Снохождение

Она растёрла тентушь меж пальцами.

Самое главное — правильно подвести глаза. Остальное приложится.

Этому, конечно же, обучают в Сидне. Как хорошо одеться, как привести себя в порядок, как выглядеть достойно. И всё такое.

Всё такое.

Закрыв глаза, она застыла, поигрывая когтями в воздухе.

Всё так странно.

Целый пять сотен. Ваал ты мой, я напрочь спятила, насовсем. И невесть когда смогу отдать такие деньжищи сестре-Хильзе. Добрая подруга, слишком ты добра ко мне.

Что, красива я?

Ой-ёй, ведь красива.

Миланэ смотрится в большое зеркало, и самое время предаться самоизучению-самолюбованию, высматриванию собственных недостатков, предаться созерцанию достоинств. Что, эгоизм? А как иначе? Как львице без этого?

Это очень даже важные вопросы. Слишком важные, чтобы о них молчать.

Чем пленяются самцы, чем поражаются, что находят в её облике привлекательным? Итак, зачем ждать: можно пройтись, сверху донизу или снизу вверх — без разницы. Пусть будет сверху вниз. Уши хорошие, маленькие и округлые, чёрная кайма, и нету той большой проблемы, когда они обрастают шерстью изнутри и снаружи, а для многих львиц — это хлопоты. Окрас шерсти? Чуть темнее андарианского, видимо где-то как-то всплыло чьё-то наследство, тусклый янтарь, тёмноянтарь; самое главное — ровный окрас, без пятен и переходов. Смотрим дальше, встречаемся с нею взглядом; что видим в глазах — каковы они? Сказать можно много, а тем более о глазах всякой Ашаи-Китрах, но в первую очередь в сознание приходит вот что — внимательные. Серо-зелёные, они внимают миру вокруг, оттого взгляд Миланэ всегда чуть-чуть серьёзнее, чем ожидаешь увидеть у молодой львицы. Будь они большими, так никто бы не смог избежать её взгляда; но нет, они вполне обычны. Классическим каноном красоты, которым может похвастаться любая львица северной Сунгкомнаасы (а они и так много чем могут похвастаться), являются уголки глаз чуть кверху, их даже нарочно так подводят тентушью, «ставят стрелы», как говорится меж львицами; она не соответствует сему канону, внешние уголки её внимательных и чуть печальных глаз стремятся-стремятся вверх, но в самом конце словно устают, и сходят вниз. Впалые скулы, которых она некогда стыдилась, потом перестала. Тёмный нос, с узкой переносицей, здесь острые черты; вообще, и вроде бы как вполне андарианка, и на мать весьма похожа, и во внешности множество этих округлых андарианских черт — но нет-нет, но проскочит нечто чужое, своевольное, своё. Никаких проблем с усами, никогда не ведала и не знала, что это такое, а от них не избавляются разве что старые нишани, которым уж нет дела до красоты. Губы тонкие, рот небольшой, зубы ровные-здоровые, но от природы желтоватого оттенка, поэтому Миланэ крайне редко улыбается во все тридцать и всё пытается отбеливать их зубным мелом, весьма малоуспешно. Забавная деталь — длинный язык; в детстве Миланэ всех смешила, что запросто могла облизать не только нос, но и достать до переносицы; но этого, слов нет, теперь никому знать не надо. Подбородок? О, здесь самцам понравится. Маленький, точёный, тонкий, но — хвала андарианской крови! — ни одного острого угла.

С глазами закончено. Миланэ отставила тентушь и тончайшую кисточку, сбросила большую шаль с длинными-длинными оторочками, которой прикрылась, чтобы было уютнее-теплее, встала, и вес на правой лапе, а левая чуть подогнута; больше на ней не было ничего.

Неширокие плечи, руки тонкие, несколько, по её мнению, недостатков: маленький шрам на левом плече (поранилась, попав на кухонный нож, когда дурачилась с Арасси), слишком явственные ключицы, намекающие на излишнюю худощавость, а она уместна только для совсем юных львиц. Грудь? Ещё один недостаток. И вроде есть, но… хм. Давай-ка сложим ладони на талии и спустимся ниже — оценим достоинства. Всё тот же ровный окрас тусклого янтаря, чуть светлее на животе, темнее по бокам. Талия хорошая, выразительная; нет, всё-таки отличная талия, есть чем хвастаться, всё на ней хорошо сидит: пояса, пласисы, свиры, простые платья, любое исподнее, если его подпоясать чем угодно, и без ничего она хороша. Но в том-то и дело, что она не слишком-то тонка, и благодарить надо вовсе не тонкость, а то, что её очень подчёркивает — кровь и отличие всякой андарианки — выразительные, широкие, круглые бёдра, придающие цельность всей фигуре. Да, здесь точно львам нравится.

Повернулась в профиль, чуть опустила голову, всматриваясь в игры светотени на своём теле.

Хвост средний, без большой кисточки, такой себе — им она никогда до конца не довольна. Но что хорошо — очень гибкий, его можно изящно закрутить кверху и ни о чём не беспокоиться. Лапы недлинные, всё хотелось бы чуть длиннее, но ровные, правильные, как на картинке из анатомического атласа или атласа красоты.

Кстати, об атласах красоты.

«Никак нельзя исключить, что он приглашает к себе ради этого. Соглашаться или нет, если предложит? Хм… Раньше я всё отказывала. Теперь посмотрим».

Ах да, вот ещё что.

«А может, Тансарр прослышал о моей стальсе? Маловероятно, но у меня и так столько смутных догадок, что все они — маловероятны».

Её умение в массаже-стальсе известно, многие визитёры Сидны многое бы отдали, чтобы каждую неделю ходить с нею в термы.

«Но не стоит забегать вперёд».

Большой коготь на лапах невыразителен, как и запястная подушечка. Нижнее запястье, этот переход между голенью и собственно лапой с подушечками — тонко, на нём не очень хорошо держатся кнемиды, гетры, и гамаши, и шнуры обуви вроде сандалий, что незаменимы в дальней дороге (иначе подушечки во кровь сотрёшь). Нижние когти она, конечно, не подстригает и не стачивает, это удел совсем уж изнеженных маасси-бездельниц, которые только ходят от кровати к столу, от стола в сад, и обратно в кровать. Но, слов нет, старается за ними смотреть.

Симпатичные лапы, некрупные.

Улыбнулась себе с зеркале. А что, красива, ей ведь красива.

Тонкочувственна в движении, всегда плавна, как всякая хорошая дочь Сидны, сдержанная, во многом даже застенчивая; но что-то всегда есть в её движениях, позах, в её сдержанности, нечто строптивое да неручное.

Потом шемиза, потом пласис, пояс да всё к нему: стамп, кошель, сирна. Поискала у себя, что бы взять из эфирных масел, выбрала смесь сандала с розой. И Ваалу-Миланэ-Белсарра как раз завязывала пояс пласиса, как вошла Хильзе.

— Как я? — спросила Миланэ, не глядя.

— Шик-блеск, — подошла сзади подруга.

— Который час?

— Пятый-шестой примерно.

Миланэ пригладила уши, дотронулась к щекам.

— Хильзе.

Молчание.

— Хильзе?

— Тихо! Кто-то приехал!

Только сейчас Миланэ обратила внимание на цокот копыт, который тут же стих.

— Кто? — всё ещё глядя на себя в зеркале, спросила Миланэ.

— Не знаю. Пойду гляну.

Сидя тише мыши, она слушала:

— Есть ли сиятельная Ваалу-Миланэ-Белсарра? — прозвучал низкий самцовый голос в прихожей.

— Да, есть, — отвечала хозяйка-Хильзе.

— Мне поручено сопроводить её к дому сенатора Тансарра Сайстиллари.

— Она занята, но сейчас выйдет. Льва не затруднит ожидание?

— Конечно нет. Я могу ждать сколько потребуется.

— Спасибо.

Двери закрылись и Хильзе влетела в свою комнату, в которой приводилась в порядок и красоту Миланэ. Собственно, всё было готово, но подруга жестом пригласила присесть дочь Андарии на кровать.

— Ещё посидеть? — спросила Миланэ.

— А то.

Миланэ умолкла, сложив руки накрест. Хильзе встала у окна.

— Это Синга всё подстроил.

— Думаешь? — молвила через плечо Миланэ, чуть прижав уши.

— Скорее всего.

— Тогда зачем всё так сложно?

Хильзе пожала плечами и бросила трепать занавесь.

— У патрициев свои причуды.

— Насколько поняла, его род не принадлежал к высокому сословию. Так, богатые дельцы, — Миланэ начала пристально осматривать когти.

— Но отличие патриция дают всякому, кто стал сенатором. Да не в этом суть. Это нечто вроде жеста, знаешь: «Глянь, какой я влиятельный». Ужин с отцом-сенатором. ещё какой-то сюрприз. И ещё, пока ты не растаешь.