Страница 49 из 98
С полдюжины подобных поместий было разбросано вдоль бульвара Футхилл, доходя до пустыни Кристального Озера. Примерно акр ничьей земли, песчаной, поросшей кустарником, с колыхавшимися над нею волнами жара, отделял одно поместье от другого.
Я подкатил на довоенном «бьюике» с откидывавшимся верхом и без особого интереса оглядел ворота. Если не считать нацарапанного на стене названия дома, в нем не было ничего особенно примечательного по сравнению с поместьями других миллионеров в Орчид-Сити. Они все маячили за неприступными стенами. У них у всех были деревянные ворота, чтобы не проникали нежелательные посетители. От них от всех исходил тот же самый вызывающий подобострастие покой, тот же запах цветов и хорошо политых газонов. Хотя я и не мог проникнуть взором за ворота, я знал, что там окажется такой же великолепный бассейн, такой же аквариум, такая же рододендроновая аллея, такой же — в углублении — розарий. Если у вас есть миллион долларов, надо жить с таким же размахом, с каким живут другие миллионеры, иначе вас примут за подонка. Так было, так есть, так всегда будет — если у вас есть миллион.
Отпирать ворота, похоже, никто не спешил, поэтому я вылез из машины и потянул за цепочку звонка. Звонок звенел приглушенно и как-то боязливо.
Никакой реакции не последовало. Солнце нещадно палило. Температура подскочила еще градусов на пять. Было слишком жарко даже для такого легкого упражнения, как тянуть за цепочку звонка. Отпустив ее, я толкнул ворота, и они при моем прикосновении сразу же отворились. Я посмотрел на представшую перед моим взором лужайку — такую большую, что на ней запросто можно было бы проводить танковые маневры. В том месяце траву не подстригали, как не подстригали ее, собственно, и месяцем раньше. Не получили должного внимания и две длинные полоски травы по обеим сторонам широкой подъездной аллеи — ими не занимались с осени. Желтые нарциссы и тюльпаны беспорядочными бурыми пятнами пестрели посреди увядших головок пионов. На бетонированной подъездной аллее проросли сорняки. Роза, на которую никто не обращал внимания, истерически билась на ленивом ветерке, долетавшем из пустыни. Это был заброшенный, никому не нужный сад, и, когда я смотрел на него, мне показалось, будто я слышу, как старик Кросби ворочается в гробу.
В дальнем конце подъездной аллеи я увидел дом: двухэтажный особняк из ракушечника с красной черепичной крышей, зелеными ставнями и нависающим балконом. На окнах — маркизы. По выстланному зеленой плиткой патио никто не разгуливал. Решив не воевать со створками ворот, чтобы загнать «бьюик» во двор, я не спеша направился туда.
Где-то посреди подъездной аллеи я наткнулся на зеленую беседку, заросшую цветущим плющом. В тени, сидя на корточках, резались в кости трое китайцев. Когда я остановился поглазеть, они даже не соизволили поднять глаза, как долго-долго не соизволяли присматривать за садом: три грязных, лишенных разума человека, куривших сигареты в желтой обертке, которым было абсолютно на все наплевать.
Я пошел дальше и за следующим поворотом аллеи увидел бассейн. Бассейн, несомненно, должен был там быть, но не обязательно такой. В этом не было воды, потрескавшаяся метлахская плитка на дне поросла сорняком. Бетонные края покрылись выгоревшим рыжеватым мхом. Белый навес, который в свое время, вероятно, выглядел довольно красивым, частично оторвался и сейчас ворчливо хлопал на меня.
Под прямым углом к дому стоял ряд гаражей с закрытыми двойными дверями. Невысокий парень в грязных фланелевых брюках, майке и водительской кепке сидел на бочке из-под масла и что-то выстругивал. Подняв глаза, он покосился на меня.
— Есть кто-нибудь дома? — спросил я, закуривая сигарету.
— Не приставай ко мне, Джек. Я занят.
— Я это вижу, — сказал я, выпуская дым в его сторону. — Я бы хотел посмотреть на тебя, когда ты отдыхаешь.
Он аккуратно сплюнул на бочку с летошними пеларгониями, с которых никто не удосужился ничего срезать, и продолжал строгать. Я для него сейчас был всего лишь частью заброшенного ландшафта.
Поскольку я понимал, что ничего от него не добьюсь, я прошел дальше к дому, поднялся по широким ступенькам и изо всех сил нажал на кнопку звонка.
Над домом нависла похоронная тишина. Мне пришлось долго ждать, прежде чем мне ответили.
Наконец дверь отворилась, и нечто такое, что вполне могло сойти за дворецкого, посмотрело на меня так, как смотрят на человека, оторвавшего вас от сладостной дремы. Он оказался высоким, сухощавым, седовласым, с впалыми щеками и близко поставленными желтоватыми глазами. На нем была куртка осиного цвета и черные брюки, у которых был такой вид, как будто он в них спал, что, скорее всего, так и было, а рукава его рубашки наводили на мысль, что, если бы только их можно было побеспокоить, их не мешало бы постирать.
— Да? — откуда-то издалека сказал он и поднял брови.
— Мисс Кросби.
Я заметил, что в кулаке он прячет зажженную сигарету.
— Мисс Кросби не принимает, — сказал он и хотел уже было закрыть дверь.
— Я ее старый друг. Меня она примет, — сказал я, просунув ногу, чтобы дверь не закрылась. — Фамилия Мэллой. Доложите ей и понаблюдайте за ее реакцией. Готов спорить, что она распорядится подать шампанского.
— Мисс Кросби нездорова, — сказал он невыразительным голосом, будто зачитывая паршивую роль в еще более паршивой пьесе. — Она больше не принимает. Я сообщу ей, что вы заходили. — Дверь стала закрываться — моей ноги он не заметил. Обнаружив, что дверь не закрывается, он даже вздрогнул.
— Кто за ней присматривает? — спросил я, улыбаясь ему.
В его глазах появилось озадаченное выражение. Жизнь для него уже столь долго была спокойной и безмятежной, что он оказался совершенно неподготовленным к чему-то необычному.
— Сестра-сиделка Гэрни.
— В таком случае я хотел бы повидать сиделку Гэрни, — сказал я и приналег на дверь.
Отсутствие тренировки, злоупотребление сном и свободный доступ к содержимому подвала лишили его всякой стали, которая когда-либо водилась в его мышцах. Он уступил перед моим напором, как молодое деревце перед бульдозером.
Я оказался в непомерно большом холле перед широкой лестницей, которая полукругом вела наверх. На лестнице, посередине, стояла фигура в белом: сиделка.
— Хорошо, Бенскин, — сказала она. — Я сама.
Высокий и сухощавый тип, казалось испытал облегчение от того, что сможет уйти. Он кинул на меня озадаченный взгляд, затем мягкой, кошачьей поступью пересек холл, прошел по коридору и скрылся за обитой сукном дверью.
Сиделка неторопливо спустилась по лестнице, будто знала, что на нее приятно посмотреть, а ей нравилось, когда на нее смотрят. А я смотрел, будьте уверены. Она была сиделкой, будто появившейся из музыкальной комедии, из тех сиделок, при виде которых у вас сразу же подскакивает температура. Блондинка, алые губы, глаза подведены синей тушью: весьма соблазнительная штучка, симфония изгибов и чувственности, столь же восхитительная, живая и жаркая, как пламя ацетиленовой горелки. Если бы ей когда-либо пришлось ухаживать за мной, я бы до конца своих дней оставался лежачим больным.
Но она уже подошла так близко, что до нее можно было дотронуться, и мне пришлось осадить себя, чтобы не сделать этого. По выражению ее глаз я понял, что она отдает себе отчет в том, какое впечатление производит на меня, а у меня мелькнула мысль, что я заинтересовал ее ничуть не меньше, чем она меня. Красивым длинным пальцем она подоткнула под колпак выбившийся локон. Аккуратно выщипанная бровь вопрошающе поднялась. Накрашенные губы расплылись в улыбке. Зелено-синие глаза за тушью были настороженными и исполненными надежды.
— Я рассчитывал увидеть мисс Кросби, — сказал я. — Говорят, она нездорова.
— Нездорова. Боюсь, она даже не в состоянии принимать посетителей. — У нее оказалось глубокое контральто, от которого у меня завибрировал позвоночный столб.
— Какая жалость, — сказал я, бросив быстрый взгляд на ее ножки. У Бетти Гейбл они, возможно, были и получше, но ненамного. — Я только что вернулся в город. Я ее давний приятель. Я и не думал, что она так больна.