Страница 4 из 18
Эту песню пел на позапрошлых многолюдных торгах человек из племени орхо. А минувшим летом базар прошел вялый, непраздничный. Не приехали кузнецы орхо. Не было и пронырливых нельгезидов из-за дуги моря Ламы, хотя до того не пропускали торжищ. Напрасно охотники всю зиму собирали красивую меховую рухлядь в обмен на чудесный шелк из страны Кытат для жен и подруг.
На второй торговый день из восточной стороны Великого леса прикочевали тонготы. Они принесли в Эрги-Эн страшную весть: знаменитый город Черная Крепость разрушен неизвестными врагами. И не просто разрушен, а стерт с лика Земли вместе с золотым шатром вышиною до неба и дружиной, числом как звезды над той стороной. То же подтвердили двое шаялов, слыхавшие у себя о лихе, постигшем народ орхо. А о причине отсутствия нельгезидов вообще никто не знал. Не сбылись опасения жрецов, которые предсказывали неприятности на торгах, и на том благо.
…На предыдущем, ярком торговом празднестве Атын встретился с белоглазым. При разговоре с ним в кошеле на груди мальчика лежал закостенелый человечек. Казался неживым, но, значит, все слышал?
– Я никому ничего не обещал, – сказал Атын.
– Ой ли? А ведь кое-кто сулился прийти за Сата.
– Странник не пришел… Откуда ты знаешь о нем? Тебя такого, какой ты есть теперь, тогда не было, – не стерпел Атын.
– Может, это тебя не было? – ощерился близнец, мрачно глянув исподлобья. – Может, это я разговаривал со странником, а ты сушеным трупиком лежал в кошеле?
И засопел, надвинулся темною тучей, не в силах превозмочь гнева:
– Это я, я изначально, в лоне матери нашей Ураны досоздал тебя из своей плоти и крови! А после ты и дар мой захватил!
– Мне надоело виниться перед тобой в том, чего я не сознавал! – вспыхнул Атын.
Губы едва судорогой не свело от желания сказать что-нибудь жгучее, веское, что пало бы на сердце камнем, да и выплеснуть в честной схватке накопленную боль. Но скрепился, сглотнул колючий ком обиды:
– Ты когда-то пытал меня, кто ты такой…
Двойник склонил голову набок и скривился во всегдашней ухмылке:
– Ну же, кто я?
– Ты – оборотень!
– Вот как, – Соннук тяжко помедлил. Тоже, видно, пережидал мятущиеся в груди, чреватые дракой порывы. – Оборотнями бывают люди со звериным нутром… Ты хочешь сказать, что я не человек, а зверь?
– Не человек и не зверь. Существо. Злобное… никчемное существо.
– Легко же ты, добренький, бьешь в мое больное!
Харкнув на тропу, близнец растер плевок носком дырявой обуви.
– Ну да, я – существо… А ты? Кто ты, своевольно замахнувшийся на священное дело Творца? Известно ли тебе, что без любви даже в естестве не получаются настоящие люди?
Глянул затравленно и в то же время пронзительно – глаза как ножи:
– В твоих домыслах есть доля правды… Ты и твой оборотень, то есть я – один человек. Должно быть, я в твоем воображении – ты сам навыворот. Но скажи: кто из нас в таком случае настоящий? Тот, кто притворяется человеком, или тот, какой есть по правде? И что это на самом деле такое – Человек?
– Устал я от тебя, Соннук, – вздохнул Атын, слабея.
– Я не Соннук! Не такой же, как ты! – на пределе голоса взвизгнул близнец. – Я не двойник, носящий личину! У двойника не может быть своего лица, а наши лики одинаковы, потому что одночашные братья всегда схожи! Но мы слишком разные люди, и я тоже устал от тебя до смерти!
– Так убей, – спокойно сказал Атын.
Соннук подъял кверху бескровное лицо, словно призывая небо в свидетели:
– Хитришь! Будто не знаешь: Ёлю у нас одна! Если ты умрешь, сгину и я, хотя мне уже не нужен твой отраженный Сюр…
Он запнулся, сообразив, что обмолвился. Морщась, признался нехотя:
– Я научился добывать сок жизни у спящих животных… Беру понемногу и никому не причиняю вреда. Глупые коровы привыкли и почти не замечают, когда острие батаса прокалывает им кожу на шее. Надо просто знать, в каком месте проткнуть, чтобы не текло сильно, а потом залепить ранку смолой.
Атын отступил. Притянутый за повод жеребчик вновь начал тревожно перебирать ногами.
– Ты… ты высасываешь у них кровь?!
– Да, а что? – хищно ухмыльнулся Соннук. – Живая кровь очень теплая и вкусная. Она такая у всех, кто по-настоящему жив. Но разве тебя это пугает? Не притворяйся, брат! Ведь и ты не безвинен. Еще до рождения ты пил кровь из меня!
– Ты и впрямь зверь… хуже зверя.
– У тебя целых два джогура. У меня ни одного. Отдай мне камень и коня. И я уйду.
– Чтобы ты замучил Дайира?
Атын содрогнулся. Он только тут сообразил, почему Соннук так потяжелел этой осенью. Братец нашел снадобье, способное налить жизнью плоть, меркнущую без отраженного Сюра! Снадобье, которого вдоволь там, где есть живые создания.
Сам догадался или надоумил белоглазый? Кто-кто, а уж Атын знал, как странник умеет заставить действовать даже вопреки собственной воле. Неужто он появился в долине?..
– Ну и ладно, получше коня себе возьму. – Соннук протянул руку ладонью вверх, но жест был не просящий, а повелительный. – Отдай то, что тебе не принадлежит.
– Ты не получишь Сата.
Пальцы простертой руки скрючились и приблизились к лицу Атына. Близнец зарычал, как лесной старик:
– Мой камень! Мой!
Ополоумевший конек рванул поводья. Атын невольно отшатнулся и заслонился вскинутым локтем. Казалось, двойник собрался прыгнуть и вгрызться в шею брата. Колени согнул и уже обе руки с силой вышвырнул вперед. Стало слышно, как в груди его бурлит, клокочущим хрипом исходит мощь краденого сока жизни:
– Сата!!!
Атын впервые видел Соннука таким страшным. «Меня отдали в семью Лахсы, чтобы злые духи не взяли, – подумалось отвлеченно. – А я, глупец, сам себе смастерил злого духа!» Кое-как сдержал сумасшедшую пляску Дайира. Хлопья алой пены легли на плечо: конь все-таки порвал губу железкой и на весь лес заверещал от боли, а больше того от смертного страха.
Соннук опомнился, откачнулся. Лицо белее бересты. Помотал головой, вытряхивая из нее остатки временного помраченья. Пятясь с выставленными вперед ладонями, заговорил сипло и трудно:
– По глазам вижу: думаешь – людоед я… Не на шею твою я смотрел – на кошель… Справедливости ждал от тебя. Чаял – отдашь Сата, уйду подобру. Но нет… Нет – как всегда! Вот и сорвался… А ты гонишь теперь. Обобрал до последнего и гонишь с пустыми руками. Что ж, уйду и с пустыми!
Повернулся и зашагал по конским следам с напряженно выпрямленной спиной. Уверенно и увесисто впечатывал в землю подошвы драных торбазов. Чуть отойдя, оглянулся. К изменчивому лицу вернулась надломанная ненавистью усмешка. Глаза горели больным огнем.
– Знай, Атын, брат оборотня и людоеда! Сата предназначался мне и будет моим! И тогда держись! – Он затряс над головой кулаками, грозя неведомо кому: – Держитесь все вы, не видящие во мне человека!
Атын молча смотрел в проем тропы, где все так же сверкала нечесаная грива солнца. Облитая лучами фигура близнеца отчеканилась на свету. А по земле скользила тень. Тень – подтверждение настоящей жизни на Орто, дневное напоминание о ночи. Темная и плоская, как полагается быть всякой тени – отображению против солнца всего сущего, что имеет живую плоть и кровь. Тень вытягивалась из-под ног Соннука и, повторяя его походку, одинаковую с походкой Атына, бежала рядом, как преданная собака.
Отосут кропил землю кумысом. Несся и крался по кругу в зверином танце, страшно рыча, к беспокойству Мойтурука. Изображал то медведя, то волка, возвращался назад, клацал зубами и громко нюхал воздух. Проверял, крепко ли встает за словами заклятия стена невидимых коновязей, и дальше кувыркался-плясал с молитвой.
– К ярусам высоким взвейся, слово просьбы-заклинанья, заплетись узлом-туомтуу на лучах горячих солнца, на поводьях Дэсегея! Сын Творца, молю нижайше: охвати дыханьем теплым здесь живущих долгогривых – пегого и жен послушных, их детей, что есть и будут! Пастбища на горных склонах окружи кольцом незримым, стерегущим частоколом из священных коновязей с восьмирядною резьбою! Девять раз порушь клыкастых, восемь раз побей когтистых, разгроми семь раз коварных, потаенных, хищно ждущих черного покрова ночи!