Страница 46 из 226
И с этими словами, эльф снова отвернулся к окну, за которым уже румянилась над лесом первая розовая полоса…
- Будь осторожен.
Принц смотрел, как Сарн затягивает ремни колчана. Десятнику пора было возвращаться в форт, а Леголас не мог отделаться от мысли, что сейчас снова останется наедине с собой и своим несчастьем. К Морготу… Он сегодня же вернется к поискам Йолафа. И наконец, дочитает шестую рукопись Эрвига. Два дня его терзал зов Хельги, и эльф не мог сосредоточиться на разбегающихся строчках.
Сарн поднял с пола сброшенный вчера плащ и брезгливо поморщился.
- Мокрый, хоть выжимай. И чего стоило поближе к очагу его обронить…
Принц усмехнулся:
- Брось, охота тебе в непогоду еще и в сыром плаще разъезжать? Возьми мой, не зябни.
- Спасибо, дружище, – Сарн не стал отказываться и охотно натянул черный, отделанный мехом леголасов плащ. Застегивая чеканную серебряную фибулу, не без лукавства заметил:
- Впервые в гербах разъезжаю, ты уж батюшке не сказывай, не по чину оно мне.
На прощание, крепко сжимая изуродованные болезнью пальцы друга, он ободряюще кивнул:
- Держись, брат. Не падай духом. Князю я скажу, особая у тебя рана, эльфийские снадобья потребны были, но теперь на поправку пойдешь. Негоже ему лишнее знать, со своими бедами совладать не силен.
…Утренний лес стоял продрогший и стеклянный от инея, солнце еще не взошло, и просека тонула в густой лиловой тени. У корявого ствола старой сосны прятался в зябкой полутьме бесформенный силуэт. Он и сам казался бы тенью, если б иногда осторожно не переступал с ноги на ногу, стараясь не потревожить волглого ковра опавшей хвои. Наблюдатель кого-то ждал…
Вот издали донесся гулкий лязг открывшихся ворот, и фигура у ствола подобралась, словно перед прыжком, но не двинулась с места. Вскоре лязг раздался вновь, возвещая, что ворота закрылись, а из эха вынырнул глухой и дробный топот резвых копыт – от Тон-Гарта несся всадник. Наблюдатель прижался к стволу, сливаясь с темной корой и глядя, как через скупо освещенную зимней зарей поляну мчится конь темной масти, несущий седока в черном плаще. Вот холодной искрой поймала утренний луч серебряная фибула, и наблюдатель нагнулся, поднимая что-то, прислоненное к коленям. Он знал этот плащ.
Конь стремительно пересек поляну и нырнул в тень просеки. Ближе, ближе… Наблюдатель вскинул руки, тускло блеснувшие кольчужными рукавами, и теперь было видно, что в них сжат легкий лук. Длинная стрела уверенно и твердо легла на тетиву. Всадник показался из-за косматой группки молодых деревьев, и стрелок плавно согнул упругое древко. Три шага… два… один… дзинннь!
В сени леса звонко разнесся звук, похожий на всхлип лопнувшей струны, всадник рефлекторно дернулся и упал с коня. Скакун всхрапнул, становясь на дыбы, и загарцевал у распростертого на тропе тела. Смявшийся капюшон по-прежнему прикрывал лицо упавшего всадника, из складок превосходного черного сукна торчало изящное древко стрелы, и полоса меха чернобурки влажно блестела у этого древка, словно выделанная с особенным, невиданным мастерством…
====== Глава 17. Не прощайте должников ======
Уже стало совсем светло, а Леголас все так же неподвижно сидел в кресле, рассеянно постукивая пальцами по обложке рукописи. Он уже дважды ее открывал. Успел даже приметить, что страницы ее гладки, а чернила почти не выцвели, словно, однажды написанная, рукопись ни разу более не открывалась и потому не подверглась разрушительному действию воздуха.
Но читать принцу не удавалось. Мысли разбредались с упорством лошадей, впервые согнанных в общий табун. День был на удивление безветренным, даже ставень, обычно мерно постукивающий в такт симфонии городских звуков, сегодня молчал, и это молчание отчего-то пробуждало в эльфе смутную, плохо объяснимую тревогу.
Прошедшие два дня затворничества, наполненные болью и страхом ускорившегося перевоплощения, изнурили Леголаса. Сегодня боль отступила, да и таинственная Хельга перестала поминутно окликать свою жертву, но облегчение мук принесло только слабость и шум в висках. Пошатываясь, эльф подошел к окну, вглядываясь в зелено-снежный хаос сосновых верхушек за частоколом Тон-Гарта. Эру, как хотелось прочь из этой тюрьмы, из морока, все не желавшего отпускать свою жертву… Как хотелось проснуться в своей просторной спальне в родном замке, где на стенах вперемешку висит оружие, матушкины гобелены и собственные наброски пером и чернилами. Вскочить с кровати, утопая босыми ногами в медвежьей шкуре на холодном полу, и, наспех одевшись, взлететь по крутой винтовой лестнице на сторожевую башню, в сырой полумрак зимнего рассвета, где продрогший Сарн только что сменился с караула. Потом рассказывать ему взахлеб о странном и дурацком сне, где он дрался с оборотнями и едва не стал орком, а Сарн, стягивая перчатки с замерзших рук, будет по своему обыкновению громко хохотать и напоминать другу, что еще вчера пытался удержать его от последней бутылки. После же, спустившись к завтраку, пересказать глупый сон государю… Эта мысль тут же выдернула Леголаса из теплых грез о доме, грубо вышвырнув на поверхность неприглядной реальности. И принц снова ощутил странную тревогу, что каждый раз колоколом отзывалась внутри, стоило ему подумать об обращении за помощью к отцу…
…Пробормотав что-то сквозь зубы, Леголас отвернулся от манящего лесного приволья и вздрогнул. Плащ Сарна, так и не поднятый с пола, на миг неприятно показался лежащим телом убитого. Эльф потер лоб и встряхнул головой – совсем нервы разошлись, словно у девицы перед помолвкой. Решительно подобрав с пола плащ, он набросил его на угол очага и снова опустился в кресло. Все, хватит. Не он ли сам недавно говорил князю – любая болезнь имеет излечение, суметь бы своевременно его найти. Не время горевать, глядя на свое искажающееся отражение в серебряной посуде. У него есть враг, живой, настоящий. И Иниваэль утверждает, что и тайну страшной болезни, свирепствующей в Ирин-Тауре, эта загадочная личность держит в своих недобрых руках. Нужно собраться, быть может, последняя рукопись содержит хоть толику нужных сведений.
Расстегнув обложку и бессознательно стараясь не глядеть на руки, Леголас снова раскрыл дневник. Первые страницы снова были испещрены рисунками и короткими строками с малозначимыми замечаниями. Леголас заметил лишь, что Эрвиг изменился. Ранние рукописи подкупали своей искренностью и даже некоторым простодушием, в них звучал добрый и любящий жизнь человек. Здесь же сухие обрывки фраз безучастно вились по листу, не открывая за собой ни души, ни чувства. На место сельского врачевателя пришел затворник-ученый.
Рисунки тоже более не изображали лиц и пейзажей, лишь точно и детально передавая форму иного древесного листа или схему сечения плоти при операции.
Но вот перевернулась очередная страница, и на желтоватом пергаменте открылась длинная запись, пестрящая кляксами и местами криво сбегающая к полям:
«Эру, отчего ты все никак не простишь меня? Я уже сжился с моим уединением, начал находить в нем отраду, и даже прошлое успело потускнеть в памяти. Отчего же меня не оставят в покое? Сегодня ко мне явился гость. Нежданный, незваный... ненавистный. Как он нашел меня? Зачем нарушил тишину моей поляны своим топотом, зачем опоганил траву своими неказистыми сапогами? Он омерзителен. Он страшен и гадок в своей медвежьей стати, со своими космами и клыками. И он называет себя отцом Локтара… Оказывается, гаденыш так и не подох. Мой друг погиб, чтобы ценой этой купить жалкую жизнь грязной твари. Теперь его отец отравляет мой покой, как прежде отравлял сын. Это чудовище зовут Сармагат…
Кровь настойчиво рвалась на волю, но, запертая стальным жалом наконечника, могла лишь скупо струиться вдоль желобков на древке, пропитывая камзол и плащ. Моргот, он поздно почувствовал прицел… Как можно было так глупо, вскачь нарваться на стрелу, с близкого расстояния легко прошившую кожаную кирасу и издевательски удачно вонзившуюся меж пластин…