Страница 87 из 217
— Браво, Трисс, — сказал он в дверях, — отличная мысль!
— Не правда ли? — сдавленным голосом отозвалась Беатрис, не оборачиваясь.
— А моя дополняет вашу, — подойдя к столу, Жерар поставил между канделябрами бутылку с серебряным горлышком. — Между прочим, это французское… Не в обиду вашей стране будь сказано, я до сих пор не уяснил себе разницу между здешним шампанским и сидром.
— У нас в торжественных случаях больше принято пить сидр.
— Кощунство, Трисс, настоящее кощунство, — весело говорил Жерар, сдирая с бутылки фольгу. — Заменять вино сидром, где это видано…
— Да, конечно…
Жерар бросил на нее через стол быстрый взгляд и снова занялся бутылкой.
— Ну что ж, Трисс, давайте-ка раскладывайте по тарелкам наш скудный по моей вине ужин, я уже открываю.
Ее взгляд не сразу оторвался от свечей и скользнул на руки Жерара, осторожными движениями расшатывающие пробку. Руки артиста — худые, сильные, с длинными пальцами…
— Джерри, — испуганно спросила вдруг она, — а ваше кольцо…
— Кольцо? — Жерар распрямил пальцы и, вскинув брови, озабоченно присвистнул. — Черт возьми… Неужто потерял?..
— Вы его не оставили в туалете?
— Нет… Сейчас я припоминаю, что, когда мылся после возвращения, его уже не было… — Он нахмурился. — Обидно… Это был подарок жены.
— Может быть, оно где-нибудь здесь? — с надеждой спросила Беатрис.
— Да нет, вряд ли… Нет, это, очевидно, во время наших скачек, — покачал головой Жерар. — Жаль. Ну что ж, как говорится, никогда не оплакивай потерянного. Кто-нибудь найдет — на счастье… — Он усмехнулся и снова принялся расшатывать пробку.
— Мне очень жаль, — тихо сказала Беатрис. — Я оказалась невольной виновницей, Джерри. Ваша жена мне этого не простит…
— Глупости, какая вы виновница. Значит, ему суждено было потеряться именно сегодня, и все тут. Ваш бокал, Трисс.
Беатрис подставила бокал, щурясь на неяркую игру теплого света в золотистой струе. Потом она подняла голову и посмотрела Жерару в глаза:
— Джерри, я пью за наше знакомство…
…О боже, пусть он ответит: «И за то, чтобы оно оказалось долгим». Если он так скажет, все будет хорошо…
— Я тоже. Ну, за нашу мимолетную встречу, Трисс…
Ее бокал на секунду замер в воздухе, потом она зажмурилась и выпила вино до дна.
…Какой неуютной кажется сейчас эта комната… Нельзя было зажигать свечи, она для них слишком велика, свечи хороши в небольшой комнате, или уж их должно быть очень много, а сейчас кругом мрак, по всем углам, и только здесь маленький теплый островок света… Только не поднять глаз — не встретиться взглядом…
Мрак за окнами, мрак у тебя за спиной. А между тобою и Джерри — бездна, обманчиво сияющая темным зеркалом полированного дерева. Темно-вишневое, оно кажется прозрачным, и опрокинутые отражения канделябров горят где-то в непостижимой глубине, на дне разверзшейся у ее ног пропасти. Всмотрись — какой красный огонь у этих свечей, как кровь… Кровь, опрокинутые свечи — древний обряд проклятия… Где-то у Данте…
— Налейте еще, — быстро сказала она, протягивая пустой бокал.
— Не боитесь? — улыбнулся Жерар. — Впрочем, шампанское не так опасно… Что это — гром?
Он оглянулся на окна, где вздувались и опадали белеющие в темноте занавеси. Снова послышался далекий глухой рокот.
— Да, идет гроза, — кивнул Жерар, разливая вино по бокалам. — Когда же это успели собраться тучи, кажется, все небо было ясным…
— Нет, с юга находили, — сказала Беатрис, — я уже заметила, когда мы возвращались. На юге не было звезд.
— Ну ничего, может, пройдет стороной.
— Нет, Джерри, не пройдет…
— Почему вы думаете? — удивился Жерар.
— Не знаю. — Беатрис пожала плечами. — Когда на тебя идет гроза… не нужно надеяться, что она пройдет стороной. Выпейте за мое счастье — хорошо, Джерри? А я — за ваше.
— Хорошо, Трисс, выпьем друг за друга. Только давайте-ка подойдем к окну…
Беатрис встала из-за стола и вместе с Жераром подошла к окну, держа в руке налитый до краев бокал. Сильно похолодавший ветер вздувал и крутил занавеси, в темноте ровно шумели эвкалипты, и их неясные очертания то и дело на миг вырисовывались на фоне мертвенного сияния далеких зарниц. Пахло близким дождем и осенью.
— Ну, Трисс… — сказал Жерар тем тоном, каким говорят на перроне или на пристани, — будьте счастливы…
Он залпом выпил ледяное вино и взмахнул рукой. Мрак отозвался хрупким звоном.
— Спасибо, — шепнула Беатрис. — Будьте счастливы и вы, Джерри…
Второй бокал полетел в ночь.
— Как свежо стало, — заметил тихо Жерар. — Странно, днем была такая погода, да и весь вечер…
— Все меняется, Джерри, рано или поздно. Я хотела спросить — у вас инструмент настроен? Я сыграю, если вы не против…
— Что вы, Трисс, разумеется… Я не знаю, в каком состоянии рояль, — по правде сказать, никогда к нему не подходил… Давайте посмотрим.
— Вы играете?
— О, — Жерар сделал неопределенный жест. — Почти нет. Когда-то играл, но с тех пор… Минутку, я включу свет в гостиной.
— Не нужно, отнесите туда свечи.
Беатрис прошла в гостиную, к поблескивающему в темноте роялю, села на банкетку, подняла крышку клавиатуры. Вошел Жерар с канделябрами в руках, по стенам побежали ломаные тени. «Сюда», — кивнула Беатрис, пробуя клавиши.
— Ну как, можно играть? — спросил Жерар, поставив на рояль свечи и садясь в кресло поодаль.
— Можно…
— А как вам звук?
Беатрис пожала плечами.
— Понимаете, мне после моего инструмента всякий другой кажется глухим… У меня дома концертный «Стейнвэй», единственная фамильная драгоценность… если не считать папиной библиотеки. Но ваш, кажется, ничего…
— Что же вы мне сыграете?
Она провела рукой по клавишам.
— Я сыграю то, что хотела бы оставить вам на память… о нашей мимолетной встрече. Слушайте, Джерри.
Более близкий раскат грома заглушил вступление — тихое, словно нерешительное. «Четырнадцатая соната», — подумал Жерар со смутным ощущением шевельнувшегося в душе беспокойства. Почему именно эта — ведь Беатрис не может не понимать…
Она-то понимает, ответил ему внутренний голос, ты сам должен видеть — она все понимает, поэтому она и выбрала эту вещь. Но в таком случае что это — исповедь, признание?
Тихая задумчивость первой части, неопределенная еще юная мечта о счастье, пронизанное нежной грустью предчувствие сменяются беззаботным аллегретто второй. Светлые, радостные ноты звенят в комнате, но ведь за окном грозовой мрак, озаренный мертвенным пламенем зарниц. И ничего больше. В нашей встрече нет радости, нет и не могло быть. И то счастье, о котором вы сейчас рассказываете — может быть, веря и надеясь, — оно не для нас с вами, поймите это, Трисс. Поймите это, пока не поздно!
Но было уже поздно. Когда первый трагический аккорд взорвал мираж счастья, Жерар зажмурился от рванувшей сердце острой боли, с ужасом осознав свою непоправимую ошибку. Теперь ты понимаешь, о чем играет Беатрис? Теперь ты видишь, что не имел права оставлять ее здесь и рисковать тем, что случилось? Ведь это ее исповедь — ее рассказ о себе… Что ты наделал, что ты наделал…
«Остановитесь, Трисс!» — чуть было не крикнул Жерар и, открыв глаза, увидел ее озаренный колеблющимся пламенем свечей профиль, закушенные губы и блеснувший след на щеке. Да, уже не остановишь.
Лунная соната? Четырнадцатой Трагической следовало бы ее назвать, — ведь это о трагедии гремит рояль, о смертной муке обреченной любви, о страдании любящих без надежды. Торопливая, словно задыхающаяся мольба сменяется взрывом отчаяния, мелькнувшее воспоминание о прошлом — криком ужаса перед будущим. «То, что я хотела бы оставить вам на память…» А еще вчера она казалась ребенком! Не нужно, Трисс, остановитесь хоть сейчас — это будет страшнее с каждой минутой, остановитесь ради всего святого…
Удар грома взорвался где-то над самой крышей. На секунду показалось, что рушится весь дом. Потом наступила тишина. Жерар вытер со лба холодный пот и открыл глаза — Беатрис беззвучно плакала, прижавшись щекой к клавиатуре.