Страница 1 из 18

Перекрестье земных путей

Борисова Ариадна Валентиновна

Ариадна Борисова

Брешь в таежных вратах

Сказание шестое

Домм первого вечера[1]

Есть ли тень у призрака

Власти и силы жеребец пепельно-пегой масти был отменной. Легко ли одному стеречь яловых кобылиц и пугливых маток с лоншаками[2]? Он охранял их от зверья, в бури-метели прятал с безветренной стороны утесов, не подпускал двухтравных неслухов, без присмотра шатающихся поблизости, а тем паче взрослых чужих жеребцов. Почуяв опасность, вожак поднял голову и беспокойно раздул ноздри. Нет, не пахло злым лесным стариком, не залегшим в берлогу. Не принес ветер и ненавистный запах серой стаи. Чей же наполненный терпкой тревогою дух щекотнул чуткий нос?

Жеребец отогнал кобыл в перелесок и поскакал навстречу незваным гостям. Могучие мышцы крестца вздыбились и заиграли от предвкушения грядущего события. Коль покажется пришлый косяк, жестокая трепка ждет дерзкого чужака, посмевшего подвести своих лошадей к занятому в горах пастбищу с заиндевевшей во впадинах травой! Если же приблизились устрашенные кем-то кобылицы, так неплохо будет пополнить гарем новыми женами… Но тут морду жеребца обдала струя кислого воздуха, знакомо насыщенного перебродившим молоком и железом. Всегда нежданно являются эти двуногие! А ведь казалось, тягостные мысли о них за лето выжгло солнце!

Вожак застопорился, взрыв копытами стылую землю. Кольнула досадная память о том, как двуногие приучали его к послушанию. Дикий норов был обуздан не сразу и не вовсе, однако в той мере, чтобы не чинить людям препятствий в отборе, производимом в косяке ежегодно…

Путники залюбовались красавцем, что с яростно выкаченными глазами выскочил на тропу. Взвеялась по ветру дымчатая грива, по высеребренной дневными лучами шерсти разбросались приметные пежины. Трепеща ноздрями, вожак захрапел для острастки на взлаявшую собаку и повернул к оставленным женам.

Прошлой буранной, многоснежной зимой трое друзей – Дьоллох, Атын и Билэр – помогали табунщикам возить сено для подкормки бродячего молодняка и жеребят. Этот блудный косяк едва нашли. В завьюженных горах тяжело добывать пищу. Немудрено копыта разбить о камень, да и какая пожива с тверди, известно скупой на мураву? Но хитроумный жеребец разведал, что в широких изложинах южных склонов снег хоть и глубокий, но рыхлый, а смерзшийся травяной слой под ним толст и ломок. Получше тебенёвка[3], чем на болотине. Путаные лабиринты вытоптали лошади в сугробах между горными грядами, так что снизу распадки казались вышитыми опоясками в крутых великанских боках. Спугнешь кобыл – скрыться успеют, уйдут вслед за своим повелителем вверх по тайным тропам. Пока люди присматривались, над снежной гладью вынырнула голова сторожкого вожака. Он и в тот раз издалека их почуял, догадался о подспорье по запаху привезенного сена. Тогда-то небось не ярился, особым раскатистым ржаньем созвал косяк…

Нынче же снег задержался. Коровий месяц подошел к концу, а небо не торопилось набросить на землю пушистую доху. Мрачно чернел Великий лес, едва прикрытый рубищем палой листвы. Днем было ясно и холодно, ночи морозно потрескивали обледенелыми ветками. Лошади на равнинах маялись жаждой и трудно добывали воду, сообща прорубая копытами полыньи в промерзших озерах. А табунок пегого жеребца доверился горам, поднялся к вершинам и пил хрустальную воду высокогорных тары́нов[4], не подвластных ни солнцу, ни зимнему сну.

Парни и травник Отосут приехали сюда по наказу малого схода. Жрец должен был осмотреть лошадей и заодно провести обряд заклятия против хищников. Друзьям аймачные старшины поручили пригнать в долину жеребых кобыл под домашний надзор и жирных яловых кобылиц на убой.

Круглый год вольно пасутся лошади вдали от нечистого человеческого жилья. Им редко грозят недуги. Осенью особенно приятно глянуть на округлые крупы с пышными метлами отросших хвостов, на игру мышц, меховыми мячами катающихся в спинных изгибах. Густая шерсть не дает мерзнуть нагулянному за лето жиру. Наверное, люди саха потому так стойки к стуже, что питаются самым здоровым и сытным мясом, какое только измыслили светлые боги. Табунщики различают девять степеней упитанности круглокопытных. Желательной тучности лошади достигают к началу зимы. В это время их плоть нежна, а сало под холками с ребро ладони. Вот только чересчур боязливыми становятся грузные кобылицы. Случается, чего-нибудь испугавшись, несутся сломя голову и погибают от разрыва крытых многослойным жиром кишок.

Дородность лошадей зависит от пастбищного выбора вожака. Но сам он, кроме щадящего хорея, не познает ни кнута, ни стрижки и умрет собственной смертью, когда к нему в должный срок прискачет Ёлю. Люди снимут с четвероногого старшины красивую седую шкуру и предадут земле его тело с почестями и песнями, как полагается на похоронах вождя. Гордый дух старого жеребца снова послужит людям в туго натянутом табыке, призывая их к праздникам или, может быть, к войнам…

Отогнанный вожаком косяк вернулся. Парни спешились в сосновом перелеске, что неплотной каймой охватывал край горы. Под гривами выносливых верховых было влажно, но не мокро. Значит, скоро остынут, изживут потную усталь и ввечеру допустятся к подножному корму. Добрая, говорят, пара – сытый всадник и голодный конь. Любому мальцу известно: перед длительной поездкой коня следует промять, подготовить к долгому пути в коротких пробежках. А после трудной дороги дать время выстояться без пищи и питья, не то взопреет и на глазах покроется взбухающими нарывами.

Старейшина Силис с согласия багалыка разрешил парням выбрать стригунов под седло. В предгорной долине встретилась кучка любопытного молодняка. Неприкаянные жеребчики, отбитые от табуна ревнивым вожаком, увязались за людьми. Недолго было размотать на ходу тонкие ремни, связать скользящие петли так, чтобы головы входили свободно.

Казалось, метать не будет нужды, сами подставят под накинутые ужища покорные выи. Ан нет, лишь послышался посвист арканов – камнепадом застучали копыта, врассыпную брызнули вспугнутые лошадки. Не сразу затянулись петли над теми, на кого пал выбор, и ремни накрутились на крюки седельных лук. Теперь три стреноженных стригуна стояли рядом с верховыми, дико кося глазами, боясь даже малым прыжком двинуться с места. Пока день был в разгаре, парням не терпелось объездить их мордами к солнцу, дабы никакие тени пугливых не тревожили. Сбили покуда шалаш с толстым сосновым ложем, наполнили бурдюки свежей водой. Натаскали гору сушняка – до утра хватит костер кормить. Еле дождались похлебки. Дьоллох торопливо сдернул бурлящий котелок с рогули и пролил часть варева.

Отосут с толком-расстановкой собирался пообедать после благодарения местных духов. Наблюдал, как друзья обжигаются горячей похлебкой, и не мог удержаться от смеха. Потом подумалось с грустной в душе улыбкой: отчего старики живут не спеша, будто впереди их ждет еще добрый осуохай весен, а юные мчатся, точно на пятки им наступает ножища Ёлю?.. Одернул себя: не след, творя молитву, послаблять голову досужими мыслями. Надо покумекать, где будет складнее звучать заклятие – важное вспоможение к зиме радетельному вожаку. А ускачут сорванцы удаль тешить, закутается жрец в шкуры и подремлет на упругом лапнике, набираясь сил у здешней земли. Неизвестно еще, добром ли примут долинных гостей нравные горные духи.

Пес Мойтурук сообразил, что парни куда-то навострились – взволновался, свернул кольцом пушистый хвост и замельтешил вокруг. Радостно покусывал переметные сумы, волок зубами хворост: глядите, и я стараюсь, так не забудьте меня в забавах! Но впустую чаялись собачьи надежды – молодой хозяин велел сторожить лагерь и травника. Обиженно скуля, Мойтурук уткнулся Отосуту в ноги. Не хотел видеть, как веселый Атын взнуздывает жеребчика. Даже горсть сухого творога – остаток скудного жреческого обеда – пса не утешила.

Толковник переводных слов и определений со сведениями о народах, населяющих северо-восточную часть Орто, о божествах, духах и др. находится на последних страницах книги.

Лоншак – жеребенок до года.

Тебенёвка – зимняя пастьба лошадей.

Тары́н – выпотевание воды на поверхности льда в водоемах горных речек.