Страница 55 из 226
На секунду воцарилось молчание, но старший из алебардщиков, служака тертый и не робкого десятка, тут же отдал честь и отчеканил:
- Дозвольте доложить, милорд, превельми опасное время для пешего вояжа. Не прикажете ли подать коня и сопровождать ваше высочество?
Но эльф мягко покачал головой, и усмешка облачком пара выскользнула из тени, скрывающей лицо:
- Благодарю за истовую службу, рыцарь. Меня ждет отряд в четырех фарлонгах от стен столицы, коня мне также привели.
Алебардщик снова вытянулся
- Рад служить вашему высочеству. Доброго вам пути.
- Благодарю, – так же невозмутимо ответил принц.
Солдаты с трудом отперли могучие засовы, тяжко заскрежетавшие замерзшим нутром, с грохотом опустился мост, эльф кивнул второй паре часовых, стремительно скользнул в открывшиеся наружные ворота и быстрым шагом исчез в ночи.
- Что за чудаки эти Дивные, – вновь запирая засовы, крякнул старый алебардщик, – охота им в такую стужу куда-то нестись, очертя голову…
- Господам виднее, – отрезал второй солдат, доставая что-то из-под плаща, – чем мерзнуть зазря, давай партийку в кости, что ль, сыграем…
…Просека синеватой стрелой уходила в темный коридор стволов, кажущийся сейчас бесконечным, словно памятные Леголасу лабиринты гномьих пещер. Только в этой снежной тиши его никто не ждал… Там не было ни отряда, ни коня. Там не было даже свежих следов. Под сапогами поскрипывал снег, плащ прометал широкий след намокшими полами. Он молча шел во тьму, стиснув зубы. Сейчас ни о чем нельзя было думать. Любая мысль, любая попытка разобрать рябящую мозаику своего настоящего грозила… он не знал, чем она грозила. Знал лишь, что сейчас, как никогда, он узнает, сколько душевных сил и самообладания ему отсыпала природа. И кто мог сказать, достанет ли ему этой меры. А потому неразумно было расходовать их понапрасну, напоминая себе, что теперь он… никто. Он не был орком, о нет, он гнал от себя само это слово… Но и эльфом он более не был. Кем же он был?
Амулет, подаренный отцом, отверг его. Леголас сам чувствовал, как мифрил с начертанным на нем именем Лучезарной, язвит его ладонь, пытаясь вырваться из плена. Орки никогда не снимали с убитых эльфов талисманы веры, любви и памяти, из каких бы редкостных драгоценностей они ни были б изготовлены. Напитанные душевной силой Квенди, украшения не давались в орочьи руки. И вот теперь его собственный талисман избегал его.
Верный гнедой, до последнего пытавшийся сохранить преданность хозяину, более не мог выносить его прикосновений. Этой ночью конь не дал Леголасу даже войти в стойло. Хрипящий от страха скакун взметнулся на дыбы, лишь увидев протянутую хозяином руку, и Леголасу пришлось отступить, чтоб конь не раздробил ему голову, как сделал это с его врагом в ту страшную ночь у хижины Эрвига.
Но всего хуже было другое. Леголас мог снести все эти беды, пока сам оставался верен себе и знал, кто он такой. Но, долго и неотрывно глядя на свое отражение в начищенной кирасе, он решил, что бездействие лишь надломит его. А значит, лишь дождаться бы рассвета – и в путь, к развалинам знахарского дома, на поиски таинственной фляги… И тут же ощутил, что вовсе не хочет рассвета. Ночь влекла его в дорогу, прямо сейчас, не откладывая. И тьма, смолой облепившая окна, неожиданно показалась уютной и понятной, словно по-прежнему свисавший с постели меховой плед.
Он не стал противиться этому чувству, он устал день за днем противиться самому себе. Он лишь собрал оружие, укрыл капюшоном лицо и вышел из замка. Все кругом было чужим. Эти накрепко запертые двери, наглухо захлопнутые ставни, будто весь мир отгородился от эльфа прочными засовами, недвусмысленно напоминая ему, что он более не принадлежит к этому миру. И это безликое, ревностное отторжение всколыхнуло в Леголасе глухую, едкую злобу, забродившую в душе, как скисшее вино, набухающее пузырящейся пеной. Ну и Моргот с вами… Бойтесь меня, отталкивайте меня… Мне не было нужды в вашей любви прежде – так к чему она мне сейчас? У меня есть свой народ, что никогда не отвергнет меня, никогда не оттолкнет…
Шаги сами собой замедлились, и принц остановился, словно скованный холодом. А какой, собственно, народ у него есть? Быть может, он чужой теперь эльфам, если даже отцов подарок, твердый кусок драгоценного металла, умеет ненавидеть его? Но разве оркам он стал теперь своим? Коротко зарычав, Леголас рванул ворот камзола. Нужно было остановиться. Этот позорный, отвратительный недуг изуродовал не лишь его тело, но и разум. Какого Моргота ему становиться оркам «своим»? Да, он стал безобразен, да, тьма теперь ближе ему, чем солнечный свет, но это лишь болезнь тела…Внутри он остался тем же, кем был. Он остался эльфом. Пусть сейчас не время являться в Лихолесье, так как любой королевский отпрыск, сраженный дурной хворью, не должен представать перед глазами подданных. Пусть… Но у него есть его отряд. Эти несгибаемые, непогрешимые пятьдесят лихолесцев, что всегда шли за ним, не оглядываясь. Разве Сарн отвернулся от него? Разве отказался пожать изувеченную руку? Прочь вздорные сомнения. У него есть сейчас цель, и он пойдет к ней пешком, если уж конь ему больше не помощник…
…Ночной лес был тих и до странности дружелюбен. Леголас стремительно шагал вперед, не замечая, что давно сошел с тропы. Эльфийские сапоги по-прежнему легко ступали по глубокому снегу, не погружаясь даже по щиколотку. Только тьма теперь не вызывала инстинктивной потребности покрепче сжимать древко лука и настораживать чутье. Она укрывала лихолесца надежным покровом, даря чувство безопасности. Это было всего непонятней, всего непостижимей… Леса Ирин-Таура были весьма зловещим местом в ночное время. В отличие от Лихолесья, здесь водились варги. А уж о новых обитателях княжества и вовсе не хотелось вспоминать. Однако в снежной полутьме был разлит невероятный покой. Тени ветвей, отчеканенные луной, перекрещивались на синеватом снегу чернильными мазками, уханье филина далеко разносилось в стеклянно-стылом воздухе. То была дивная ночь…
Леголас не считал часов, он знал, что путь предстоит долгий, а потому шагал вперед, не задумываясь о времени. Его сейчас занимало другое. Сумеет ли он найти хижину?
Всего несколько лиг спустя, он почувствовал, как владевшее им смятение отступило, и тягостные мысли уже не было нужды держать в узде. Все беды от бездействия… Чем сидеть взаперти и прятаться от своих несчастий – уж быстрее руки на себя наложить. Идти, идти вперед, и там непременно отыщется выход. Давно ли он сам говорил князю: любая болезнь откуда-то берется и как-то излечивается. Ведь исцелился же неизвестный ему Таргис… А значит выход есть. И если для этого нужно обратиться к Чернокровым… Что ж, у эльфа Леголаса не было бы шансов столковаться с этим племенем. У полу-орка же Леголаса шанс есть. Найти бы только эрвигову флягу, что может открыть ему дорогу к этим так хорошо знакомым ему и, как оказалось, абсолютно загадочным для него существам…
Он шел, не останавливаясь, не чувствуя усталости. Лес, казалось, сам вел его за собой, указывая дорогу, коей прежде, сидя на коне, он не замечал. Вот невдалеке черным сгустком затемнел ряд высоких кольев – то была ограда покинутой деревни. Хозяйственно запертые ворота снова всколыхнули в Леголасе испытанное недавно чувство, что мир отгородился от него, но сейчас лихолесец не позволил себе поддаться ему. Это была Лисья Лощина, эльф без труда узнал упитанную лису, примитивно, но старательно и любовно вырезанную на створке. Что ж, значит, путь отмерян неблизкий. Он продвигался вперед быстрее, чем рассчитывал. Все же, лес вел его верной тропой…
Осталась позади вторая деревня, и эльф заметил, что чернота ночного неба начинает выцветать. Близилось утро, и это открытие укололо Леголаса беспокойством. Если день будет ясен, как повлияет на него свет солнца? Ему необходимо достичь поляны, где в тот день, сейчас кажущийся таким далеким, его сбросил конь. Верхом этот путь занимал не больше семи часов, но сейчас он идет пешком, и, даже ведомый этим странным, не свойственным ему прежде чутьем, за целую ночь он одолел едва полпути. И тут же лихолесец вспомнил: орки подчас осаждали города неделями. И солнечный свет не заставлял их снимать осаду. Они просто опускали забрала шлемов, защищая лица от прямых лучей. А значит, капюшон плаща позволит ему продолжать путь даже под полуденным сиянием солнца. Эру, и это он… Он, что так любил яркие лучи Анора, блаженно подставлял им лицо на открытых тропах Лихолесья, а в жаркие дни сбрасывал камзол и расшнуровывал тунику. Как часто отец, входя в его покои поздним вечером, касался загорелого плеча холеным пальцем, усмешливо качал головой и ворчал, что ему подбросили вместо родного сына харадского сироту…