Дети Шини

Сначала я подумала, что это у них репетиция какого-то спектакля, но когда через пару дней перед первым уроком я натолкнулась на неё в раздевалке, то поняла, что она теперь так ходит всегда. Краем уха я слышала, как наши девчонки её обсуждают, но мне нет никакого дела ни до сплетен, ни до наших девчонок, поэтому оставалось только гадать, что же с Ворожцовой произошло.

В этом ролике лицо её было очень бледным, глаза опущены, точно стеснялась смотреть в камеру, хотя чего там стесняться, если снимаешь сам себя? Но потом я поняла, что у неё там внизу лежит листок, по которому она, едва шевеля губами, читала:

"Помочь никто не может. Всё хорошее или не со мной, или уже было. Мифическое счастье? Возможно. Для того, кто способен что-то изменить. Но вчера -- не вернешь, сегодня -- кажется мало, завтра -- не наступит никогда.

Мы все одиноки на пути бесконечных страданий, а мои слова -- бессмысленный пустой звук в яростно ревущем гуле одиноких голосов. Каждый хочет высказаться, но никто никого не слышит, не видит, не чувствует.

Никто никому не нужен. Выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви.

Возможно, у меня и был шанс, но несколько обычных людей, моих ровесников, которые ходят с вами по одним улицам и дышат одним воздухом, наглядно показали мне, насколько я слаба и беззащитна перед этим варварским, жестоким миром".

После этих слов Кристина подняла голову:

-- И я бы очень хотела, чтобы их знали в лицо.

Она вытащила листок А4 и показала в камеру, на нем была распечатана фотография.

-- Даня Марков, -- полушепотом сказала Кристина и сама ещё раз взглянула на листок, словно не была уверена, что это он.

Марков! Мой ботанический одноклассник. Какой ужас! Что он ей такого сделал?

Ворожцова отшвырнула лист с физиономией Маркова и достала другой портрет.

-- Егор Петров.

Этого я тоже знала. Кажется, из одиннадцатого. Типа видеоблогер, но на самом деле просто человек-камера.

-- Настя Сёмина.

Настя-бэшка. Тишайшее и бледнейшее создание, ещё более замороченное, нежели сама Кристина.

-- Саша Якушин.

А этот что здесь делает? Я посмотрела на фотографию и сначала не узнала Якушина, он подстригся и стал ещё лучше. Моя бывшая безответная любовь.

Якушин неожиданно ушел из школы в прошлом году, прямо из одиннадцатого класса, и я его с тех пор не видела, потому что он не из тех, кто выкладывает свои фотки в ВК. Но при чем тут Кристина?

-- Вадим Герасимов.

Герасимов? Ещё один мой одноклассник. Тормоз и грубиян. Ему вообще ни до кого дела нет.

-- Тоня Осеева.

Что? Я? Какого черта?! Я увидела свою довольную улыбающуюся физиономию на фотке и обалдела. Как такое может быть? Я же к Ворожцовой всегда нормально относилась, не лучше и не хуже, чем к остальным. Какая-то дурацкая шутка.

Спешно захлопнула ноут и, словно желая проснуться, посидела пару минут, пытаясь сообразить, что это было. Потом снова открыла экран.

Какая я всё же дурочка! Нужно досмотреть до конца. Это, наверняка, какой-то идиотский новогодний прикол. Но, разве таким шутят?

Снова запустила запись, Кристина показала ещё одну фотографию. Какой-то незнакомый светленький парень -- Костя Амелин.

Выбросив из рук последний лист, она сказала: "Именно они стали причиной..." и, не договорив, осеклась. С трудом изобразила улыбку и отключила камеру. Ни слова о розыгрыше, ни намека на шутку.

Я так спешно отставила чашку на тумбочку, будто остывший чай мог обжечь. И что? Что дальше? Посмотрела на дату письма -- 1 января. Два дня назад.

Хорошо бы, конечно, позвонить этой дуре и высказать всё, что я о ней думаю. Но где взять её телефон? Впрочем, можно и через соцсети. Кого я из девятого знаю? Смирнову, Зайцеву, Ким.

По запросу "Кристина" Ворожцовой не нашлось, а у каждой из этих девчонок по двести-триста друзей, поди разбери под каким ником она живет в сети.

Внезапно дверь в комнату резко открылась, и, как всегда торопливо, вошла мама, уже вся разодетая и надушенная.

-- Так, Тоня, мы с папой уезжаем. Видимо допоздна. По делам.

-- Угу, -- я машинально прикрыла крышку ноута.

Хотя ни мама, ни папа никогда не пытались в него заглянуть. Им совершенно не до того, у них всегда "по делам".

-- Светик, мы сейчас опоздаем, -- закричал из коридора папа, и она, махнув рукой, мол, нечего одно и то же объяснять, выскочила из комнаты.

Я махнула в ответ: действительно, о чем говорить, раз им, как всегда, некогда.

-- Пока, -- крикнули родители, и дверь за ними захлопнулась.

Мама и папа работали вместе в одной риелторской конторе. Только мама специализировалась на загородной недвижимости, а папа на городской. Рабочий день у них был ненормированный: в офис к десяти, как штык, а вечером частенько задерживались до двенадцати. Да и в любой выходной могли сорваться по первому звонку.

В общем, если честно, то свою учительницу по математике я видела гораздо чаще, чем родителей.

С их уходом в квартире тут же повисла неуютная давящая тишина, а серый полумрак сумерек начал зловеще расползаться по углам. От приближающейся темноты и наступившего безмолвия мне тут же стало не по себе.

Я уже давно научилась отгораживаться от всего на свете, от малейшего душевного смятения, от любых застревающих в горле эмоций, от болезненных и беспокойных мыслей, но перестать бояться темноты не могла никак.

Что бы ни делала, как бы себя ни убеждала, это было сильнее моего здравомыслия и вполне приличной силы воли. Нечто очень древнее и первобытное, стихийное и совершенно неконтролируемое.

Это с самого детства. Особенно, когда я одна. А одна я почти всегда. Так что стоило срочно подняться и включить свет.

А, что если Кристина не шутила? А, что, если всё по-настоящему?

В таких ситуациях люди бросаются звонить или писать своим друзьям, просить совета, жаловаться, возмущаться, лишь бы как можно скорее переложить свою проблему на кого-то другого. Но у меня не было никого, с кем можно поделиться таким секретом.

Раньше был один друг, но потом сплыл.

Даже никакой безмозглой подружки, которая бы потрясенно охала и говорила "да, ладно!", и то нет. Потому что я терпеть не могу безмозглых подружек, да и любых "друзей" тоже.