Снохождение

— И как же мне себя повести, Хильзи?

— Да как хочешь, — с тяжёлым вздохом сказала Хильзе. — Если всё будет хорошо, так почему бы и нет.

Диковинная штука эта жизнь, подумалось Хильзе. Иные так добиваются хоть малейшей благосклонности рока, ищут окольные пути и сражаются за шанс, другие удивлённо хлопают глазами, получая очередной подарок от доброй судьбы, да ещё сомневаются: брать или не брать…

Когти сами расцарапали занавесь. Хильзе неслышно выругалась.

— Лучше бы Синга сам пришёл, куда-то пригласил. Так было бы честно и красиво, по-моему, — тем временем говорила Миланэ.

— Ну, смотри сама.

— Может мы зря истратили пять сотен?

— Моя мать говорила, что лучше обрести каплю опыта, чем море золота.

— Преувеличение, конечно.

— Как сказать.

Неожиданно слушать такой ответ от Хильзе, которая всегда казалась весьма практичной особой.

— Побывать на ужине у сенатора никому не помешает, и оно того стоит. Это лишь кажется, что никто не заметит.

— Ладно. Пора.

— Посиди ещё, для важности.

— Не могу уже.

Миланэ встала, подошла к подруге. Та продолжала осматривать её, мерить взглядом, что-то прикидывать в уме.

— Расскажешь потом, что там как.

— Конечно, сестра,

— Ну, ясных глаз, чутких ушей.

— Тихого вечера, Хильзе.

Они поцеловали друг друга в щёку, обнялись. Затем Миланэ вышла спокойно, неспешно, и села в предложенное ландо.

— Прошу, сиятельная.

— Моя благодарность.

За нею приехал совершенно незнакомый лев, хмурый и без симпатии, в длинном, не по погоде, плаще, с длинными усами. Он сидит молча, постоянно потирая правую ладонь большим пальцем, со смутным недовольством разглядывая окружающее, иногда зорко поглядывая на неё, как строгий и ответственный сторожевой, которому должно уберечь хозяйское добро.

— Чудесная погода, не правда ли? — чудовищная банальность от неё, но лев ответил исчерпывающе-необычным образом:

— Кости ломит.

Миланэ заметила, что едут они по уже знакомой дороге; но потом свернули, но Миланэ поняла: дом сенатора должен быть вот здесь, в этом богатом районе, возле Императорских садов.

«Мда, пояс этого пласиса держит осанку получше иных корсетов».

Тряхнула браслетом на левой руке. Старая привычка успокаивает.

Мимо проплывали дома, что утопали в зелени.

Поездка не была утомительной, несмотря на гробовое молчание её компаньона-хранителя. Дом сенатора оказался не таким большим, как представляла себе Миланэ. Она ожидала некоей вычурности, роскоши и неумеренности, а оказалось, что это обычный дом зажиточного марнского гражданина: длинный одноэтажный прямоугольник строгой архитектуры. Двери были открыты настежь, веяло пустотой. Миланэ ожидала, что будет полно приглашенных, что будет шум и гам светского повечерья, но ничего такого не наблюдалось и помине.

«Ваал мой, что я помню из патрицианского этикета?..»

Она не раз была на званых ужинах и пирах у богатых особ, главным образом в Сармане, ближайшем крупном городе возле Сидны, но в провинции нравы и манеры соблюдаются не так строго. Но как будет здесь?

Закатные лучи освещали холл.

— Приветствую, благородная гостья дома Сайстиллари. Смею узнать имя? — встретил её лев-управитель.

— Ваалу-Миланэ-Белсарра имеет честь войти в дом Сайстиллари, — незамедлительно ответила дочь Сидны.

Пол — холодный мрамор. На стенах — фрески.

— Прошу в гостевую комнату.

Тщательно омыть лапы, сначала в первом, потом… Ах да, патрицианский обычай — тебе омывают лапы, ты не делаешь этого сама. Львица-прислужница, железные кольца в ушах (дхаарка, не-Сунга, малоправная) очень тщательно проделывает это, перебирая каждый нижний коготь, а потом ещё чем-то смазывает лапу.

— Спасибо.

Львица посмотрела на Миланэ с каким-то болезненным удивлением, словно та не поблагодарила, а оскорбила. Чувствуя неловкость, Миланэ не стала задерживаться в гостевой комнате и лишь мельком посмотрелась в зеркало.

— Попрошу пройти за мной. Сир Тансарр с нетерпением ждёт львицу, — вёл её дальше лев-управитель; дальше — громко сказано: с десяток шагов, и он растворил двери атриума и тут же отошёл в сторону.

Там уже ждал, стоя посредине, лев в длинно-белой драпированной тоге.

Так, Милани, теперь знакомство по всем правилам. Не спеши.

«Я первая».

— Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи приветствует его мужество.

— Я ждал слышащую Ваала. Тансарр, из рода Сайстиллари, — он непринуждённо поцеловал её руку, причём с соблюдением тонкого правила: у Ашаи-Китрах принято целовать левую, а не правую руку, именно там, где серебряное кольцо.

«Эй, он не обязан этого делать», — вспыхнуло в её сознании. Любой патриций может этого не делать.

— Душа моя рада знакомству.

— Пусть слышащая Ваала разрешит обращаться «Ваалу-Миланэ».

— Не смею разрешать, но смею тепло принимать такое обращение.

Он увёл её за собой по длинному коридору, прочь из атриума.

— Мне хотелось побеседовать в непринужденной, близкой обстановке, без излишних формальностей. Потому пригласил слышащую Ваала на наш скромный семейный ужин.

— Это большая честь для меня.

— Ваалу-Миланэ достойна великой благодарности за отправку души моего брата по крови в Нахейм, — степенно говорил сенатор Тансарр, похожий на постаревшего, потяжелевшего и окрепшего Сингу. — Вынужден признать, что он не был украшением нашего рода, и я долгое время не поддерживал с ним отношений, а потому предпочел не явиться на сожжение. Возможно, это решение расходится с добрыми обычаями верных Сунгов, но я поступил именно так, — совершал он широкие жесты.

Вопреки собственному обычаю наблюдать за всем и подмечать всё, Миланэ вовсю прислушивалась к нему, навострив уши и не обращая внимания на остальное.

— У благородного льва, уверена, были свои причины.

— Тем не менее, по зову рода, я искренне признателен, что сиятельная слышащая Ваала нашла время и возможности для печальной церемонии в Ночь Героев. Не могу не восхититься такой отверженностью.

— Ашаи-Китрах назначены служить духу Сунгов.

Они вошли в небольшой обеденный зал, окна которого выходили на запад; светлые, изумительно красивые лучи освещали его. Миланэ сразу поняла, что трапеза не будет поминальной, и никакого траура в доме не соблюдается. По нраву патрициев, большой, но низкий столик с мраморной столешницей окружали три огромных, широких дивана с сонмом подушек, на которых вовсе не предполагалось сидеть, но возлегать. При поминальных трапезах все сидят на твёрдых скамьях; семья, которая блюдет траур, всегда завтракает, обедает и ужинает только сидя — это строгий обычай во всей Империи.

На столе, кроме фруктов на огромном подносе, высокого сосуда и двух серебряных кубков, больше ничего не было. Выглядело это немного странно. Всё же её пригласили, как хозяйку траурного обряда, и стоило соблюсти некие формальности. Но, похоже, хозяин дома не заботился об этом.

Начинало проясняться: дело либо в Синге, либо в каком-то личном вопросе самого сенатора. Ну да, ну да, скорее всего — атлас красоты.

«Внимай. Попробуй поймать его душу».

Он разлёгся.

Напротив, соблюдая все строгости, возлегла и Миланэ; левая рука держит правое запястье, правая ладонь обращена вниз: знак сдержанности, замкнутости, желания объяснений.

— Пожалуй, Ваалу-Миланэ увидит некую странность в том, — грузно пошевелился он, — что я не убит горем. Не хочу лицемерить и скажу, что с братом порвал очень давно, и показную скорбь считаю себя недостойной. Брат не отличался ни умом, ни честью, и я всё бы ему простил, но не гнусный проигрыш отцовского дела в карты. Грустная история рода, — развёл он руками.

Миланэ промолчала.

Помолчал и Тансарр, вероятно, выжидая её слова.

— Но всё же, отдавая дань Ваалу, почтим его память, — предложил Тансарр, и они вместе взяли со столика кубки, встали.

«Почтим», — кивнула Миланэ.

Они сели обратно. Знак хорошего расположения: сам хозяин подлил ей вина. Так патриции делают только для почетных гостей, обычно питьё наливают слуги. Это Миланэ прекрасно знала, и немало тому удивилась; настораживало, что она успела заработать здесь такой почёт.