Страница 88 из 217
Деревья во мраке шумели тревожно, как всегда перед грозой, почти сливаясь, полыхали зарницы, бледное восковое пламя свечей металось под ветром, готовое вот-вот оторваться и улететь в ночь. Беатрис продолжала плакать отчаянно и беззвучно; и то, что она не стыдилась своих слез, и то, что Жерар продолжал молча сидеть в своем кресле, не пытаясь ее утешить, — создало между ними такую близость, какой не могли бы создать никакие слова.
Слов и не было. Ни одного слова не было сказано ими с того момента, как Беатрис положила руки на клавиши. Она долго плакала, потом постепенно затихла, но не трогалась с места и продолжала сидеть за роялем, держа руки на коленях и остановившимися глазами глядя перед собой в полыхающий зарницами мрак. Жерар тоже словно окаменел в своем кресле. Оплывали свечи, их огни трепетали теперь уже совсем низко, часы пробили двенадцать, потом час. Свечи догорели и стали гаснуть одна за другой. Осталась единственная — ее крошечный синий огонек долго бился в пустой чашечке подсвечника, поднимался и падал, изнемогая в неравной борьбе с ночью. Наконец умер и этот.
Непрерывно — то близко, то далеко — тяжкими волнами плыл гром. Комната освещалась то мертвенным сиянием зарницы, то беспощадным огнем молнии, от которого лицо Беатрис становилось гипсовой маской, а пустые канделябры перед нею вспыхивали острым серебряным блеском.
Почувствовав вдруг, что это не может продолжаться ни одной минутой, ни одной секундой дольше, Жерар вскочил с кресла и, бросившись к двери, нащупал кнопку выключателя. Так же торопливо, точно боясь чьего-то вторжения, он позахлопывал створки окон и задернул шторы, и только после этого посмотрел на Беатрис.
Она ответила ему коротким, тотчас же ускользнувшим взглядом и отвернулась.
Жерар кашлянул, собираясь что-то сказать, но промолчал и снова опустился в свое кресло, сжимая в ладонях голову. Прошло еще несколько минут.
— Я пойду спать, Джерри… — сдавленным голосом и с видимым усилием сказала Беатрис, поднимаясь из-за рояля.
— Да, поздно… Покойной ночи, Трисс.
— Покойной ночи…
Она прошла мимо него, не глянув и не подняв головы, и бесшумно скрылась за портьерой.
Хлынувший перед рассветом дождь лил до самого обеда, то усиливаясь, то затихая. Низко над растрепанными ветром эвкалиптами шли тучи — тяжелые, набухшие ливнем. В комнатах «Бельявисты» было холодно и неуютно.
Впоследствии Жерар никак не мог припомнить, о чем говорили они с Беатрис в то утро и говорили ли вообще. Во всяком случае, встретились они молча. Жерар, сам едва державшийся на ногах, взглянул на лицо Беатрис — осунувшееся после бессонной ночи, с обведенными синевой глазами и пустым ускользающим взглядом — и ничего не сказал. Лишь минуту спустя, опомнившись, он пробормотал что-то насчет испортившейся погоды, так и не пожелав ей доброго утра. Не в силах оставаться без дела, он усадил ее в гостиной с кипой французских журналов и пошел готовить завтрак. Потом они сидели за столом — так же молча, не глядя друг на друга и почти не притрагиваясь к еде. Жерар, чашку за чашкой, пил крепчайший кофе и чувствовал, что нервное напряжение начинает трясти его подобно приступу тропической лихорадки.
Из-за портьеры, отделявшей столовую от гостиной, в тишине явственно доносился звонкий ход каминных часов, с каждым ударом маятника приближая разлуку. Непереносимо было вспоминать вчерашний день, когда впереди было еще столько времени, непереносимо было думать о завтрашнем дне, даже о сегодняшнем вечере, когда он вернется сюда без Беатрис, будет ходить один по опустевшему дому и видеть вещи, к которым она прикасалась, кресло, в котором она сидела, книги, которые она перелистывала…
После полудня дождь кончился, в быстро увеличивающихся разрывах между тучами засияла ослепительная синева. Жерар предложил поехать покататься в ближнюю рощу. Беатрис медленно вела машину по размытой дороге, косые лучи солнца, пронизывая голубоватый туман испарений, падали между стволами громадных деревьев в длинных лохмотьях отстающей коры, пахло дождевой свежестью и эвкалиптами. В одном месте, несмотря на предосторожности, они все же застряли — машина начала буксовать. Жерару пришлось вылезть в грязь и собирать ветки. Беатрис, закусив губы, нервно рвала рычаг скоростей, пробуя сдвинуть тяжелый лимузин с мертвой точки; наконец ей удалось выбраться задним ходом.
В «Бельявисту» они вернулись уже после пяти. Жерар, мокрый и заляпанный грязью, пошел приводить себя в человеческий вид. Когда он вернулся в гостиную, часы на камине звонко пробили шесть раз.
— Джерри… — тихо сказала Беатрис, не глядя на него, — я думаю, мне лучше было бы… Боюсь, мисс Пэйдж может вернуться раньше меня и позвонить Инес. В конце концов, все равно… Часом раньше или часом позже…
— Разумеется, Трисс, — спокойно ответил Жерар. — Это не имеет значения. Вы готовы? Если хотите, попрощайтесь с Макбетом, я пойду заправлю машину.
Он вышел. Беатрис пустым взглядом обвела комнату, увидела подсвечники на рояле — выгоревшие до конца, в застывших наплывах воска. Так выгорела в эту страшную ночь и она сама. Боже мой, если только он скажет хоть одно слово, если спросит: «Когда мы увидимся?» — но он никогда этого не скажет, никогда не спросит. А ведь теперь все зависит от него! В ней самой уже ничего не осталось — ни чести, ни чувства долга, ни простого самолюбия… Только любовь, только ее запретная и обреченная любовь, обрушившаяся на нее подобно горной лавине…
Вернулся Жерар, неся картину в узкой черной раме.
— Вот, Трисс, — сказал он глухим голосом. — Возьмите это на память… Вам она понравилась, я тоже считаю ее лучшей из всего, что написал…
Он повернул полотно, Беатрис увидела «Отъезд из Вокулёра».
— Спасибо, Джерри, — просто сказала она. — Лучшего подарка вы не могли мне сделать. Идемте…
Всю дорогу они молчали. Машину вел Жерар, Беатрис сидела рядом с ним в спокойной позе, глядя прямо перед собой сухими блестящими глазами. Перед мостом Хенераль Пас он притормозил и покосился на нее.
— Как, собственно, нам ехать?.. Вы говорили, что живете на Окампо, — где это?
— Это недалеко от зоологического… — Беатрис кашлянула, словно у нее пересохло в горле и было трудно говорить. После секундной паузы она, не глядя на Жерара, продолжала ровным, бесстрастным тоном, словно давая указания шоферу: — Сейчас выезжайте наверх, налево до авеню Дель-Техар. Там свернем вправо. Вы знаете улицу Монро? По ней выедете на Кабильдо и поедете до Пласа Италиа. А там я скажу.
Жерар молча кивнул. Синий «манхэттэн» поднялся на автостраду и в густом воскресном потоке машин помчался в сторону реки. После дождя было сыро, бензиновый перегар мешался с запахами мокрой травы, влажные сумерки опускались на столицу. Кое-где по сторонам автострады загорались первые, неяркие еще росчерки цветных реклам.
— Следующая направо будет Дель-Техар, — тихо сказала Беатрис.
Воскресное безлюдье предместий, старые пальмы на Монро, широкая, ярко освещенная авеню Кабильдо с ее немецкими ресторанчиками и пивными — «Мюнхен», «Цум Цеппелин», «Цум блауэн Донау» — потом прогрохотавший над головой поезд Тихоокеанской железной дороги и конная статуя Гарибальди на Пласа Италиа. Лязгающая музыка из баров, толпа перед подъездом кино, освещенные указатели над спуском в подземку, убегающая вдаль двойная цепочка фонарей. Жерар обогнул площадь против часовой стрелки и нырнул в темный туннель авеню Лас-Эрас, между стенами высоких деревьев зоопарка и ботанического сада.
— Уже близко… — Голос Беатрис прозвучал безжизненно. — Джерри… остановитесь где-нибудь здесь, пройдем пешком…
Жерар свернул к тротуару и, заглушив мотор, обошел машину и помог выйти Беатрис.
— А здесь теплее, — заметил он, доставая с заднего сиденья картину.
— Да…
Они долго шли по тихим тенистым улицам, вдоль низких оград особняков; движения здесь не было, лишь раза два мимо них с достоинством прошелестело что-то черное и сверкающее. Прохожих не было и подавно.