Снохождение

— Первый и последний раз. Первый и последний раз, — повторяла она, словно энграмму.

Нет, она ещё не успела испугаться.

Просто всё это казалось каким-то розыгрышем или фарсом. Миланэ хорошо осознала произошедшее: она попалась на крючок испытания, когда везла комментарии в Марну, и успешно провалила его. Но изумляли несколько вещей. Само испытание оказалось коварным, вообще странным по своему характеру, но в то же время — мелочным, мелкодушным, смешным, даже подлым. Кроме того, в голове не укладывалось, что за такой жалкий проступок сестринство собралось её убить. Это было так глупо, что Миланэ несколько раз засмеялась.

«Они ничего не знают! Они ничего не знают о том, что «Снохождение» я давно украла вместе с Амоном!», — вымученно смеялась она, присев на чашу фонтана. — «Как всё сплелось. В уме не укладывается… Открой книжку — умри! Или будь изгнана. Неужели столь малая причина достойна того, чтобы разорвать судьбу?», — всё больше изумлялась Миланэ.

Она встала и пошла дальше по ночной Сидне.

Столь малая причина. Совершенный пустяк. Проявить любопытство, посмотреть на книгу; да будь она хоть трижды вероборческой — что с того?! До неё её читало множество хвостов, и ничего — живы, они здравствуют, им хорошо! Что за кошмар? Мир сошёл с ума? Что творится в этом мире? И теперь ей следует выбирать: умереть или быть изгнанной?

Хотя здесь выбора нет, знала Миланэ. Выбора нет.

«Но о смерти попозже, попозже», — с холодом в груди подумала она. — «Я попозже подумаю о смерти. Пока о жизни. О жизни».

Промелькнуло несколько мыслей, что всё это — дикая шутка Амаллы или же такое себе испытание перед Приятием. Но умом она понимала, что с таким не шутят, никто бы не посмел так делать. Значит, всё всерьёз. Ладно, итак, всё серьёзно. Хорошо. Что теперь?

«Она сказала, что с Айнансгарда пришёл донос. Ну, тут ясно: сестра Хайдарра постаралась. Взревновала к брату или что?.. Да пёс с ней. В Марне фиктивный брак застамповала. Хах, они были убедительны, а мне было не до того…»

Итак, что теперь?

«Я могу пойти к амарах Леенайни. Она наверняка знает, всё происходит с её соизволения. Я… я приду… паду ниц, буду умолять её оставить меня в сестринстве. Я не хочу умирать, я не хочу быть вне сестринства, ведь так?», — размышляла Миланэ, без огня, весьма холодно. — «О, фу. Если она пожалеет меня, пригладит, то придётся целовать её ручки, и она скажет, что я обязана до самого сожжения. Делишки в Марне, патрон видненький… Фу», — её облик исказился презрением. — «Но это если она пожалеет, снизойдёт. Хочешь такого? Пффф. А что если она…»

— Настоящая Ашаи-Китрах, — с большой злобой и намерением процедила Миланэ, сжав перед собой ладонь. — Кодекс и аамсуна!

Пожилой лев-служитель, хозяйничающий на садовой дорожке, удивлённо-недоверчиво поглядел на неё и сделал шаг в сторону.

«Тогда она скажет, что ты — трусливая, никчёмная тварь, а не дисциплара. Тогда прикажет вышвырнуть меня из сестринства по Церемонии Изгнания, тогда я буду не я. Это будет иная, жалкая, загнанная, малодушная львица. Эта львица возьмёт в ручки свою котомочку и тихонько возвратится домой, в Андарию, потому что больше будет некуда. Она не постучится, просто войдёт в дом, прокрадётся на второй этаж, в свою комнатку, там уляжется на постельке и поплачется, а потом уснёт. Мама её увидит, выслушает сбивчивую историю, пожалеет — ибо мать. А потом потекут дни, и эта львица даже попробует выйти замуж, хотя для Андарии в двадцать четыре — да почти двадцать пять, не отнимай годов себе — немножко поздноватенько, но ничего. О, фу. Такое достойно лишь того, чтобы раз подумать и забыть».

Миланэ поглядела на ладонь, намеренно вызывая игнимару; да начала заниматься, и Миланиши тряхнула рукой, словно сжигая всю мишуру.

Ладно.

Нет-нет-нет, в любой жизненной ситуации есть выход. Всегда ведь был, все эти двадцать четыре года!

«Можно иначе. Есть смысл добровольно пойти на Церемонию Разоблачения. Я там, поиграв в гордость, кое-как всё пройду, и даже попрощаюсь с бывшими подругами и наставницами, будто бы ничего особого не случилось; хотя все будут смотреть на меня по-иному, да-да. Потом, прихватив книгу, сразу уеду в Марну и найду там Амона. “Снохождение” мы сразу вернем, чтобы ни у кого не было неприятностей, он всё бросит, и мы куда-то уедем или уйдём — неважно куда. Ха-ха, а можно книгу и не возвращать. Убежим! Он… он заберёт меня. Я… я буду ему нужна. Я буду ему нужна? Что мы будем делать, как жить? Какая разница. Как-нибудь».

Перед их с Арасси домом есть маленькая скамейка. Миланэ присела, не решаясь входить.

«А буду ли я ему нужна вот такой… никакой? Ведь во что превращусь, когда перестану быть Ашаи-Китрах?», — спросила себя. Седьмым чувством она знала, что ответ на этот вопрос существует, он не останется без ответа, и ответ почти доходил до сознания. — «Что он полюбил во мне? Меня саму или Ашаи-Китрах во мне? Хах, конечно меня. Но… тогда выходит… Можно ли меня разделить? Но ведь ты и есть Ашаи-Китрах, ничто иное, ты сама говорила — ты сама так клялась себе и другим, и даже амарах, и даже иным мирам».

Она подняла руки и положила их на затылок, прикрыв глаза. Потом так, невидяще, уставилась на небо.

«На самом деле я пыталась быть доброй Ашаи, следующей аамсуне. Честно. Мне некому лгать. Я такой и останусь, потому что как иначе? Жить дальше будет много смыслов, но это будет иная Миланэ, с иными мыслями и другой душой; я привыкла к себе, и я честна — да, и честолюбива», — катились слёзы по её щекам, а небольшие звёзды превращались с тусклые расплывчатые пятна. — «Но, видимо, нечто не так со мною или с миром, потому мне суждено выпить отравленной сомы и уснуть. Нет, я умру, будучи Ашаи-Китрах; я пыталась доказать, что Ашаи — нечто большее, чем принято считать; нечто, что должно превзойти. Мне говорила мать, что я буду достойно идти по пути. Что она скажет, узнав, что я опорочилась, разоблачилась и сбежала с каким-то львом? О, фу. Хахах, слишком я смела для такого», — встала она, смеясь.

Не следовало тратить много времени зазря. Некоторые вещи нужно было привести в порядок, некоторые — сделать.

Она вошла в дом; несмотря на то, что Арасси уже спала, она начала приводить всё в порядок по всему дому: складывать свои вещи, забирать всё, что напоминало о ней; делала это хаотично, без плана, в безмыслии. «Снохождение» забрала с чердака и поставила в тумбу, просто завернув в чёрную ткань. Она уж решила, что попросит Арасси лично доставить этот свёрток в Марну и не заглядывать, что там внутри; идущая на смерть вполне имеет право на такую услугу.

«Надо составить несколько писем. Но завтра».

Миланэ ещё не успела всё осмыслить; ей казалось, что она просто собирается в далёкую дорогу. Потому сон подкосил быстро и хорошо.

Ваалу-Ирмайна закрыла ящик. Потом снова открыла, осмотрела его, хоть и он и был пуст. Сдвинула пару раз перегородку. Снова закрыла. Осмотрелась вокруг, будто кто-то мог помочь советом или снять наваждение; старый мастер вопросительно уставился на неё, придерживая книгу, которую как раз хотел поставить на полку.

— Что случилось? — спросил он.

Вместо ответа та изо всех сил бросила ящик на стол, аж поднялась пыль; острый звук прорезал тишину Марнской библиотеки.

— Великосиятельная, как так можно?

Та вся тряслась то ли гнева, то ли от страха, аж звенели подвески на ушах.

— Как?! Здесь должно быть «Снохождение» Малиэль Млиссарской, а здесь что? — её хвост метнулся так, что ударил подсвечный торшер, и тот, брякнув, упал.

Мастер торопливо подбежал, сколь позволяли годы, и взглянул на обложку. Даже дитю стало бы понятно, что книга современная. Открыл титул, а там красовалось:

Домашняя кухарка или трактат об мясных и овощных блюдах для добрых дочерей Сунгов