Страница 11 из 35
- Вы в Петербурге, - сказала она. Наверно, лучше было бы дополнить, что это замечательно, но она зачем-то напомнила. - А как же ваше решение никогда не бывать здесь?
Он растерянно развёл руками:
- Я, видно, человек недисциплинированный, безвольный.
Не зная, о чём ещё говорить, она растерянно предложила сесть. Они присели к столу, на котором стоял поднос с куском сыра и фруктами. Надина придумка показалась неуместной; хорошо, что бутылка отсутствовала.
Её недовольная гримаса смутила его:
- У вас расстроенный вид. Вы здоровы? Вы благополучны?
Она постаралась взять себя в руки:
- И здорова, и благополучна. Всё хорошо.
Они заговорили о журналах, о театрах, о редакторах, к которым он усиленно её посылал, но всё это было не то, о чём оба на самом деле думали, ненужные слова, бегство от главного, о котором хотелось, но не доставало смелости заговорить.
Нади не было очень долго. Она появилась в сопровождении лакея, нёсшего замороженную бутылку шампанского.
- Узнаёте? Догадались? - весело спросила она, указывая на натюрморт, образовавшийся на столе. - "Скучная история"!
Улыбнувшись, он откинул привычным движением со лба прядь волос:
- Да, да...
- Сергей Николаевич будет только к двенадцати, - говорила хозяйка, разливая шампанское по бокалам. - Сегодня новый балет. Мой муж без ума от танцев, а я не любительница. Придёт ещё несколько гостей, и тогда мы сядем ужинать.
Благодарная сестре, что та взяла разговор на себя, Лидия Алексеевна перевела дух.
Стали появляться гости, разговор сделался всеобщим, и она постепенно успокаивалась. При посторонних Чехов сделался другим. "В обращении он был любезен... внутренне изящен. Но с холодком!... Произносил "Как поживаете?" мимоходом, не дожидаясь ответа. Держался скромно, но без излишней застенчивости; жест сдержанный. Внутреннее равновесие, спокойствие, независимость." (Немирович-Данченко)
Перешли в столовую, и разговор стал всеобщим. Лидия Алексеевна не вслушивалась, думая о своём. Ей была предоставлена возможность поговорить по душам с человеком, так много значившим, но она не сумела воспользоваться счастливыми минутами! Они опять расстанутся, так ничего и не сказав друг другу.
Надя, вспомнив, как хлопотала прошлой весной, помогая отправить в Мелихово собачек от Лейкина, осведомилась о них. Развеселившись, Чехов стал рассказывать о своих любимых таксах. Лидия Алексеевна насторожилась: догадается ли он о её участии?
- А вы ещё не видали Чехова? - думая о Лейкине, обеспокоенно спросила она.
- Кого? - удивился рядом сидевший Чехов.
Не спохватившись, она повторила:
- Чехова. Вы когда приехали?
- Я приехал вчера. - Его глаза смеялись. - Но я сам Чехов.
Поняв свою оплошность, она покраснела до слёз:
- Лейкина! Лейкина! Я перепутала. Я знаю, что вы Чехов.
Все сидевшие за столом начали смеяться. Сконфуженная донельзя, она не знала, что делать. Чехов, внимательно наблюдая за нею, осторожно сказал:
- Нет, я ещё не видел Лейкина. Вы про это хотели узнать?
Она находилась в таком состоянии, что, тоже начав смеяться, почувствовала, что не сможет остановиться и сейчас, к отчаянию своему, заплачет. Пробормотав извинения, она тихонько выскользнула из-за стола и вышла вон.
Немного успокоившись, она заставила себя вернуться в столовую. Едва заметив её в дверях, Чехов встал и подошёл к ней. Надежда Алексеевна тут же весело принялась что-то рассказывать, заставив гостей повернуть головы к ней.
Они незаметно перешли в гостиную.
- Расскажите мне о себе, - попросил он.
Она в затруднении молчала. Рассказать, как муж швырнул на пол оладьи?
- Расскажите про ваших детей, - подсказал он.
Оживившись, она заговорила. Рассказывать о своих ненаглядных Лёвушке, Лодике и Ниночке она могла бесконечно.
- Мне иногда кажется, что не родители воспитывают детей, а наоборот, дети воспитывают родителей... - призналась с улыбкой она.
- Каким образом?
- Они заставляют нас следить за собой. Например, как бы я могла подойти к своим малышкам, будь на моей совести какое-нибудь пятно? Мне кажется, я бы не смогла.
Задумавшись, он покачал головой:
- У вас врождённая, настоящая нравственность. Да, дети... Хорошо иметь своих детей. Что может быть родней?
- Для этого надо жениться, - осмелилась она на улыбку.
- Надо, - кивнул он. - Вы имеете в виду меня? Но я не могу. Я несвободен. У меня есть какая-никакая, но семья: родители, брат и сестра, о которых я обязан заботиться. Вы счастливы? - неожиданно спросил он.
Испугавшись вопроса, она оперлась спиной о рояль, а он остановился перед нею, пытливо заглядывая в лицо.
- Но что такое счастье? - растерянно пробормотала она, целиком в его власти, не в силах уйти от прямого ответа. - У меня хорошие дети, хороший муж. Любимый дом.
- Это счастье, - кивнул он.
И тут её прорвало:
- Счастье?! Я в постоянной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Разве от меня зависит, чтобы все мои близкие были живы и здоровы? Дети постоянно болеют, и тогда я сама не своя. Сама по себе я постепенно перестаю существовать. Меня захватило и держит. И часто с болью думается, что моя-то песенка уже спета. Не быть мне ни писательницей, ни... Да ничем не быть!
Так искренне , с душой нараспашку, она не доверялась даже Наде. Недавнее волнение, подавленное с таким трудом, снова подступало к горлу. Но она не умолкала: он должен знать всё.
- Покоряться обстоятельствам, уничижаться, чтобы своими порывами к иной жизни не навредить семье - это счастье? Скоро я и в самом деле покорюсь и уничтожусь.
Пока она говорила, выражение его глаз менялось. Сначала они были напряжённо сосредоточенны; внезапно в них мелькнула какая-то мысль, напряжение ушло. И когда она замолчала, страстно ожидая ответа, он заговорил горячо, но не совсем о том, чего она ожидала.
- Всё это, о чём вы рассказываете - несправедливое устройство нашей семьи. Семейная подчинённость женщин - то, против чего необходимо восставать, бороться. Это скверный пережиток. Знаете, если бы я женился, то предложил бы жене не жить вместе.
Про себя она не могла не улыбнуться: а дети? Если же без детей, то какая это семья?
- Знаете что? - увлечённо продолжал он. - Опишите вашу жизнь. Это нужно. Вы можете написать так искренне и правдиво, как никто. Вы поможете не только себе, но и многим другим женщинам. Нет, семья не должна стать для вас самоубийством. Вы обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством...
Нет, она не прислушалась к его совету. Она не написала роман о женской доле, хотя он верил в её способности. Мечтать стать писательницей и не прислушаться к Чехову! "Ах, какие чудные труженицы - английские писательницы!" - восхищался он. Она признавалась, что всегда была "прямо насквозь, неистово женщина" . Любовь и дети, дети и любовь были для неё важнее всего. Но разве не таковы все пишущие женщины? А некоторые всё- таки ухитряются писать романы.
Она раздумывала о другом. Если на другой же день по приезде он явился незваным в малознакомый дом, то у него не могло быть другой цели, кроме желания увидеть её. И если он хотел выяснить что-то очень важное для себя, то её сбивчивый монолог мог убедить кого угодно, что эта женщина на мёртвом якоре. И тогда мысль литератора, привыкшего охотно помогать неумелым собратьям, устремилась по привычному руслу: она в материале; способная, искренняя, увлечённая, пусть пишет роман. А он поможет. Лидия Алексеевна, вы не заметили? Он поставил точку в чём-то затаённом, главном ещё тогда, когда вы стояли у рояля. Надо было садиться и писать роман о женской участи - медленно, кропотливо, словно вышивая, как советовал он. Вам шёл уже тридцатый год, следовало быть благоразумней.