Громовые степи

Наконец показалась укрытая толстым белым покрывалом крайняя хата. Постучали в маленькое оконце. Вышел невысокого роста дед с всколоченными седыми волосами, согбенный, жалкий, в серого цвета кожушке и стоптанных валенках.

— Дед Тимофей, — представился он, — цыган Тимоха по-деревенскому.

— Почему цыган? — с неподдельным удивлением спросил Сергей. В стоящем напротив человеке вообще трудно было определить национальную принадлежность.

— Я и есть настоящий цыган. Живу здесь, кую помаленьку в кузнице.

На верхней губе у деда большая сизо-красного оттенка опухоль.

— Это у меня рак, — пояснил дед Тимофей, указывая на губу, — дохтур так сказал. Ты не знаешь, как его лечить? — обратился он к Сергею. — Болит проклятый.

— Не знаю, дедушка Тимофей, — ответил растерявшийся от такого вопроса командир взвода, — а этот «дохтур» почему не сказал, как его лечить?

— Уехал он куда-то.

— Почему, деданя, людей-то не видно? Пустота вокруг, тишина.

— Схоронились все от немцев: кто в ямах, кто в лесу живет. Меня не трогают, я никому не нужен.

— А собаки почему не брешут?

— Так их всех оккупанты перестреляли.

— Скажи, дедушка, а сейчас немцы в деревне есть?

— А куда же им деться, тута они. В сельсовете, по-ихнему — в управе, гам и сидят. Вон в том доме. — Дед показал рукой на здание, стоящее несколько на отшибе.

— К бою! — подал команду Бодров.

Бойцы рассредоточились вдоль плетня и сарая, залегли в снег, недоуменно поглядывая на командира.

— Немцы здесь, — передал по цепи командир взвода. — Сколько их, дедушка?

— Ды голов пятнадцать, а то и более. Там с ними два наших полицая и староста.

— Староста и полицаи — кто такие? — насторожился Сергей.

— Да это наши, деревенские. Староста — Ванька Хрящ, Хрящев, значит, двухметровая детина с лошадиной мордой. До войны все по тюрьмам скитался, а теперь к нему на шелудивой козе не подъедешь. Важный такой, кулаки Пудовые, и матерщинник, каких свет не видывал.

— Спасибо за сведения, дедуня, они нам пригодятся.

— Храни вас бог, ребятки. Откуда вы взялись-то?

— Наши перешли в наступление, гонят фашистов.

— У нас тут никто не наступал, кругом одни немцы.

— Выгоним, деданя, выгоним.

— Бог в помощь.

Сельский совет — большой одноэтажный дом, деревянный, покрыт соломой. Со стороны улицы дощатый коридор с входной дверью из толстых дубовых досок, в эту же сторону смотрят два окна, по три с других сторон дома. Дом заметно выделяется среди окружающих его хат.

«Как поступить? — размышлял Сергей. — Можно атаковать пристанище немцев открыто, но вряд ли сумеем без потерь добежать по открытому участку, а там около двух десятков вооруженных солдат. Взять их измором? Но они в тепле, а мы на снегу. Майор говорил, что удача зависит от хитрости, продуманности действий. Думай, командир, думай. Не спеша оглянись, но скоро вечер, холодно».

…Немолодой, с обвисшими щеками унтер-офицер налил по полстакана самогона каждому солдату и полицаям, себе и старосте наполнил всклянь невесть откуда взявшиеся здесь ёмкие фужеры. Они вдвоем сидели во главе длинного, грубо сколоченного из темных досок некрашеного стола, подчиненные разместились на деревянных скамейках по обе его стороны. Поправив на лбу прядь жидких светлых волос, унтер говорил солдатам, что в этой холодной стране нормальные люди жить не могут, ну а если им уж довелось сюда попасть по воле фюрера, надо выпить за то, чтобы перезимовать, чтобы доблестные войска рейха до весны победоносно закончили поход на восток.

— Хайль Гитлер! — сорвавшимся вдруг голосом выкрикнул он.

Вся компания вскочила и хором рявкнула: «Хайль!»

Староста и угрюмые полицаи не понимали смысла длинного тоста унтера, но поддакивали, улыбались. Они гордились тем, что смогли раздобыть целую четверть самогона-первача и достойно угостить своих друзей.

Телефон не работает, дороги засыпаны снегом. Оказывается, это не так уж и плохо, нет начальства, тихо, так бы можно до конца войны прожить.

Когда выпили и закусили по третьему кругу, стоявший на входе полицай, тоже «погревшийся» у стола, сообщил начальству, что идут к ним два по виду подвыпивших мужика.

— Пусть идут, — снисходительно разрешил староста.

Немцы ничего не поняли из разговора, не прислушивались — чести много.

Между тем двое «пьяных» подошли к часовому.

— Нужно увидеть господина старосту, — заплетающимся языком потребовал тот, который повыше, — есть очень важные новости, — голова его тяжело упала на грудь.

— Какая новость?

— Мы скажем только начальнику.

— Еще раз спрашиваю, какая новость, — подозрительно, по-бычьи уставился на подошедших красноносый страж и потянулся за винтовкой, прислоненной к косяку двери.

— Ладно, тебе тоже скажем, — с неохотой согласился молчавший до сего «мужик». — Красная Армия перешла в наступление и далеко продвинулась вперед. Вы уже в окружении, предлагаем сдаться.

Наган командира взвода уперся в живот стоявшему с выпученными глазами охраннику. Второй «пьяный» шагнул вперед, приоткрыл входную дверь в комнату, где бражничала компания, и бросил туда гранату. Взрывом сорвало с петель дощатую дверь, и она обрушилась на часового и стоявшего рядом с ним «пьяного».

В комнате послышались крики, стоны, стрельба. Гитлеровцы один за другим стали вываливаться из окон, вести беспорядочную стрельбу из автоматов. Начал бить из окна станковый пулемет, но новый взрыв гранаты заглушил его. Под прицельным огнем первого и второго отделений немецкий гарнизон быстро таял. К этому времени третье отделение со стороны глухой стены дома ворвалось в коридор, но дальше продвинуться не смогло. В проем двери немцы вели интенсивный огонь.

Когда подбежали к сельсовету остальные бойцы, стрельба уже закончилась. Из восемнадцати солдат противника лишь четверо остались невредимыми и двое тяжело раненными. Живым и здоровым, но до посинения напуганным оказался староста. Его от осколков гранаты защитил своим грузным телом унтер, за которым он прятался до конца боя. Староста не оказывал сопротивления и поднялся с пола только после хорошего пинка.

Погиб командир второго отделения. Это он бросил две гранаты в комнату, вел огонь из нагана по пытающимся выскочить из комнаты немцам, но когда кончились патроны, попал под их автоматную очередь. Второй «пьяный» — боец того же отделения — оказался под выбитой взрывом дверью легко контуженным.

Убитых солдат пленные снесли за дом, на мороз. Погибшего младшего сержанта похоронили тут же, перед зданием сельсовета. Пленных и старосту, а после отдыха и часть личного состава командир взвода поставил на расчистку дороги, Волынова с резервом послал осмотреть деревню, разведать, нет ли где еще немцев, а также отыскать председателя и членов сельского совета.

Пересчитали трофеи: восемь немецких автоматов, десять винтовок, гранаты и патроны, станковый пулемет с гремя полными патронными лентами к нему. Но самый главный трофей — восемь пар валенок и три тулупа.

Вскоре заместитель командира взвода привел невысокого изможденного человека в рваной ватной телогрейке, таких же брюках и вконец изношенных валенках. Казалось, его большая голова едва удерживается на тонкой шее.

— Кто такой? — обратился командир взвода к Волынову.

— Говорит, тутошний председатель сельсовета.

Приведенный робко смотрел на командира войск НКВД. Глубокие борозды вдоль щек делали его лицо вытянутым. Он еще до войны побаивался этого слова — НКВД.

— Что же вы там стоите? — обратился Бодров к вошедшему. — Если вы действительно председатель совета, ваше место во главе стола. Вы местная власть.

— Какая я власть? — застенчиво улыбнулся тонкошеий.

— Самая что ни на есть настоящая. Где печать сельсовета?

Сергей вспомнил, что у председателя в Горшовке была такая.

— Вот она у меня.

— Печать государственная. Идите и садитесь на свое место. Вы — советская власть здесь.

Председатель послушно приблизился к столу, постоял в раздумье, гладя на забрызганный кровью грязный пол, и сел на указанное место.