Страница 14 из 35
Чехов молча улыбался. Гости, в предвкушении блинов, принялись дружно хвалить Лейкина, вспоминая другие его рассказы, смеясь и удивляясь. Общий говор стал большим облегчением для Лидии Алексеевны, постаравшейся справиться с вихрем бушевавших в ней чувств.
Запахло свежеиспечёнными блинами, и хозяйка позвала всех к столу. Всего было очень много: закусок, водки и вина, всякой снеди. Гости радостно зашумели; хозяин важно принялся потчевать их:
- А такого сига, Антон Павлович, подадут тебе в Москве? Не сиг, а сливочное масло. А поросёнок? Я недавно ел телятину у Худековых. Так разве она сравнится с моей? Расскажите вашему зятю, Лидия Алексеевна, какая телятина у Лейкина. У него кастрюли серебряные, а у меня простые, зато пища объедение.
Вспомнив про Худекова, обсудили новость, что сын его женится на дочери миллионщика, а миллионщик-то этот - Плещеев, свой брат-литератор. Всю жизнь поэт бедствовал, и вот достался ему на старости миллион, будто в насмешку; так что не знаешь, завидовать или потешаться.
Застолье проходило шумно и весело. Чехов по обычаю своему не смеялся, но временами отпускал такие замечания, что все начинали хохотать. Даже Лидия Алексеевна, немного успокоившись, развеселилась.
Когда, насытившись, гости стали вставать из-за щедрого стола, он оказался рядом:
- Я хочу проводить вас. Согласны?
Согласна ли? Да, конечно!
Гости гурьбой вышли на крыльцо. Возле тротуара уже стояла очередь извозчиков, ожидая седоков. Видя, что сани быстро разбирают, Лидия Алексеевна подсказала Чехову поторопиться. Заспешив, он быстро вскочил в сани и весело крикнул ей:
- Готово! Идите сюда!
Подойдя к саням, она в затруднении остановилась. Он сел со сторону тротуара, а ей надо было обойти по снегу вокруг саней, чтобы сесть с другого бока. Она была в тяжёлой ротонде, и под ротондой одной рукой поддерживала шлейф выходного платья, а другой держала сумочку и театральный бинокль.
- Вот так кавалер! - насмешливо крикнул отъезжавший Потапенко, заметив её замешательство.
Увязая в снегу, она кое-как, боком, уселась; к счастью, кто-то подтолкнул подол её ротонды. Они поехали.
- Что это он кричал про кавалера? - осведомился ничего не понявший Чехов. - Это про меня? Но какой же я кавалер? Я - доктор. А чем же я проштрафился?
Недовольная, она пояснила всё без обиняков:
- Да кто же так делает? Даму надо посадить, а уж потом самому садиться.
Он помолчал:
- Не люблю назидательного тона. Вы похожи на старуху, когда ворчите. А вот будь на мне эполеты...
- Эполеты?
- Ну вот, опять сердитесь. И только от того, что я не нёс ваш шлейф.
Оба развеселились.
- Послушайте, доктор... Я и так чуть леплюсь, а вы ещё толкаете меня локтём, и я непременно вылечу из саней.
- У вас скверный характер. Но если бы на мне были эполеты...- В это время он стал надевать кожаные перчатки.
- Дайте мне, - потребовала она. - На чём они? На байке?
- Нет, на меху.
- Где вы достали такую прелесть?
- Завидно?
Она надела перчатки:
- Ничуть. Они мои.
Они уже переехали Неву.
- Куда ехать, барин? - спросил извозчик.
- В Эртелев переулок, - крикнула она. Это означало, что она желает отвезти его домой.
- На Николаевскую, - потребовал он. То есть, к её дому.
- Извозчик! В Эртелев.
Извозчик остановил лошадь:
- Уж я и не пойму... Куда ехать-то?
Поехали всё-таки на Николаевскую. Перчатки она отдала, но шутливое настроение не проходило.
- Ну, начали писать роман? - спросил он. - Пишите. Медленно, подробно. Я уже говорил, что женщина должна писать так, точно вышивает по канве. Пишите много. А потом сокращайте. Пишите и сокращайте.
- Пока ничего не останется, - рассмеялась она. Ведь она писала всегда набело и тут же относила в какую-нибудь редакцию.
- С вами говорить трудно. Всё потому, что у вас скверный характер. Умоляю, пишите. Не нужно вымысла, фантазии. Пишите жизнь, как она есть.
Что-то уязвило её. Он, конечно, понимает, что рассказы она не умеет писать. Значит, на её долю оставался роман, то есть нечто бесформенное, где она подробно опишет свой быт. Но кто не сумеет живописать собственную жизнь?
- Будете писать роман?
- Лучше послушайте мой замысел, - заупрямилась она. - Вещь будет называться "Любовь неизвестного человека". Вы его не знаете, а он вас любит, и вы это чувствуете постоянно. Вас окружает чья-то забота, вас согревает чья-то нежность. Вы получаете письма умные, интересные, полные страсти. И вы привыкаете к этому, вы уже ищете его... Вам уже дорог тот, кого вы не знаете... И вот что вы узнаёте... Разве не интересно?
- Нет. Не интересно, матушка! - решительно сказал он. Эх, не того он ждал от неё.
Неожиданное словечко "матушка" так рассмешило её, что она залилась хохотом.
- Почему я - матушка? Ну скажите, почему? - Кажется, она снова не могла остановить смех...
Когда они подъехали к её дому, она решительно спросила:
- Вы ещё долго здесь пробудете?
Он собирался уехать нынче ночью, но внезапно передумал.
- С неделю. Надобно бы нам видеться почаще.
- Почаще - как? - счастливо замерла она.
- Каждый день, - серьёзно попросил он. - Согласны?
- Приезжайте завтра вечером ко мне, - неожиданно вырвалось у неё.
Он удивился. Мы с читателем тоже.
- К вам? У вас будет много гостей?
Ей было уже всё равно:
- Наоборот, никого. Муж на Кавказе, Надя вечером не придёт. Будем вдвоём. И станем говорить, говорить, говорить.
Сделав вид, что не замечает её состояния, он серьёзно кивнул:
- Я уговорю вас приняться за роман. Это необходимо, поверьте.
- Значит, будете?
- Если только меня отпустят. Я у Суворина от себя не завишу.
- Всё равно, буду вас ждать. Часов в девять.
Лидия Алексеевна, вы уверены, что ваш муж не имел бы ничего против?
12. 13 ф е в р а л я 1893 г.
Наутро, проследив за завтраком детей, она тут же , ещё неприбранная, разложила свои рукописи, выискивая лучшее, достойное показа высокому судии. В голове уже сложился замысел вечера. Сначала она поведёт гостя в детскую и покажет своих очаровательных детей. Они будут готовиться ко сну, а в то время они особенно прелестны. Пылкая мать не сомневалась, что гость будет только и думать, как бы посмотреть на детей. Пусть позавидует. Потом они отправятся в столовую пить чай, а после чая перейдут в кабинет, где гораздо уютнее, и станут разговаривать. О, сколько всего необходимо сказать! Она не станет упрекать его за невнимание, нет! И тем для разговора заранее придумывать не будет. Только слушать его голос, смотреть ему в глаза.
Ужинать позднее, наговорившись, и не в столовой, а прямо в кабинете. Можно заранее накрыть на круглом столике. Маленький холодный ужин, фрукты, вино и пиво. Шампанского не надо. Оно будет чересчур, чуть не оскорбление муж. Остальное допустимо, но лучше, если Миша и об остальном не узнает: она забудет сказать, а прислуга доносить на хозяйку не станет.
За необходимыми покупками она отправилась лично - к Елисееву на Невский, и, конечно, потратила там больше, чем рассчитывала. Махнув на траты рукой и решив, что выйдет из положения, не заплатив в срок по счёту свечной лавки, она выбрала дорогое вино и самые красивые фрукты.
Вернувшись, она отправилась на кухню проследить за приготовлением кухаркой заказанного ужина и своеручно приготовила свой излюбленный соус. Одежда и причёска заняли оставшееся до назначенного часа время.
Едва стемнело, то есть часов с пяти, она стала ждать, понимая, что ещё очень рано, не скоро, но ни читать, ни писать, ни даже играть с детьми она сейчас не могла. Едва стрелки часов коснулись девяти, она вскочила и принялась ходить по комнате, вся обратившись в слух. Ничего удивительного, она ждала этой встречи не один год.
Звонок раздался в начале десятого. Содрогнувшись, она прижала руку к груди и слушала, пытаясь успокоиться, как Анюта пошла отворять.