Страница 33 из 35
Это призрак пришёл в гости к призраку! Да, когда-то они любили друг друга. Оказывается, та любовь ещё оставила какие-то следы в их шестидесятилетних сердцах, - точно засушенный цветок в давно прочитанной книге.
Когда оба сели и успокоились, он достал какой-то конверт и, протягивая его, спросил:
- Скажите, зачем вы написали мне это письмо?
Мельком глянув на конверт - да, её почерк, она невольно засмеялась:
- Но ведь оно было написано тридцать семь лет назад. Разве я помню?
Он не смеялся:
- Вы не можете не помнить, что вы отказали мне в вашем последнем письме.
Она немного смутилась. Конечно, она помнила, что обставила отказ какими-то отговорками, утаив главное: к тому времени она его разлюбила. Надоело ей с Сеней целоваться, и всё тут.
- У вас не было воли, не было характера, а я хотела мужа-опоры. Поначалу я пыталась оторвать вас от родителей, сделать самостоятельным мужчиной. Но вы не пожелали этого. Вы не поступили в Университет, как я просила, а подчинились матери и стали чиновником. Значит, у вас было мало любви ко мне.
Его глаза на старом лице остались прежними - наивными и доверчивыми.
- Вы говорите, мало любви... А я всю жизнь только одну вас и любил.
- Это слова, - потупилась она. - Так сложилось, и, наверно, к лучшему. Судьба.
- Да, судьба, которая сделала для вас, наверно, лучше, а для меня - ужасно.
Ей сделалось не по себе. Неужто, так своенравно порвав помолвку тридцать семь лет назад, она испортила чью-то жизнь?
- Поверьте, если бы я вышла за вас, то была бы скверной женой. Рассорила бы вас с родителями, испортила бы вашу карьеру, требовала бы всё время поступать по-моему..
- Но зачем вы обещали мне ждать три года? Помните? Вот в письме: через тр и года я должен был придти в церковь Неопалимой Купины, и вы дали бы мне окончательный ответ.
Вот этого обещания она решительно не помнила. Она не помнила его уже тогда, когда давала слово Мише Авилову. Значит, она обманщица...
- Но Семён Андреевич! Ведь уже прошло столько лет!
- Да... Вы были счастливы со своим мужем?
- Да, тем счастьем, которое полагается всякой женщине.
- А я за это время... Мне... Мне даже никто не нравился. Ни одна женщина, никогда! А вы говорите, что отказали мне потому, что я вас мало любил.
Лидия Алексеевна в замешательстве подумала: Скорей бы он ушёл. Гость, кажется, и сам догадался, что сказано всё и пора попрощаться.
Заперев за ним дверь, она прилегла. Свидание сильно растревожило её. Хотелось плакать. Виновата ли она? Разве есть вина в том, что разлюбила? Кто знает! Почему доброму, мягкому, любящему Унковскому она предпочла жёсткого, требовательного , ревнивого Авилова? И если она ненароком разрушила чью-то судьбу, то не была ли и сама наказана?
39. З а г р а н и ц е й
Наступил НЭП. "Опять стали восстанавливать сожжённые заборы, вставлять окна, открывать магазины... Пошла я как-то на Кузнецкий в английский магазин осуществить свою давнюю мечту - купить мышеловку." В квартире было полно мышей, которые уже ничего не боялись. Можно было сунуть руку в карман и вытащить оттуда мышь. Их ловили руками. К счастью, мышеловки она нашла и купила сразу три штуки. Судя по всему, жизнь и в самом деле менялась к лучшему.
Поездка в Чехословакию всё-таки состоялась: сёстрам удалось выхлопотать необходимые документы и собрать денег. Правда, дорогой их обокрали. Свою дочь Лидия Алексеевна нашла в самом бедственном положении. Нина была тяжело больна; Гзовский почти не бывал дома. Крошка Миша нуждался в уходе, но некому было его оказать. Нина не могла двигаться; лицо её казалось безжизненной маской. Иногда ей бывало трудно открыть глаза, и тогда ребёнок лез к матери и пальчиками приоткрывал ей веки.
Без денег, без друзей, в чужой стране, Лидия Алексеевна оказалась в трудном положении. Она распродала всё, что можно, заложила самое ценное, оставив себе только два памятных кольца, за которые мало давали. От Гзовского не приходилось ждать помощи, потому что он не работал. Помогала немного Эля: уехав в Прагу, сестра нашла там какие-то грошовые уроки и присылала родным немного денег.
Гзовский обрадовался приезду тёщи и вскоре объявил, что просит развода: он встретил какую-то разведённую даму и собирается жениться на ней. Нина безропотно согласилась на развод. Довольный, он продолжал жить с семьей, переместившись только из комнаты в прихожую. Возвращаясь вечером, он кричал: "Нина, где мои тапки?" Лидия Алексеевна просила дочь разрешить ей хоть раз швырнуть тапки ему в лицо.
- Мама, он оставляет мне Мишу, - напоминала Нина. Бедная женщина была сама кротость, мягкость, терпение. Но одновременно она обладала сильной волей и непобедимым упорством, с которым матери приходилось считаться.
Услышав, что Лидия Алексеевна недавно из "Совдепии", к ней приходили эмигранты, расспрашивали и, не слыша проклятий, разочаровывались. Удивлённо узнав, что она хочет вернуться в Москву, с ней порывали знакомство. Она писала друзьям: "К своему удивлению, я стала везде и всюду чужой. Я не скрываю, что люблю до страдания свою родину. Там мне было очень плохо. Но там кто-то что-то понимает. А здесь мне противно и скучно."
Этими друзьями была чета Буниных. Узнав, что они в Париже, Лидия Алексеевна вступила в переписку с ними. Бунин её любил. " В ней всё было очаровательно, - вспоминал он. - Голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных ... глаз. И как хороша она была в трауре по её мужу - развязному, всегда с противной насмешливостью относившемуся к её литературный писаниям. Для меня целовать её нежную прекрасную руку всегда было истинным счастьем."
Переписка с милыми сердцу людьми стала большим облегчением для неё на чужбине. Другой радостью было чтение русских классиков. Записавшись в Праге в библиотеку и обнаружив там книги отечественных писателей, она принялась перечитывать их, а многое открывать для себя заново.
Больная дочь - неизбывная забота, а ещё крошка-внук, отнимали много сил, так что о собственных немощах думать не приходилось. Вызывала досаду только обувь: в поисках пропитания ей приходилось много ходить, а туфли совсем развалились, и каждый шаг причинял муку.
Спасение пришло самым чудесным образом. Не входя в подробности, главное заключалось в следующем. В одном из парижских страховых обществ были обнаружены принадлежавшие М.Ф.Авилову акции, и добрые люди поставили об этом в известность вдову. Никогда не вникавшая в денежные дела мужа, Лидия Алексеевна была удивлена и, конечно, чрезвычайно счастлива. Ей причиталось получить десять тысяч французских франков. Это было неслыханное богатство и избавление от бед!
Первое, что она сделала, разбогатев, - купила себе новые туфли.
Лидии Алексеевне удалось перевезти больную дочь и внука в Москву. С Гзовским они окончательно распрощались, и тот сгинул где-то в Америке. Сестра Эля осталась за границей. Позднее она перебралась в Англию, постоянно помогая родственникам посылками, пока с началом новой войны их связь не оборвалась. "Думая о ней, могу только плакать", - записала сестра.
40. Д о м а
" Но разве может быть, что мы приехали, что мы дома, среди своих? Это не сон? На столе кофе, пасха, кулич, слоёные пирожки... Я всё вижу, всё слышу, но... я ещё не верю. Какой-то туман в голове. Разве бывает такое счастье?"
Но счастье промелькнуло, и наступили будни. Дочь была неизлечимо больна. Врачи, как за границей, так и в Москве, не могли определить, чем она страдает. Женщина становилась беспомощным инвалидом. "Голова Нины не держалась на шее, а лежала на плече; глаза почти никогда не открывались. Фигурой она напоминала пустое платье, повешенное на плечики, - так она была худа. Её кормили с ложечки, одевали, раздевали. Передвигалась она с большим трудом. Но сознание у неё сохранилось полностью, хотя реакция на всё была очень замедленная (Из воспоминаний родственницы". Мать самоотверженно ухаживала за нею. Хорошо, что рядом опять была верная Анюта, взявшая на себя заботу о крошечном Мишеньке.