Страница 303 из 305
Потом женщины сели в повозки, а мужчины на коней; Мардоний только коротко взглянул на своего евнуха и отвернулся. Он вспомнил, как по дороге вперед они отбились от разбойников, и он, Мардоний, закрыл собой семью и любимого друга. Он убил двоих, а сам даже не был ранен. И теперь ему расплачиваться за это – расплачиваться за свою любовь, когда полководцы в бою убивают тысячи, а потом их за это производят в святые?
“Не человеку решать, что срам, а что слава”, - подумал македонец.
Они поехали на север, к тому месту, где ждали их корабли.
Феодора сидела напротив Рафаэлы: обе женщины молчали, отвернувшись друг от друга, только Магдалина села рядом с госпожой, чтобы поддержать ее. Феодора обнимала руками живот, в котором только она одна пока еще видела и чувствовала жизнь, и не могла отделаться от мрачных мыслей: ее одолевало беспокойство за Феофано, какой-то неясный ужас грозил завладеть всем ее существом.
Как тогда, когда Феофано была ранена в бою, - но тогда у Феодоры болели только нога и грудь, а сейчас, вот уже несколько дней, будто кто-то убивал самую ее душу. И даже поговорить об этом было ни с кем нельзя.
Леонард наругает жену за нелепые страхи – но только потому, что сам ничего не сможет сделать, чтобы помочь Феодоре. Критянин знал, что страхи жены редко бывают нелепыми.
Всю дорогу до моря Феодора была неразговорчива и печальна, только помогала по мере сил всем, кому могла; Леонард, чувствуя, что бессилен пособить, молча поддерживал жену. Критянин знал, что половина сердца Феодоры осталась за морем, как бы она ни любила его и детей. Что там случилось? Все они узнают ответ, только если море пощадит их самих.
Когда путешественники наконец увидели Венецию, в Италии было уже жаркое лето. Феодоре осталось только два месяца до родов, и эти месяцы она должна была провести в покое, у себя в имении.
Русская жена ее сына требовала забот, но душа Екатерины полностью принадлежала Варду, в отличие от души Феодоры: и, не понимая до конца причин тревоги свекрови, Екатерина всячески старалась помочь. Феодора улыбалась счастливой новобрачной, но продолжала молчать.
Она не успокоится, пока не узнает, что с Феофано.
Чтобы пережить эти последние месяцы вдали от царицы, потребовалось терпение великомученичества.
Оказавшись дома, Феодора сразу же послала людей в имение Феофано: и узнала новость, которая поразила ее, но не удивила. Она ожидала чего-то подобного.
- Госпожа Калокир отплыла на своем корабле на Крит, еще два месяца назад, - сказали ей.
С Феофано, конечно, уехал Марк и сын Леонид: никто из оставшихся ничего не мог сказать Феодоре. А может, слугам было приказано молчать.
“Может быть, Феофано нарочно избегает встреч со мной, как Мардоний уехал от Микитки… и даже пуще того: Мардоний никогда не был истинным возлюбленным Микитки, они не отдавались друг другу всецело”.
Феодора плакала, бессильно гневалась, тосковала – но трогаться с места ей было нельзя.
Леонард обещал, что свозит ее на Крит, как только станет можно: он и сам любил Феофано и боялся за нее, и ему не терпелось разузнать о ее судьбе. Но здоровье жены и ее будущего ребенка было самым главным.
Феодора родила третью дочь. Теперь ей пришло время рождать дочерей.
Леонард был очень рад, что все окончилось хорошо. Не ему было роптать на судьбу, по какой угодно причине: комес Флатанелос был очень щедро вознагражден в своей жизни, и порою критянину казалось, что незаслуженно.
Девочку назвали Феофано.
Феодора в сельском уединении кормила и нянчила дочь полгода – и когда прошло шесть месяцев, московитка объявила мужу, что больше не может ждать. К этому времени и жена Варда была уже тяжела; но Феодора была намерена оставить ее на попечение сына, а свое дитя взять с собой в морское путешествие. Она должна была узнать, что произошло с любовью всей ее жизни.
Слишком страшны были сны, которые посещали постель Феодоры: каждый сон был как крушение греческой империи, великолепное крушение мирового духа, после которого не остается ничего.
Леонард согласился отвезти жену на Крит. Там все еще жил и воспитывался Александр, сын Фомы Нотараса… может быть, они найдут его? И знать, что с Феофано, было необходимо всем: многие греки спрашивали об этом, страдали по царице амазонок, но никто не смел отправиться на ее розыски, зная, что последняя императрица Византии искала уединения.
Прибыв на остров вместе с мужем, Феодора сразу запросилась посетить кносские развалины: какое-то предчувствие влекло ее туда, которое стало необоримым, едва московитка ступила на белый песок. Ее влекло к разрушенному дворцу, будто корабельными канатами.
Леонард приказал оседлать для них лошадей, взяв небольшую охрану. Он почти знал, почти видел, что найдет там, во дворце своих предков.
Они еще не доехали до дворца, как вдруг навстречу им заспешили какие-то люди: по-видимому, укрывавшиеся в одной из глинобитных хижин, сохранившихся на месте древних минойских жилищ.
- Ты – госпожа Феодора? А ты – комес Флатанелос? – воскликнул грек: все эти люди, без сомнения, были греки.
Человек, заговоривший с ними, схватил Борея за повод, не давая гостям опомниться. Рука Леонарда дернулась к мечу. Но встречающий воскликнул:
- Я друг! Я знаю, что вы ищете!
Феодора спрыгнула с лошади. Она чуть не упала на руки незнакомому критянину, не замечая уже никакой опасности.
- Феофано?.. Она…
- Идем со мной! Это близко! – велел ей критянин.
- Боже мой, - прошептала Феодора, прижавшись к безмолвному мужу. Леонард тоже спешился, и из его могучего тела будто ушла сила при словах незнакомца: плечи моряка опустились и лицо посерело.
- Феофано мертва? – спросил комес.
Проводник молча сделал супругам знак.
Они обошли черно-красные развалины дворца, и около источника, в пустынном месте, проводник остановился над большой глыбой известняка. С заметным усилием он отвалил камень.
Феодора, не чуя под собой ног, опустилась на колени и провела рукой по беломраморной плите.
- “Никакого подчинения никакому мужу”, - прочитала она греческую надпись. Всхлипнув, Феодора грудью упала на надгробие и обхватила его руками.
“Никакого подчинения никакому мужу” - такова была знаменитая клятва безмужних воительниц из города Темискира.
Когда Феодора наконец смогла говорить, она обратилась к проводнику:
- Как это случилось?
Критянин смотрел на нее с безмолвным уважением к ее скорби. Московитка, сидя над могилой своей филэ, ощущала себя так, точно из нее вынули душу… но вместе с этой мукой стало и легче. Кончилось ожидание страшнейшего.
- Как она умерла? – повторил вопрос жены и Леонард, привлекая Феодору к себе за плечи. – Или это… фальшивка? – воскликнул комес.
Леонард вдруг вспомнил, сколько обманных могил знаменитых героев греки окружали легендами, чтобы вводить в заблуждение приезжих.
Проводник покачал растрепанной полуседой головой.
- Нет, господин, - серьезно и почтительно ответил он. – Здесь и вправду вот уже пять месяцев как погребена царица Феофано, и мы чтим это место как свою святыню. Она была убита… убита здесь же, в кносских руинах, куда приехала со своим воином.
- И никто не схватил убийцу? – воскликнула Феодора. – И Марк не нашел его?
Проводник усмехнулся.
- Спартанцы никогда не умели и не желали беречься от случайных стрел и других подлых ловушек. Выследить убийцу было почти невозможно: он стрелял из укрытия, вы сами видите, сколько их здесь… а потом ускакал.
Критянин помолчал.
- Думаю, это был не враг царицы, а друг.
Феодора вздохнула, борясь с рыданиями, и перекрестилась.
Ей начало казаться, что она понимает…
Проводник посмотрел прямо в карие глаза московитки, и она закраснелась под этим взглядом.