Ветер в лицо

В душе ее боролись противоречивые чувства. Хотя отношения с Федором становились все более напряженными, она была еще далеко от мысли о разрыве. Тем более сейчас, когда она убедилась: Виктор знал, что Олег — его сын. Знал и молчал, чтобы в нужный момент нанести ей удар с холодным расчетом следователя. Это, видно, принесло удовлетворение его самолюбию... Надо иметь каменное сердце, чтобы в течение десяти лет не проявить малейшей заинтересованности в судьбе собственного ребенка.

И вдруг грудь ее сжалась от приступа такой безумной тоски, что она чуть не выдала своего волнения перед сыном. Она готова была побежать назад, к кровати Виктора, и, несмотря ни на что, обо всем расспросить и все рассказать...

Однако Валентина нашла в себе силы побороть это внезапное чувство.

Сотник выжидающе молчал, следя за каждым движением Голубенко.

Федор поднял голову, твердо взглянул в глаза Виктору.

— Это не было ложью, — медленно сказал он, отвечая на незаданный ему вопрос. — И я, и Валентина думали, что так будет лучше...

Федор почти верил, что он и сейчас не прибегает ко лжи. Если это даже не полная правда, то все же полуправда, но не ложь. Разве у Валентины не возникло потом желание скрыть сына?.. Значит, он тогда только опередил события.

Голубенко сказал зажигательно, почти убежденно:

— Лучше для всех... И для тебя. Ведь тебе было бы значительно труднее, если бы ты знал. И Олегу не легче. На кого же нам жаловаться?.. Во всей этой неразберихе виновата только война. А с нее не спросишь.

— Хватит, — хмуро, сдерживая гнев, остановил его Сотник. У него не было ни малейшего желания выслушивать эти жалкие объяснения. У Виктора было много оснований не верить Федору, а Валентина всем своим поведением убедила Сотника, что Федор в своем вранье не одинок.

28

То, чего не прощают одному человеку, легко сходит с рук другому. Лишь бы это было в его характере, чтобы без этого его нельзя было представить, как нельзя представить акацию без колючек, а сиреневые кусты — с колючками.

Ну, скажем, кто обратит внимание на жалобы Никиты Торгаша насчет того, что его печь всегда обходят, что начальство, мол, не удовлетворяет элементарных потребностей его смены, что где-то, кто-то и почему-то всегда его обсчитывает?.. Люди ради вежливости выслушают такую ​​жалобу, а когда он отойдет, — махнут рукой. Пусть поговорит!.. Слышали уже не раз.

А заговори об этом Игнат Сахно, сразу были бы созданы комиссии и подкомиссии для расследования. И если бы эта жалоба не подтвердилась — на голову Сахно посыпались бы десятки обвинений и обид...

Зато и у Игната Петровича была одна черта, которую не простили бы другому, а ему сходило с рук, речь идет о давней, молчаливой, без надежды на взаимность, любви к Лиде. Лида об этом начала догадываться лишь несколько месяцев назад и была этим очень удивлена. А товарищи Игната, — да и не только товарищи, — знали об этом давно. Сначала шутили, заметив, какими глазами он провожает Лиду:

— Ой, нагорит тебе, Игнат, от Солода!..

Но увидев, что упоминание о Солоде заставляет Сахно болезненно морщиться, прекратили шутки и только сочувственно качали головами.

Не раз, выходя утром на работу, Лида замечала его ссутулившуюся фигуру за деревьями, между кустами сирени. Он часами смотрел на ее окна, выжидая, пока появится за стеклом Лидино лицо.

Лида глубоко жалела пожилого вдовца. Тем более что он ей чем-то нравился. Жена Игната умерла три года назад от ран, полученных во время бомбардировки их города. Она пролежала почти десять лет, не вставая с постели. Лида знала, с каким вниманием и сердечностью относился Сахно к своей безнадежно больной жене.

Однажды, выйдя из дому, она заметила на противоположной стороне улицы Сахно, который стоял за тополем, между сиреневыми кустами. Лида позвала.

— Игнат Петрович!..

Сахно вышел из-за своего укрытия. Они пошли рядом. Квадратное лицо Игната нервно передергивалось, рыжие брови опустились на глаза. Завязался какой-то незначительный разговор. Лиде его поддерживать было трудно, потому что Сахно был слишком неразговорчивым.

— Хотите, я познакомлю вас со своей приятельницей?.. Очень хорошая женщина, — хитро улыбаясь, сказала Лида.

Сахно остановился, повернулся и, не попрощавшись, ушел. Лида несколько раз позвала его, но он даже не оглянулся...

Только на следующий день Лида поняла, как она оскорбила Игната Петровича своей неуместной, бестактной жалостью. Ей стало стыдно за свой поступок. Но в таких случаях просить прощения — еще более нелепая бестактность. Она молча переживала эту неприятность и только сегодня, уходя с работы, рассказала о ней Лизе Мироновой.

— Он очень хороший человек, — грустно покачала головой Лиза. — Его действительно жалко...

Они так увлеклись разговором, что не заметили, как повернули в Лизины ворота, зашли во двор.

— Сядем здесь, — показала Лиза на лавочку. — Груш хотите?..

Ловко взобралась на дерево, потрясла. На землю посыпались красные бергамоты. Положила их на скамейку между собой и Лидой. Но подругам было не до груш.

— Я понимаю, Лиза, твое горе. Я ничего подобного не испытывала. У меня все было не так. Полюбила, поженились... Война разлучила. Затем получила сообщение. Вдова...

Она улыбнулась той улыбкой, с которой рассказывают о давно пережитом горе, не желая показать, что это горе до сих пор бередит наболевшее сердце.

— Это давнее... Ведь сейчас вы счастливы, — сказала Лиза.

— Да вроде все в порядке.

Белая прядь на Лидиных волосах лежала крутой волной. Синяя блузка была не совсем ей к лицу, но это мог бы заметить только тот, кто видел ее в белом или светло-зеленом.

— У вас другое, — грустно сказала Лиза. — Я и опомниться не успела, как потеряла. Только поняла, как хорошо, когда любишь... И уже нет.

— Это несправедливо... Ты меня тоже называй на «ты».

— Вы же старше.

— Но все равно... Ну, как же она тебе в глаза смотрит?.. Сестра. Я бы такую ​​сестру на порог не пустила.

— А почему?.. Если полюбила... Разве она виновата? И он не виноват. Я думаю, что это от людей не зависит.

Лиза вопросительно посмотрела на Лиду, словно ожидая подтверждения своим словам. Лида повернула к ней карие с темными крапинками глаза.

— Это не совсем так. Зависит, Лиза. Если бы не зависело, то большинство людей было бы несчастным.

— Это почему же? — удивленно спросила Лиза.

— А потому... Женился, прожил пять-шесть лет, детей нажил. А потом, глядишь, приворожила другая. Все бросил — и к ней...

Лиза улыбнулась глазами и уголками губ.

— А разве так не бывает?

— Бывает, но не с большинством. Только с людьми неустойчивыми, слабовольными, которые не умеют владеть своими чувствами. У такого человека быстро наступает разочарование. Нового увлечения ему тоже ненадолго хватает... — Лида тяжело вздохнула. — Эх, Лиза. В твои годы это горе не надолго.

— Надолго.

— Все равно пройдет... Бывает горе тяжелее, чем твое.

Лида замолчала, о чем-то раздумывая. Зеленая веточка в ее руках то поднималась, то опускалась, слегка похлестывая по загорелым икрам. А Лиза, выжидая, смотрела на нее.

— В вашем поколении — все нормально. И ребята, и девушки растут вместе, вместе работают. Все живы, здоровы... А у нас иначе получилось. Война...

Веточка в Лидиной руке описала круг и успокоилась, упав ей на колени.

— Без детей, Лиза, не жизнь, — сказала Лида после паузы и пристально посмотрела на свою младшую подругу, как бы оценивая, способна ли она понять ее исповедь. Она, наверное, пока что и любовь понимает только как поцелуи под вязами. — Вот представь мою жизнь. Правда, сейчас легче. А раньше, до знакомства с Иваном Николаевичем... Человек должен жить на людях. Идешь в клуб. Стоит группа девушек. Говорят о своем, девичьем. Подойдешь, — сразу переведут разговор на другое. Будто стесняются самих себя. Любви своей стесняются. Ты им чужая. И не девушка и не женщина — вдова. Пойдешь к сверстницам — те с мужьями, с детьми... Может, и рады тебе, но ты настороженная — не мешаешь ли их семейным радостям?.. Как я завидовала Валентине, что у нее есть Олег...