Страница 10 из 47
Девица сползла со стула на пол в глубоком обмороке. Подхватив девчонку под спину и коленки, Монастырский уложил её на диван. Нашатырь у носа заставил её застонать, она оттолкнула руку с вонючим пузырьком.
-Это неправда, - тихо и убеждённо заявила она, почти с ненавистью глядя ему в глаза. - Вы лжёте.
-Ну вот что, милая, - разозлился Андрей, - ваша тётя слёзно просила меня поговорить с вами. Говорила, у вас душевная травма. Но вижу, это вы кого угодно травмируете. Уходите.
-Я уйду, конечно. Только я никак не могу понять, почему вы не хотите признаться, что знаете меня. К чему эта игра? Зачем это? Вот, смотрите, - она достала с шеи медальон и открыла его. Сложенный пергамент зажала в кулачке, а медальон протянула Андрею. Тот взял его в руки, зачем-то потрогал кольца на шнурке и поднёс к свету фотографию. Кира вообразила, что сейчас он вскрикнет и бросится обниматься. Ничуть не бывало. Он смотрел зло и нетерпеливо.
-Если вам уже лучше... - сухо и неприязненно начал он, возвращая медальон. Но Кира не дала ему закончить:
-Вот что, Андрей Афанасьевич Монастырский. То, что вы солгали мне о Штефане, я не сомневаюсь. Видимо, у вас есть на то причины. Но почему вы не желаете узнать меня - человека для вас далеко не чужого? Я не понимаю.
Она села на диване поудобнее. Видно было, что она решила во что бы то ни стало добиться своего.
-Начнём сначала. С вами мы познакомились в Одессе в конце десятого года. А в этой петербургской квартире когда-то жила моя тётя и её подруга Софья Григорьевна Преображенская. Их-то вы должны помнить? Или тоже "забыли"? А мы с вами, дорогой друг, - ядовитым тоном она выделила слово "друг", - поселились здесь осенью одиннадцатого года, и той же осенью обвенчались. Да-да, Андрей Афанасьевич, не делайте удивлённых глаз.
Она говорила, говорила, но не видела в его глазах ни искорки воспоминаний. Только выражение досады и неприязни. Он, не скрывая, демонстративно взглянул на часы:
-Давайте уже закончим этот пустой разговор, - и ещё раз бросил взгляд на циферблат часов.
- Прекратите изображать из себя по уши загруженного работой. Лучше отверните манжет. Там у вас шрам. Вы искали следы проклятого браслета и резали себя. Сами резали! Ну-ка, заверните манжет! - приказала она. Он отвернул манжет и уставился на ровную полосу давнего шрама. - И теперь вы не верите? Может, вы решили, что за вами в бане подглядывали, а потом мне сообщили? Как жаль, что нет альбома с фотографиями! Уверена, там хоть одна бы да нашлась, где мы с вами или с Олечкой вместе снялись. И её вы не помните? Или она тоже в Галиции погибла? Молчите? Вы на себя в зеркало часто смотрите? Решили, что усы и бороду отрастили и тем самым скрыли свой возраст? Так нет же. Молодое лицо не спрячешь так просто. А ведь это всё от него, - она кивнула на шрам на руке Монастырского, - это он вам не даёт жить жизнью обычного человека, он вас бережёт. Вам ведь за сорок, - она устало вздохнула. - Не хотите говорить и не надо. Вы жестокий человек, господин Монастырский.
Она пошла к двери, уже взялась за ручку, но обернулась:
-Андрей, я прошу, умоляю, скажи, что Штефан жив! - он угрюмо глянул на неё, покачал головой:
-Он погиб в Галиции в шестнадцатом году. Мне нечего добавить.
Едва эта особа убралась, Монастырский, упав в кресло, сжал виски. Если раньше всего лишь иголочки кололи висок, то теперь боль стала невыносимой. Он слепо пошарил в ящике стола, достал порошки от головной боли, один за другим высыпал на язык сразу два, запил водой из стакана. Он никак не мог понять, что значило появление этой особы. Рассказывала какие-то небылицы. Они были женаты! Да, он был женат сто лет назад и сто лет как разведён. И прекрасно знает, где сейчас находится его бывшая жена, до которой ему нет никакого дела. Уж как-нибудь свою жену он бы вспомнил. Забыть, что был женат! Придумать же такое! Чепуха. А самой-то лет пятнадцать, не более, да ещё небылицы рассказывает. На "Титанике" она была, где почти все утонули. Бред сумасшедшей. Психиатрия, конечно, не его область, но тут любому ясно, что девушка сумасшедшая. Только вот зачем объектом своего бреда она сделала его, Андрея Монастырского? И эти расспросы о Палене, об Олечке! Бред. Но откуда она знает подробности его жизни? Если она не сумасшедшая, тогда напрашивается лишь один вывод: провокация. Но глупая какая-то провокация... И всё же девица - провокатор. И у него есть основания так думать.
Месяц назад за ним заехала машина. Молодцеватый мужчина в гражданском предложил (именно предложил!) посетить одно закрытое местечко. Андрей помнил свои впечатления, когда он вместе с этим гражданином в гражданском шёл длинными коридорами со множеством дверей. И часовые приветствовали его спутника, вскидывая руку к форменной фуражке с красным околышем. Конечно, такой проход по очень специализированному учреждению впечатлил должным образом профессора Монастырского. В небольшом кабинетике, где, кроме стола, двух стульев, сейфа и шкафа, ничего не было его спутник, назвавшийся Николаем Николаевичем, указал Монастырскому на стул, сам устроился за столом. Он уставился тускло-серыми глазами в Андрея и молча разглядывал его. Под таким пристальным взглядом любой почувствует себя неуютно, и Андрей Афанасьевич ни с того ни с сего занервничал. Ему сразу стало жарко, вспотели ладони. И тогда он придумал: стал считать про себя от ста в обратном порядке. Странно, но эта детская уловка помогла, он чуть расслабился, что совсем не понравилось его визави. Тот достал из стола папку с уютными тесёмочками и надписью "дело", раскрыл её. Там лежал всего один листок. Обмакнув ручку с обгрызенным кончиком в чернила, Николай Николаевич посмотрел на Монастырского:
-Назовите себя и год вашего рождения, - он был очень вежлив, этот гражданин в гражданском. Затем последовали обычные анкетные вопросы, на подобные Андрей уже раз сто отвечал. Наконец, он не выдержал:
-Я арестован? - у него не получилось спросить это небрежно: голос дрогнул.
-Пока нет, - спокойно ответил Николай Николаевич. - Мы просто с вами знакомимся.
-Зачем?
-Здесь вопросы задаю я, - напомнил Николай Николаевич, - но я объясню. Вы, кажется, занимаетесь регенерацией у человека? Вот этот вопрос нас и интересует.
Андрей Афанасьевич ожидал чего угодно, но не такого объяснения. Пораженный, он уставился на Николая Николаевича:
-Но что может интересовать вашу структуру? В моих опытах нет ничего секретного. Это обычная рутинная экспериментальная работа.
-Ну да, ну да, - покивал Николай Николаевич. - А скажите, профессор, вы опыты и на людях проводите? Отрезаете? Отрываете? Мы можем помочь с материалом для исследований.
Андрея передёрнуло от этих "отрезаете, отрываете".
-Мы ничего у людей не отрезаем и тем более не отрываем. А если больному необходимо выполнить резекцию желудка, то мы выполняем это, лечим надлежащим образом и, конечно, наблюдаем, то есть ведём больного. А опыты, к вашему сведению, ведутся, как правило, на животных.
-Да-да, - рассеянно поддакнул Николай Николаевич, - я так и думал. На других вы этого не делаете. Вы гуманный человек. А вот скажите, профессор, на себе вы не экспериментировали?
-На себе?! - изумился Андрей, - но зачем мне это нужно?
-Не нужно? Нет? - он в упор смотрел на Андрея холодным рыбьим взглядом, - а если что-нибудь заменить в человеке? Сколько он тогда проживет?
-Да что заменить? У нас вон волосы, ногти, кожа всё время меняется. И что, дольше от этого живёт человек?
-Это всё снаружи. А если что-то поменять внутри? И человек не станет, например, стареть? Что вы на это скажете?
-Что скажу? Что скажу... - Андрей покраснел, - скажу, что науке это пока не доступно. Это фантазии писателей. Фауст - и всё такое!
-Значит, - тон Николая Николаевича стал сухим и официальным, - вы, гражданин Монастырский, утверждаете, что омолаживание человеческого организма путём регенерации невозможно?