Игра на двоих

— Знаешь, я бы не сказала, что звери жестоки, а люди милосердны. Скорее, наоборот.

Второй взрыв оказывается в несколько раз сильнее первого. Шансов выжить нет ни у кого на Площади.

— Но если говорить обо мне, — немного подумав, добавляю я, — то ничего не изменилось. Я осталась прежней, и это, наверное, навсегда. Я милосердна к своему миру и тем, кто его в настоящий момент составляет. А этот, внешний мир, заслуживает только жестокости.

Теперь я в полной мере понимаю, что особенного нашла во мне Койн и за что меня любит Хеймитч. Ее дочь и его жизнь здесь ни при чем. Просто когда они смотрят в мои глаза, то видят самих себя. Люди бывают разные, но мы трое — равные части одного целого.

***

До развязки остается совсем немного. Еще минута, и все будет кончено. Но Президенту Панема хватит и пары секунд: он всегда умел рассчитывать время.

— Эджерия!

— Да, господин Сноу?

— Последний приказ…

========== Глава 59. Сейчас самое время ==========

Проходит неделя. И еще одна. Вопреки обыкновению, время идет медленно, прихрамывая и пошатываясь, словно усталый путник, который уже не надеется увидеть родные края. Да и к чему теперь торопиться? Это все. Капитолий пал. Над самой высокой башней Президентского Дворца развевается белый флаг. У меня в ушах до сих пор звучат ликующие крики повстанцев, песня Сойки-Пересмешницы и надрывный плач перепуганных капитолийцев, которые так, похоже, и не поняли, что произошло в тот день на Главной Площади города. Все вокруг суетятся как могут — ходят, что-то делают, смеются, плачут, кричат. И только Победители — нас осталось совсем немного, пальцев рук хватит, чтобы пересчитать, — молча улыбаются и сдержанно и спокойно поздравляют друг друга с долгожданной победой.

Мы приземляемся на крышу одного из зданий, окружающих Площадь, и выходим из планолета под прицелом снайперов-повстанцев. В нас не стреляют сразу, видимо, приняв экстренную посадку железной птицы за капитуляцию. Но, стоит людям увидеть наши лица, и они моментально опускают оружие и отдают нам честь, прижав три пальца к губам. Им необязательно знать, что Китнисс больше не с нами и не с ними, что она решила пойти своим путем.

Повстанцы предлагают оказать нам посильную помощь, но мы только дружно растягиваем губы в усталой улыбке и качаем головами. Спасибо, ничего не нужно. Не хочется никуда идти, не хочется ничего говорить. Они просят воспользоваться нашим планолетом, и мы разрешаем, не особо вслушиваясь в объяснения, зачем он им понадобился. Их отряд улетает — наш остается на крыше. Лео пытается разговорами отвлечь Пита, который снова близок к срыву. Крессида, даже сейчас не забывшая о своем долге, вытаскивает откуда-то из кармана крошечную камеру и снимает все происходящее внизу. Джоанна стоит на выступе на самом краю, смотрит в небо и смеется громким, долгим и страшным смехом. Я опускаюсь на узкую бетонную перекладину и свешиваю ноги вниз. Хеймитч подходит и встает рядом, чуть впереди, готовясь в случае необходимости закрыть меня собой: в воздухе еще свистят шальные пули. Я прижимаюсь к ноге ментора, а он ласково треплет подопечную по волосам. Мы ничего не говорим и даже не смотрим друг на друга. Вряд ли простое слово или взгляд могут передать обуревавшие нас в настоящий момент чувства.

— Мы вели эту войну… зачем, напомни мне?

— Ты забыла?

— Мы вели эту войну…

— …слишком долго, знаю.

Койн и Плутарх прибывают в столицу вечером того же дня. Надо видеть выражение лица женщины, когда она замечает меня, живую, без коммуникафа на запястье, с беспечной улыбкой сидящую на краю крыши и болтающую ногами. Она приказывает пилоту посадить планолет и первой спускается по трапу. Сначала я ожидаю леденящих душу криков, а затем — холодного равнодушного молчания, но Альма Койн так и остается для меня чем-то совершенно непредсказуемым. Она подходит сзади, уже привычным жестом накидывает мне на плечи свою зимнюю, отороченную мехом мной же подстреленной лисы куртку и молча садится рядом. Так мы и сидим — Хейм справа, Аль слева, я между ними. Они недружелюбно косятся друг на друга, а я мысленно обещаю себе, что ментор, его жизнь и его мнение всегда будут для меня на первом месте, что бы ни произошло дальше.

Будущий президент Панема до сих пор не простила мне ту выходку с коммуникафом. Но это не страшно, не страшно. Она простит. Когда-нибудь. А сейчас женщина злится на меня не только потому, что я отказалась бросить по её приказу команду и спасаться самой. В нашей операции было две цели, но те, кто разработал её план, сообщили нам только об одной. Мне удалось разгадать замысел Койн. Каждый раз во время привала, когда остальные спали, а я дежурила, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из глубины канализации, мысли снова и снова возвращались к гибели Боггса и минах, не обозначенных на Голо. И, в конце концов, я все поняла.

Отряд четыре-пять-один должен был выполнить свой долг и умереть. Весь, за исключением меня. Не зря его составили Победители — это все те, кто так неугоден Президенту Тринадцатого. Те, кого она боится, ведь когда война закончится и Сноу будет повержен, перед нами встанет задача выбора нового лидера, и вряд ли мы отдадим свои голоса за Альму Койн. О нет, мы припомним ей все — все хитрости, все уловки, все промахи, все то, что замалчивалось на собраниях, что оставалось за кадром, все, чем мы были недовольны. Все, вплоть до того злосчастного договора. Припомним и оставим доживать остаток жизни в безвестной серости Тринадцатого. И народ прислушается к нам, ведь сейчас в наших руках больше влияния и силы, чем в чьих бы то ни было.

Президент Койн достаточно умна, чтобы понять это. А потому она приказала Боггсу немедленно отправить нас на передовую. Настоящей задачей Звездного Отряда были не сниматься на камеру среди не представляющих опасности каменных обломков и искусственного дыма, а вести за собой другие взводы, подразделения и отряды и первыми получить вражескую пулю в сердце. Альма отправила с нами главу охраны, так как тот тоже впал в немилость за свое теплое отношение к ненавистной Сойке. Но женщина недооценила командора. Вместо того, чтобы слепо следовать приказу, он пораскинул мозгами, понял, чего она добивается и… впервые ослушался приказа своего командира. Он решил сохранить нам жизнь, видимо, считая, что мы заслужили жить. И, вместо того, чтобы вести нас в самую гущу сражений, Боггс выдумал спецзадание, выполняя которое мы оставались в относительной безопасности.

Как только Президент поняла, что ее план разрушен, онa не могла не нарушить наш. По-видимому, женщина приказала Плутарху лишить наш голограф информационной поддержки: вот почему прибор не показал мину, на которой подорвался Боггс. Нас просто бросили на произвол судьбы посреди лабиринта, полного ловушек, с устаревшей — а значит бесполезной — картой в руках и Питом-переродком, ведь она ведь не могла предвидеть, что Сойка сбежит. Съемочная группа тоже была обречена: думаю, ни для кого не секрет, что Крессида и компания на нашей стороне и поддержали бы любое решение Победителей. Что же касается солдат Тринадцатого, им просто не повезло, совсем как тем детям, чье имя вытащили на Жатве. Ферзь пожертвовал парой пешек. Так бывает. Это война.

Все должны были погибнуть, так задумывалось с самого начала, поэтому Койн не хотела отпускать меня в Капитолий. Но я осталась бы только при условии отмены наказания и для Хеймитча, а на такое Президент пойти не могла. Что скажут люди, если она нарушит свое слово и основное условие придуманного ею же договора? Недопустимо. Неприемлемо. Невозможно. И она отправила меня на фронт, но поклялась вытащить оттуда при первой же возможности. Возможность появилась, однако я не захотела воспользоваться шансом и отвергла протянутую руку помощи. Не знаю, что заставило Альму расщедриться и предложить спасти и Хеймитча, однако об этом, наверное, можно спросить вслух. Но позже.