Игра на двоих

— В Дистрикте все хорошо? Родители живы? — тихо спрашиваю я.

— Да.

— Тебе пора. Много дел предстоит, одно важнее другого.

— Дел хватит на всех.

— Я не об этом, — улыбаюсь краешками губ. — Пост сдал, пост принял, госпожа Президент?

Женщина хмурится, когда до нее доходит истинный смысл сказанных мной слов.

— Кажется, мы договорились держать наш план в тайне, солдат Роу.

Я отмахиваюсь:

— Никому на милю вокруг сейчас нет до этого никакого дела. И… Наш? Это твой план, Аль. Твоя Игра, твоя победа, твой город, твой Дворец. Даже Сноу — и тот сейчас принадлежит тебе.

Неожиданно на лице Альмы появляется самодовольная ухмылка:

— Этот старый интриган всегда был моим…

Отчего-то последняя фраза кажется мне странной, но я легкомысленно отмахиваюсь от внутреннего голоса.

— Ты победила, слышишь? — продолжаю я. — Иди же, получи свой приз и корону.

Койн медленно поднимается на ноги.

— Да, наверное, мне и правда пора. Ты… будешь там со мной?

Я бросаю нерешительный взгляд на Хеймитча. Мужчина едва заметно кивает.

— И рада бы отказаться от предложенной чести, но мне больше негде быть, Аль. Двенадцатый разрушен, Тринадцатый так и не стал мне настоящим домом. Женщина удовлетворенно улыбается.

— Тогда пошли.

— Ты только не сильно зазнавайся, госпожа Президент, — ворчит ментор. — Я не отдам свою подопечную так просто.

— Я очень постараюсь, но ничего не обещаю, — спокойно парирует женщина.

Мы не спеша движемся к планолету, где нас ждет Плутарх. Эбернети и Койн идут чуть впереди меня, так близко, что почти касаются друг друга локтями. Я смотрю им вслед и думаю о том, что эти двое могли бы подружиться. Не сейчас, но однажды.

Вопросы еще остаются, как никогда много. Чтобы ответить на некоторые из них, приходится снова и снова заглядывать в прошлое и переосмысливать все, что случилось за последние месяцы. А еще в нас наконец просыпаются человеческие чувства: самое время оплакать павших. Я решаю потратить на это — на воспоминания — свободное время, которого стало слишком много: по распоряжению Койн весь отряд четыре-пять-один отправляют в госпиталь. Никто не хочет оставаться в Президентском Дворце, поэтому мы перемещаемся в одно из главных зданий Капитолия — Министерство, где заседало правительство во главе со Сноу до того, как его захватили повстанцы. Чтобы оно не сильно выделялось среди остальных построек, его оборудовали и жилым отсеком, но жить там имели право только чиновники. Теперь на верхних этажах расположены кабинеты министров и комнаты для проведения переговоров, а внизу — апартаменты класса люкс. Сбоку, в небольшой пристройке, находится капитолийская больница с опытными врачами, современным оборудованием и эффективными лекарствами. Мы чувствуем себя довольно неплохо, если не считать царапин и укусов, оставленных переродками, но тон, которым говорит с нами женщина, не терпит возражений. Впрочем, иногда в больницу заглядывают посетители, и мы получаем от них привет из настоящего.

Президент Койн руководит Панемом, однако официально она вступит в должность только после казни Сноу. Последний арестован и ожидает суда, а затем — неизбежного исполнения приговора, который (всем это и так понятно) окажется смертным. В Капитолии еще остались остаточные очаги сопротивления, с которыми успешно борются дополнительные войска из Дистриктов. Китнисс и Гейл выжили и даже сумели добраться до Главной Площади. Переодетые в разноцветные плащи, они пытались слиться с толпой капитолийцев и как можно ближе подобраться к Дворцу и к Президенту. В последний момент Хоторна схватили миротворцы. Он схлопотал пару пуль при попытке бегства, но его жизни ничто не угрожает: раны не настолько серьезные, а капитолийские врачи хорошо знают свое дело. После выписки парень отправляется во Второй вместе с отрядом перешедших на нашу сторону миротворцев. Китнисс пришлось в одиночку наблюдать за всем происходящим на площади. Выходит, миссис Эвердин погибла прямо у дочери на глазах. Теперь все, что осталось у Сойки, — крылья. На земле ее больше ничто не держит. Она тоже пострадала от второго взрыва, но несильно. Медперсонал гораздо больше беспокоит тот факт, что пациентка не говорит. Все недоуменно качают головами и проводят все новые и новые тесты, но я уверена, что девушке просто нечего сказать. Меня отпускают из госпиталя на несколько дней раньше, и ее палата — странно, правда? — первое место, куда я направляюсь после выписки.

Еще более удивительно то, что, когда врач оставляет нас наедине, Китнисс решает заговорить со мной. Надев специальный костюм, я неслышно приоткрываю дверь и проскальзываю в стерильную белоснежную комнату. Девушка лежит на койке поверх одеяла и кажется спящей. Но, стоит мне сделает еще один шаг, и она открывает глаза. Ее внешний вид пугает даже сейчас, когда над ней уже неплохо поработали, — что же было, когда ее только привезли в больницу? Тело Сойки напоминает лоскутное одеяло: местами белое, бледное и блестящее, местами красное, воспаленное и очень-очень тонкое. Это пересаженные участки кожи, что еще не прижились и не восстановились до конца. Волосы опалены и кое-где неровно обрезаны. Взгляд мутный из-за огромных доз морфлинга, которыми пичкают Эвердин, надеясь хоть немного унять боль. Ни врачам, ни медсестрам, никому не известно, что против той боли, которая терзает девушку, бессильны даже наркотики.

— Страшно? — тишину между нами прорезает хриплый голос Сойки.

Я нервно сглатываю.

— Нет.

— Так и должно было быть.

— Почему?

Она смотрит на меня раздражающе-снисходительно.

— Я же Огненная Китнисс. Развела огонь, сожгла всех и следом сгорела сама.

Молчание.

— Ты злишься?

Теперь в ее взгляде столько равнодушия, что я не уверена, нужен ли ей на самом деле ответ на поставленный вопрос. И все же повторяю:

— Нет.

Это правда, я действительно не испытываю ни злости, ни обиды. Даже наоборот, я горжусь своим бывшим трибутом. Наконец-то она поняла основной, волчий закон мира, в котором мы с ней живем.

— Ты все сделала правильно, — я открыто и искренне улыбаюсь ей напоследок и выхожу из палаты.

Моя семья прилетает в Капитолий; нас селят в соседних комнатах. Я встречаю их прямо в ангаре и первой бросаюсь маме на шею.

— Мы так хотели приехать раньше, — сквозь слезы говорит она, —, но нас не пускали.

— Это была моя просьба, — приходится приложить немало усилий, чтобы выдавить из себя хоть слово, так сильно она стискивает меня в объятиях. — В столице все еще небезопасно.

— Но война закончилась? Ведь правда?

Я смотрю родителям в глаза, и почему-то становится так горько, что хочется плакать.

— Да. Теперь мы всегда будем вместе.

Меня не оставляет ощущение, что я предала их.

Наступает день суда, однако я вежливо отказываюсь от приглашения присутствовать на заседании. Уже через два часа решение известно всем: Сноу осудили, признали виновным и приговорили к смертной казни. При нашей следующей встрече Койн виновато улыбается:

— Согласно договору, приговор должна привести в исполнение солдат Эвердин.

Я только пожимаю плечами:

— Не страшно. Мне будет достаточно просто увидеть его мертвое тело со стрелой в сердце.

— Мне казалось, ты живёшь ради того, чтобы отомстить этому человеку, — озадаченно протягивает женщина.

— Отчасти так и есть. Но я не хочу убивать Сноу. Его смерть, конечно, достойная плата за гибель моего отца и все то, что нам пришлось пережить, но это было бы слишком просто.

— Так чего же ты хочешь?

— Я хочу причинить боль старику его же оружием — уничтожить все, что ему дорого. Его город, дом, семью. Хочу мучительно и долго убивать его родных у него на глазах.