Все равно будет май

Иван Свистунов

ВСЕ РАВНО БУДЕТ МАЙ

роман

В те баснословные года

Глава первая

ЗАРОЙ

Тогда они еще не знали, что котлован на кирпичном заводе, из которого выбирают породу, называется карьером. Свою глиняную яму они называли зароем, а себя — заройщиками.

С семи утра до четырех вечера на дне зароя они нагружали мокрой, вязкой глиной вагонетки. Престарелый ипохондрик мерин, по кличке Чемберлен, многочисленными лишаями и потертостями вызывавший ажиотаж у оводов, мух и прочей безымянной мошкары, покорно тянул вагонетки в гору, туда, где астматически попыхивал движок, бойко стучал пресс и над толстой черной трубой гофманской печи сердито клубился грязный, медленно расползающийся по небу дым.

Заройщиков было пятеро. Среди разношерстной сборной братии сезонников, работавших на кирпичном заводе, они, по их собственному выражению, считались первыми сзади. Работа на зарое была самой тяжелой, а платили им почему-то меньше всех. Видно, начальники, ведавшие вопросами труда и заработной платы, понятия не имели, что такое доведенное до белого каления солнце над головой, мокрая глина под ногами и пудовая лопата в руках.

Хотя работали заройщики на равных правах — знай ворочай лопату в тягучей неподатливой глине, — все же по молчаливому согласию старшим среди них почитался Петр Петрович Зингер. Во всяком случае, все переговоры с заводским начальством от имени заройщиков вел он.

Никто не мог объяснить, каким образом у природного русака Петровича оказалась чистокровная иностранная фамилия, знакомая заройщикам разве только по швейным машинкам компании «Зингер». Уже не молодой, лет пятидесяти, но крепкий, кряжистый, Петрович походил на тех пролетариев от станка в кепках и спецовках с молотом в руках, какими обычно изображали их на картинах и плакатах художники первой пятилетки. Петр Петрович не любил болтать попусту, но если уж говорил, то каждое его слово ложилось твердо и к месту, как кирпич к кирпичу. О себе он тоже много не распространялся. Только и известно было, что живет Зингер в Пушкарной слободе, бездетный, жена — инвалид: лет пять назад на механическом заводе, где она работала вместе с мужем, ей выжгло горячим паром глаза.

Глядя на широкую согнутую спину работающего Петровича, на то, как старательно, на совесть, ворочает он лопату, невольно думалось о причудливых коленцах судьбы, загнавшей на зарой этого трудолюбивого и сметливого человека, достойного лучшей участи.

Вторая по значению фигура на зарое — Семен Карайбог. Низкорослый, с несколько кривыми ногами кавалериста и худым лицом, он был самым беспокойным и неугомонным среди заройщиков. Семен близко к сердцу принимал все действительные и мнимые несправедливости, легко «заводился». Тогда изощренные словосочетания привычно слетали с его шершавых, обветренных губ, в уголках рта вскипала бешеная слюна.

Такая особенность характера Семена Карайбога объяснялась аварией, постигшей его на жизненном пути. Отслужив срок действительной службы в Красной Армии, младший командир запаса Семен Карайбог прибыл в родной город. Хотя близких и родичей у него здесь давно уже не было, но мила та сторонка, где пупок резан.

Демобилизованного воина встретили хорошо. Горсовет выделил Карайбогу маленькую, но вполне приличную комнатку, райком партии рекомендовал молодого коммуниста на должность начальника военизированной охраны самого крупного в городе механического завода. Работа пришлась по душе Семену. За три года срочной службы он полюбил армию, военное дело. А в охране все напоминало родной полк. Дисциплина, порядок, полувоенная форма — сапоги, брюки галифе, гимнастерка с портупеей.

В те благополучные дни наклюнулся у Семена роман с разбитной и смекалистой продавщицей из продмага Фенькой Косых, по прозвищу Вред. После двух-трех встреч Фенька-Вред наглухо заарканила военизированного работника охраны и быстренько перебралась под его крышу.

Как-то в самом голубом настроении ехал Семен Карайбог домой, предвкушая скорую встречу с ненаглядной Фенечкой. На его беду, за безбилетный проезд в трамвае контролер задержал парнишку лет четырнадцати в рабочей замызганной спецовке и замасленной кепке, сдвинутой козырьком на затылок. По глупости и озорству парнишка бросился наутек. Находившийся на трамвайной остановке розовощекий и строгоглазый милиционер, как потом выяснилось, по фамилии Бабенко, схватил беглеца за шиворот. Парнишка попытался вырваться, и тогда Бабенко наотмашь ударил нарушителя, да так ловко, что у парнишки из уха побежала ломаная струйка крови.

Семен Карайбог, вспомнив свое рабочее детство, не утерпел, выскочил из трамвая и схватил милиционера за руку.

— За что бьешь мальца!

Бабенко дал несколько тревожных продолжительных свистков. Стали собираться любители уличных происшествий.

— Пройдемте, гражданин, в отделение. Там разберемся…

— Пойдем! — охотно согласился Карайбог, уверенный, что правда на его стороне. Но в отделении милиции все обернулось неожиданным образом. Разговор пошел уже не о парнишке, который, воспользовавшись суматохой, смылся, а о нападении гражданина Карайбога С. Г. на представителя власти при исполнении служебных обязанностей. Бабенко так складно доложил дежурному о совершенном на него нападении, продемонстрировал даже царапину на щеке. Неизвестно откуда появившиеся свидетели подтвердили справедливость его слов. Слушать оправдания Карайбога никто не стал. Дежурный быстро составил положенный в таких случаях протокол. Назревало уголовное дело.

Семен Карайбог пустился в поиски правды. Писал заявления, добивался приема у разных начальников, сочинил даже заметку в городскую газету о рукоприкладстве Бабенко. Заметку газета не опубликовала, начальники верили протоколу, свидетелям и пострадавшему на посту Бабенко. Дело Семена Карайбога передали в суд.

В эти дни коварный удар в спину нанесла и Фенька-Вред. Супруг, лишившийся хорошей должности, и угодивший под суд, потерял для нее всякий интерес. Зато Бабенко, оказавшийся холостяком, пленил Феньку плотной осанистой фигурой, сизоватым румянцем тугих щек и светлым холодом строгих глаз. Не дожидаясь суда, забыв, что еще совсем недавно она лихо распевала частушку:

Фенька-Вред переметнулась к Бабенко.

Народный суд, рассматривавший дело гражданина Карайбога С. Г., опираясь на показания свидетелей и потерпевшего, приговорил его к двум годам принудработ. И повезли Семена за Москву, под город Дмитров, где в те времена рыли канал Волга — Москва.

Второе возвращение Семена Карайбога в родные места после отбытия наказания не было столь лучезарным, как первое. О военизированной охране теперь не приходилось и думать. Помыкавшись в поисках работы — нигде не хотели брать бывшего заключенного, — Семен плюнул на все и пошел на кирпичный завод в заройщики.

Такой поворот фортуны озлобил и без того вспыльчивого Семена. Чувство незаслуженной обиды грызло сердце. На худом лице Семена привычно утвердилось выражение ожесточенности. Тогда-то и прилипло к нему прозвище Сема-Душагорит.

Прямой противоположностью Семену Карайбогу был Назар Шугаев. Если Семен не выбирал выражения и с его шершавых обветренных губ всегда готово было сорваться ядреное, ни в какие словари не входящее словцо, то Назар отличался миролюбием и молчаливостью. Не было случая, чтобы он сказал кому-нибудь обидное, ввязался в спор или ссору. В характере его была врожденная деликатность и наивная, почти детская застенчивость — качества весьма необычные на зарое. Когда Семен Карайбог принимался изрыгать хулу, Назар только морщился и неодобрительно покачивал головой. Явись на зарой директор завода и объяви, что с завтрашнего дня для выполнения пятилетки в четыре года заройщики будут получать не по тридцати рублей в месяц, как сейчас, а только по пятнадцати и работать придется все двенадцать часов, и тогда бы Назар не возмутился, не запротестовал: