Снохождение

— Входи, Ваалу-Миланэ-Белсарра. Я ждала.

Дисциплара прошла вперёд, как следует, и встала у стола, помня о ровной спине.

— Садись.

— Спасибо, наставница.

Села. Спина ровная, можно облокотиться о подлокотники кресла, левая рука держит кисть правой.

Наставница несколько раз потёрла ладони, взяла графис, постучала им по столу, встала и начала ходить по комнате, вдоль одной из стен, рассматривая книги.

— Миланэ, я считаю, что любые удары судьбы надо принимать достойно. Особенно это касается нас, Ашаи-Китрах.

После такого жуткого вступления она надолго замолчала, не глядя на Миланэ.

— Видишь ли, каждую дисциплару перед Приятием сестринство проверяет, испытывает. Проверяет много, проверяет гласно и негласно.

Амалла скользнула позади неё, и Миланэ ничего не оставалось, кроме как смотреть вперёд.

— Сама понимаешь, что это — строгая необходимость. Только так наше сестринство может быть чистым.

Она явилась с другой стороны.

— И я вынуждена сообщить тебе, Ваалу-Миланэ, что некоторые твои поступки не позволяют сестринству провести для тебя Приятие… — молвила Амалла, вдохнув воздух, желая сказать ещё что-то, но потерявшись со словом. Потому повторила на выдохе: — Провести Приятие.

Миланэ нечасто в жизни чувствовала, что мир темнеет. Но от такой новости бросило и в жар, и в холод одновременно. Ушам не хотелось верить.

— Какие… какие проступки, наставница? — подняла глаза, ища её взгляда, и даже привстала. А потом с умоляющим стоном села обратно: — Нееет…

Она никогда в жизни, в сознательной жизни не представляла себя вне сестринства. Как это? Как понимать? Что это?! Зачем? Почему?..

— Присядь, Миланэ, присядь, — молвила Амалла, поставив руки на её плечи. — Ты должна меня выслушать, ибо я говорю от имени сестринства Сидны. Итак, — она вернулась к столу и села, — каждая дисциплара проходит испытания перед Приятием. Как гласные, так и тайные. Твой проступок заключался в том, что ты, нарушив Кодекс и законы Империи — вероборческие законы, Миланэ — изъявила недостойное любопытство и…

Каждое слово вгоняло шипы в её сердце. Всё завертелось в страшной карусели: Марна, книга, Амон, её судьба, Север, древо миров, патрон, мать.

— …читала книгу в Седьмом зале Марнской библиотеки, воспользовавшись отсутствием служителей и их ошибкой в запечатывании.

Она долго сидела, осмысливая. Так, хорошо. Отлично. Замечательно. Дальше-дальше. Давай, впивай когти к душу. Говори о воровстве. О краже «Снохождения».

— А дальше?

— Что дальше?

— И всё, наставница?

— Ты считаешь, этого мало? Ну, если хочешь — нет, не всё. На тебя также, — она подняла бумажку со стола и начала читать, — сделали анонимный донос из Айнансгарда о том, что ты интересовалась весьма двусмысленными вещами и даже ездила к одной Ашаи, известной своими отступными взглядами.

Амалла взмахнула бумажкой и бросила её на стол.

— Анонимные доносы мы не рассматриваем, сама знаешь, но они хранятся в личном деле. На всякий случай.

Она вздохнула.

— Да, и ещё. В Марне ты застамповала фиктивный брак. К тебе нарочно приходили с проверкой, та пара. Но это уж такое.

— Смею поинтересоваться: а что за книга была?

Амалла долго и внимательно смотрела на неё.

— Я тебя понимаю, если честно. Ты в помутнении. Не могу сказать, что ты была плохой дисципларой. Но испытание придумано не мной и Кодекс — тоже. А книга была… — Амалла начала рыться в бумагах на столе. — Если это тебя интересует… «Снохождение», Малиэль из рода Млиссари. Первая группа. Гадость какая, Ваал спаси, — свершила жест презрения. — Ну скажи мне, родная, вот зачем тебе эта чепуха понадобилась?

Миланэ встала.

— Я просто… мне было просто интересно, наставница, я не желала… зла. А что с книгой? А… а служителей… библиотеки не накажут?

— Миланэ, я тебе сочувствую. Что с книгой? Да лежит, где лежала. Какая разница. Ваал великий, Миланэ… И со служителями всё в порядке, никого не накажут. Очень больно видеть перед собой ученицу, которую мы пытались воспитать все эти годы, в таком… положении. С другой стороны, должна огласить, какое решение по тебе приняло сестринство Сидны. Ты готова выслушать? — Амалла рукой указала, что Миланэ лучше присесть.

— Да, наставница, — так и сделала дисциплара.

— Согласно Кодексу и предвечным устоям сестринства Ашаи-Китрах ты, Ваалу-Миланэ-Белсарра, не можешь быть допущена к Приятию по причине проступков, тебя порочащих. В этом случае ты подлежишь Разоблачению; в случае твоего отказа и противления ты подлежишь Изгнанию. Но! — тут же поспешила добавить старшая сестра, подняв палец с когтем. — Сестринство Сидны не может закрыть глаза на твои прошлые заслуги перед Ашаи-Китрах и Сунгами, а также на то, что ты была доброй дисципларой с сильной игнимарой. Поэтому мы предлагаем иной путь, который смоет твой позор и оставит твою память безупречной. Ты знаешь, что согласно предвечной традиции сестринства, ученица, запятнавшая себя, но имеющая заслуги и добрую память, может очистить свой позор.

Амалла обошла стол и встала перед Миланэ, опершись о него.

— Ты можешь пойти на своё Приятие. Круг Семи будет ждать в назначенное время, и ты вольна придти, а вольна не делать этого. Сестринство не оставляет тебя без выбора. Только сома, которую ты выпьешь… сама понимаешь. Она уведёт тебя в Нахейм. О твоих проступках знает только несколько старших сестёр и амарах. Если ты пройдешь безвозвратное Приятие, то твоя память будет чиста, будешь безупречна в глазах сестринства, никто не посмеет сказать о тебе худого слова. Сестринство должно быть безупречным, и лишь кровь может смыть недостойное.

Миланэ не хотела смотреть ей в глаза. Ей вообще никуда не хотелось смотреть. Всё было до сверхреальности тяжело, напряжённо, и вместе с тем — смешно, и даже глупо.

— Не говори мне о своём решении. Оно мне ни к чему. Обдумай, у тебя в запасе два дня. Если не желаешь разглашения, то храни всё, что я сказала, в тайне. Ни с кем не советуйся. Иначе сёстрам придётся закрыть для тебя путь безупречности, и тогда тебя разоблачат в любом случае. Разглашение твоих проступков не оставит нам выбора.

Миланэ взглянула на неё и поднялась; Амалла больше не заставляла её сидеть, потому они так и стояли в молчании.

— Ведь велики те дисциплары, которых забрал Ваал во время Приятия — они лучшие из нас, — зачем-то добавила наставница; и вдруг Миланэ впервые в жизни увидела, что Амалла испытала нечто вроде стыда: она приложила сжатую ладонь ко рту и посмотрела вниз-сторону.

— Понимаю, наставница Амалла.

Свой голос выдался чужим, словно из бездны.

— И помни, что ты всё ещё дисциплара, пока не пришёл час Приятия.

— Пусть наставница простит мне все ошибки, что я совершала во время занятий. Я старалась быть хорошей Ашаи.

— Ничего. Пустое… Может, я иногда не занималась вами столько, сколько следует. И вот ещё что… Мой совет от меня, старшей сестры, для тебя, дисциплары, — Амалла долго, мучительно подбирала слова, что не было на неё похоже. — Не бойся. Да хранит тебя Ваал.

Миланэ не ответила — что в её положении простительно — и вышла прочь.

Амалла немного посуетилась в кабинете, переложила вещи с места на место; постояла. Потом затушила весь свет и начала смотреть в окно. Оно выходило к основному входу в обитель наставниц. Она ждала, и дождалась: Ваалу-Миланэ вышла. Шла медленно, потом присела на каменную чашу фонтана, хотя садиться там не разрешалось. Сидела она там недолго, потом ушла к Сиднамаю.

Амалла задёрнула занавеску, взяла графис и вдруг швырнула его в угол.

По характеру она подловата, заносчива и болезненно себялюбива. Но и для неё есть свои пределы, сердце у неё не создано из камня. Амалле чужда жестокость, а здесь она увидела её в полном, болезненном расцвете. Она слабо представляла, как всё произойдёт; но реальность оказалась куда хуже, чем ожидания. Ей было бы во много раз легче, если бы Миланэ начала бросаться в лапы, умолять и плакать: брезгливость уравновесила бы чувство жестокого поступка, который она свершила не по своей воле. Но Миланэ выдержала удар судьбы с великим достоинством; Амалла поняла, что в сущности, Миланэ все эти годы была действительно стоящей дисципларой, и это полностью вскрылось лишь в момент истины.