Страница 11 из 86
— Ничего памятник…
Девушка рассмеялась:
— Как вы странно говорите! Ничего… Замечательный памятник. Только великий скульптор мог создать такое произведение. Вы посмотрите, какое скорбное выражение лица у Гоголя и какая поза! Как она соответствует последнему периоду его жизни. А барельефы! А фонари! Как все выдержано! Я каждый день прохожу мимо и всегда любуюсь. А вы говорите: ничего!
Они прошли по бульвару, и девушка остановилась у большого дома, глядящего сотней широких окон.
— Вот я и пришла. Благодарю вас!
Сергей испугался. Сейчас она уйдет, и чудо, свершившееся сегодня, исчезнет. Проговорил угрюмо:
— Неужели я никогда не увижу вас больше?
— Не знаю! — И девушка глянула на него смеющимися глазами. — А вы хотите?
— Очень!
Он сказал так поспешно, с такой непосредственностью, что девушка невольно улыбнулась:
— Разве вам можно? Вас, кажется, отпускают до «ноль-ноль»?
— Можно, можно! — тоже улыбнулся Сергей. — Хотя, действительно, до «ноль-ноль».
— Я дам вам мой телефон. Когда будет время — позвоните. Записывайте.
— Я запомню.
— Забудете.
— Никогда!
— Так обычно говорят и на следующий день забывают.
— Никогда!
«Никогда» прозвучало так серьезно, что девушка с удивлением подняла на Сергея темные, ставшие строгими глаза. Какое симпатичное лицо у красноармейца. Ясно и прямо смотрят на нее серые глаза. И это твердое «никогда»!
— Запоминайте! — Она назвала номер. — Спросите Нонну.
— А я — Сергей!
— Наконец-то! Я уж решила, что вы так и уйдете, не назвав себя. До свидания, Сережа! — и исчезла в подъезде.
На обратном пути Сергей Полуяров снова остановился у памятника Гоголю. Вглядевшись в скорбную птичью фигуру писателя, понял, как права Нонна. А он, неотесанная дубина, раньше даже удивлялся: зачем поставили такое страшилище на красивом бульваре? Про себя решил первым делом перечитать всего Гоголя. В полковой библиотеке есть. Может быть, когда-нибудь разговор с Нонной зайдет о Гоголе.
В следующий выходной в полку был лыжный кросс, 23 февраля состоялся коллективный выезд в театр Красной Армии, потом дежурство. Позвонить Нонне Сергей Полуяров смог лишь в середине марта. Назвал номер, телефонистка соединила, послышались важные, неторопливые гудки. И звонкий голос:
— У аппарата!
— Будьте добры, попросите Нонну! — даже вспотела рука, державшая телефонную трубку.
— Я вас слушаю!
— Здравствуйте, Нонна. Говорит Сергей!
— А, Сережа! Куда вы пропали? Я думала, что вы забыли номер моего телефона.
— Никогда я не забуду номер вашего телефона! — с мрачной решимостью проговорил Сергей.
— Никогда, никогда? — засмеялась трубка.
— Никогда!
— Хорошо, через сто лет проверю.
— Нонна! Вы сегодня свободны?
— Свободна.
— Пойдемте в кино?
В Художественном кинотеатре на Арбатской площади, как всегда, было людно и душно. Впрочем, это не имело никакого значения. Сергей ничего не видел, не понимал, что происходит на экране. Только — черный локон, упавший на матовый выпуклый лоб, бледное в темноте лицо, легкий запах духов.
Нонна опустила голову:
— Сережа, смотрите на экран.
Он смотрел на экран. Но все равно не мог понять, что там происходит, даже не знал названия фильма. Не все ли равно, какой идет фильм! Чувствовал одно: рядом с ним, чуть касаясь плечом его плеча, сидит девушка. Самая лучшая в зале, в Москве, во всем мире. И это уже навсегда…
Выйдя из кино, пошли по Гоголевскому бульвару. Весна в тот год была ранняя. Снег уже стаял, теплый ветер бережно качал голые ветви лип. Изящная арка станции метрополитена «Дворец Советов» тонко вырисовывалась на фоне бледного вечернего неба. На скамейках темнели пары. Вышли к станции метро. Нонна посмотрела на светло-фиолетовое небо над Замоскворечьем.
— Раньше над рекой стоял храм Христа Спасителя. И сквер вокруг. Как красиво было!
— Куда же храм девался?
— Взорвали.
— Как взорвали? — не понял Полуяров. — Для чего?
— Не знаю. Пятьдесят лет строили, а взорвали за пять дней. Я даже плакала.
Сели на скамью. В голых кронах деревьев, как огромные апельсины, покачивались фонари. Бледные блики пробегали по лицу Нонны.
— Мне очень понравился фильм. А песенка о Париже просто замечательная. Завтра пойду одна и посмотрю еще раз, а то…
Она не договорила. Разве скажешь, что он уже одним своим присутствием мешал ей смотреть фильм.
— Как жаль, завтра я не могу.
— Снова исчезнете на три месяца?
— Не знаю на сколько. Но все равно приду. Никуда, никогда теперь я от вас не уйду.
— Опять — никогда! — Нонна хотела все обратить в шутку, сказать, что вечная любовь теперь продолжается месяца два, но, взглянув на Сергея, замолчала. Было что-то такое в его лице, заставившее ее промолчать. На мгновение показалось: так и будет! Никогда не уйдет от нее юноша с такими глазами.
— Уже поздно. Пора домой.
Сергей коснулся ее руки:
— Нонна! Я люблю вас.
Нонна встала:
— Давно пора домой. — И улыбнулась: — Скоро «ноль-ноль»!
В подъезде темно, — верно, опять перегорела лампочка. С улицы через стеклянную дверь проникает свет бульварного фонаря. Лицо Нонны совсем бледное, и потому особенно светятся темные глаза. Сергей взял ее маленькую руку.
— Начинается! — прошептала Нонна и опустила голову. Но руку не отняла. И тогда Сергей прижался губами к ее губам. Почувствовал слабый запах духов, теплоту губ, частое дыхание.
Нонна вырвалась, бросилась вверх по лестнице. Остановилась на первой площадке и помахала рукой. И снова застучали каблучки по мрамору ступенек.
Сергей шел по бульварному кольцу: Никитский, Тверской, Страстной… Редкие фонари в голых ветвях. Пары на темных скамьях. Шепот. Шорохи. Всплески женского смеха. Смешные, жалкие. Разве они знают, что такое любовь!
В мае Нонна сказала, что все лето будет жить с родителями в Серебряном бору, под Москвой, где у них дача.
— Все лето! — испугался Сергей. — Как ты можешь спокойно говорить об этом. А наш батальон не поедет в лагеря, я буду в Москве.
— В городе так пыльно, душно, а у нас на даче просто прелесть. Целыми днями буду валяться на пляже. — Но, увидев лицо Сергея, предложила: — Приезжай к нам. Тебе давно пора познакомиться с моими родителями. Мама считает неприличным, что я тебя не ввела в наш дом.
— Если ты хочешь — приеду.
— Конечно, хочу! — И замялась: — Только… я сказала маме, что ты студент. Не могла я ей сказать, что ты простой красноармеец. Она у меня с причудами. Такую истерику закатит, что только держись. Отец — другое дело. Он сам в первую мировую войну солдатом был.
— А что делает твой отец?
— Разве так важно?
— Если секрет…
— Никакого секрета нет! — нахмурилась Нонна. — Он врач, медик, — и почему-то смутилась.
А смутилась Нонна не без причины: по специальности ее отец гинеколог. Когда-то давно, когда Нонне было лет десять-одиннадцать, мальчишки из соседнего дома, пересмеиваясь и гримасничая, приставали к ней с вопросом:
— Знаешь, зачем к твоему папе женщины ходят?
Нонна знала: действительно, к папе часто после обеда приходят женщины. А зачем?
Бросилась с расспросами к матери. Ядвига Аполлинариевна успокоила дочку: гадкие мальчишки все выдумали, с ними не надо не только играть, но и разговаривать.
Нонна поверила матери. Но вскоре подруги-одноклассницы просветили ее по части некоторых подробностей занятий отца. С тех детских лет Нонна стеснялась говорить о его профессии, ограничиваясь сухой констатацией: врач, медик.
— Всегда боялся эскулапов, — пошутил Сергей.
— Ничего! Папка у меня славный. Из волжских плотогонов. Я его народником зову. Он и вправду похож на Чернышевского. Только… — и снова замялась. — Только приезжай к нам в гражданском. Студент — и вдруг появишься в гимнастерке и сапогах. У тебя есть штатский костюм?