт себя, как настоящий взрослый мужчина, потому что только настоящий мужчина будет заботиться о своей женщине и беречь её. И только настоящий мужчина никогда не оскорбит свою мать и не позволит делать это другим, - тут Кира поняла, что из этого пафоса надо как-то выходить. - А ещё он сегодня выучил меня алфавиту, потому что я не умею читать. И он за смычку города и деревни. Вот! - и она повязала платок на голову. В зале захохотали, даже зааплодировали. Кира покраснела и пошла на своё место.
Палёнова не исключили, но вкатили выговор и общественное порицание. Потом все дружно пели, и Кира узнала мотив доброго старого "Гаудеамуса":
Старых дней рассеем жуть,
Бросим жизнь убогую.
Комсомольцы, в добрый путь
Ленинской дорогою...
Домой они возвращались той же дорогой почти в полной темноте. Кира недовольничала. Чего ради она вылезла защищать Серёжку-активиста? Какой из неё оратор? Но как странно, что все эти ребята совершенно свободно, не стесняясь, вываливают на всеобщее обсуждение свои личные, можно сказать, интимные истории! А отчуждение от родителей? Нет, не так. Они это называли "отмежевание". Глупость какая-то. Разве можно отмежеваться от родителей? Отец, мать - это же навсегда. Жестокие мальчишки и девчонки! Кира негодующе фыркнула и пошла быстрее. Палёнов не летел уже впереди, он шёл рядом, искоса поглядывая на спутницу.
Когда вылезла со своим обвинением эта пигалица Василькова, он растерялся и решил, что не скажет ни слова в своё оправдание. И вдруг неожиданность - появилась защитница, и она сумела переубедить ребят. Такая маленькая и такая храбрая. Ох, не проста, эта девица! Он вспоминал, как она говорила: ровно, гладко, без ошибок в ударениях. А голос какой? Звучный, красивый. Он вспомнил их урок чтения. Почему у него вдруг появилось чувство, что его дурачат? Нет, тут надо присмотреться к ней и всё-всё обдумать. А ещё ему отчего-то было немного стыдно. Чего он стыдился? Сам не знал.Так и дошли до дома молча. У самых дверей Кириной комнаты Палёнов буркнул:
-Спасибо за помощь, - она кивнула и закрыла дверь.
И для Монастырского этот день получился насыщенным. После завтрака его вдруг потянуло в сон. Обычно он не обращал на это внимания и боролся с сонливостью самым примитивным образом: намочить голову под краном - и всё, можно хоть всю ночь работать. А тут спать захотелось и когда? Утром. Он подумал, подумал да и прилёг на диван. Заснул, словно его выключили. И увидел он чудо необыкновенное. Чудо это стояло на берегу залива, волны осторожно подкатывались к её ногам, ветер играл газовым шарфом, а из-под широких полей соломенной шляпы серьёзно и вопросительно смотрели глаза дивной синевы. Он рванулся к ней в этом своём сне, кричал, звал по имени. Теперь и не вспомнить это имя! Но она не слышала его - только смотрела, будто говорила: "Где ты?" И его охватило жуткое чувство вины. От этого и проснулся. Вышел на улицу, думал проветрить голову - ничего не получилось. Синие глаза не шли из памяти. Тогда он зашёл в театр и купил в кассе билет на спектакль. Кассирша была давней знакомой, народ за билетами на оперетту не ломился - можно было поговорить. И он рассказал её свой сон.
-Стареешь, Андрюшенька, - посмеялась давняя знакомая, глядя в его молодое, с нелепыми усами и бородой, лицо, и продекламировала: " И очи синие бездонные цветут на дальнем берегу..."
-Ну да, "и ключ поручен только мне", как же иначе? Только мне. Задача лишь в том, где он, этот самый ключ?
Спектакль ему совсем не понравился. Он любил традиционные постановки. Если писатель написал пьесу из жизни 19 века, пусть так и будет: и костюмы, и декорации соответствующие. Поэтому, когда крепостная балеринка Поленька выскочила на сцену в комиссарской кожанке, красной косынке да с двумя деревянными кобурами до колен, он невпопад хрюкнул от сдерживаемого смеха и стал пробираться к выходу. На него шипели, ворчали, но он упрямо шёл, наступая на ноги сидящим, подальше от этого авангарда.
Он решил раньше лечь спать, вдруг в его сон опять войдёт дивная незнакомка. Сразу уснуть не удалось. За стенкой племянница Нины рассказывала о каком-то собрании. Часто упоминали фамилию Палёнова. Потом они угомонились, а он ещё долго лежал, пытаясь настроиться на желанный сон.
Не спалось и Серёже Палёнову. Он сидел в кресле-качалке и смотрел в темноту за окном. Их комната в квартире была самой большой, потому что её не стали по какой-то причине перегораживать, когда начались первые уплотнения. Вообще-то она принадлежала Андрею Афанасьевичу Монастырскому, но он с ними поменялся, заявив, что ему одному комнатёнка-половинка будет в самый раз. Они здесь жили все вместе: мама, папа и он - Серёжа. Он начал помнить себя лет с шести. Всё, что было ранее, слилось в одно солнечное и приятное цветовое пятно. Мама рассказывала, что тогда, ещё до победы Пролетарской революции, они ездили на юг к родственникам, там их вкусно кормили и очень любили. Они всегда возвращались в свою старую квартиру, сколько помнит себя - столько и возвращались. Папа уже который год был на фронте. Наступил 1917 год. Стали исчезать продукты, и он всегда был голодным. Мама говорила, что это скоро кончится и всё станет по-старому. Вернулся с фронта отец, они с Андреем Афанасьевичем постоянно о чём-то шептались. Мама стала бояться, что Серёжа может потеряться, и требовала от него как следует запомнить своё имя, отчество и фамилию. Она могла разбудить его ночью и потребовать, чтобы он сказал, как его зовут. Он капризничал, хотел спать, но она трясла его, и тогда он отвечал: Серёжа Палёнов. После этого он долго не мог заснуть, тогда отец брал его, уже большого восьмилетнего мальчика, на руки и ходил с ним, прижимая к своей груди его голову.
Отец работал на заводе "Русский дизель", точил какие-то детали, а мать шила платья нэпманшам в модном ателье. У них всегда было уютно. Мама всё умела и всё успевала: шить, готовить, мыть общий коридор, стирать, гладить - не было дела, за которое она не взялась бы - у неё всё получалось. Отец старался ей помогать. Сколько раз Серёжа видел, как папа забирал половую тряпку из рук падающей от усталости мамы и домывал коридор или драил уборную. Соседи хихикали, видя, как он яростно трёт пол тряпкой. Но папа не обращал на них внимание.
А потом, года три назад, появился этот тип. Полди-Комаровский занял освободившуюся комнату в их квартире. Серёжа хорошо помнил то лето. Он только что стал студентом-радиотехником. Вообще-то он хотел стать лётчиком, но медицинская комиссия нашла дурацкие шумы в сердце, и с самолётами пришлось попрощаться. Витольда Болеславовича Палёнов возненавидел с первого взгляда. Всё в Полди-Комаровском раздражало Серёжу: холёное лицо с цыганскими чёрными глазами, бархатный голос, его крахмальные рубашки и галстук-бабочка, его кошачья манера неслышно подкрадываться - короче, абсолютно всё в артисте вызывало неприятие. А когда он заметил, какими глазами провожает Полди-Комаровский его маму, а мама улыбается особенной улыбкой в ответ на любезности артиста, в нём всё перевернулось. Он стал грубить, причем не только маме, но даже отцу. Приученный к чистоплотности родителями, он теперь не менял неделями юнгштурмовку, говоря себе, что пусть такие, как Полди красуются в чистых рубашках, а он, Сергей, не опустится до мещанского быта. Витольд платил ему той же монетой - он Серёжу на дух не выносил, но был с ним вежлив до заносчивости.
Обстановка в семье стала настолько мерзкой, что всё накопившееся дурное обязательно должно было выйти наружу. Так и случилось полгода назад. Мать в последнее время часто нервничала, возможно, из-за отца, который ушёл с завода и стал работать капельдинером в театре. В тот вечер отец задержался, мать ждала, сердилась. Она устроила очередной выговор Сергею за нечистоплотность, тот резко ответил. Он хорошо помнил, как мать сказала, что с такой свиньёй, как он, жить в одной комнате противно. И тогда он сказал то, что сказал. Он сказал: "Ну и убирайся к своему любовнику Полди, и живи с ним!"