Страница 57 из 70
Такое, впрочем, случается, когда из ста возможных очков коловертец выбивает все сто, когда на все три купленных билета спортлото он выигрывает максимально возможную сумму. Но это редкий, можно даже сказать, исключительный случай.
38
Коловертец мог бы покинуть Каминск ради блеска и славы Академии, где живут его высокородные братья по профессии. Он часто думает о них и о том, что его коловертческая вера является там официальной.
Коловертец говорит: все-таки я уйду отсюда — и не уходит.
Каминск — его маленькая родина, часть большой, любимой им Родины, и он не может покинуть ее, не испытав тягостных сомнений. «Ведь они только потому летают, — говорит коловертец в трудные для него минуты искушения, обращая лицо к небу, — что я здесь. Не только я, но все мы, коловертцы. Я уйду, другие уйдут — что станет с тем, что должно летать? Опустеет небо. Ну полетают еще несколько лет, а потом? Если каминчанин не видит дальше своего носа, если он по недомыслию своему говорит: пусть в академиях чистой наукой занимаются, а у нас делом заниматься надо, — разве небо в этом виновато? Ведь Академию ближнее небо не слишком должно интересовать. У нее свои проблемы: «Почему черное черно, а белое бело?», «Растут ли маргаритки на Марсе?» и прочие наиболее общие проблемы, которые ничуть не хуже и не лучше наших, но только совсем другие».
Коловертец хорошо понимает, что вместе с правом на жительство он получает не только хлеб, но и как бы ключи от ворот крепости — ответственность за ее судьбу. Это чувство и понимание, укрепляющиеся с годами по мере накопления жизненного опыта, лет, отданных любимому делу, без которого немыслима человеческая личность, сродни творчеству. Ибо всякое истинное чувство — к женщине, детям, своей земле, всякая настоящая любовь — это творчество. Здесь опыт, и мастерство, и затраченные усилия значат не меньше, чем первоначальное отрочески-безотчетное чувство. А всякое творчество — в науке, искусстве, любви — требует призвания. Вот почему коловертец особенно остро ощущает свою ответственность перед родиной. «Это моя крепость, — восклицает коловертец, — мое небо, мои самолеты! И пусть проглотит свой язык тот, кто осмелится утверждать, что я лишний и бесполезный человек в институте. Без меня не летало бы то, что должно летать, а если бы летало, то совсем не так, как летает сегодня».
39
Г. А. Балавадзе от
С. В. Голованова
«Привет, старина!
Уж сколько лет прошло, как кончили мы институт и рассеялись по белу свету. Ты, говорят, стал большим человеком. Что до меня, то, оттрубив в Академии почти десять лет старшим лаборантом, я сподобился наконец повышения и являюсь теперь — смешно сказать! — младшим научным сотрудником. Одно утешение: таких нас в Академии много, едва ли не большинство.
Дело не в том, что все мы тупицы или не способные к научной работе люди. Если помнишь, я получил диплом с отличием и был распределен так, как едва ли не каждый из нас мечтал. Во всяком случае, многие мне завидовали.
Моя жена утверждает, что я ошибся в выборе, что мне не повезло, поскольку находиться многие годы на девятых и десятых ролях не слишком приятно.
Тем не менее я и сейчас считаю, что проблемы, которыми занимался все эти годы и которые, возможно, тебе известны как специалисту по опубликованным статьям, увлекательны и интересны, но одному, без помощников, трудно сделать что-либо существенное.
Лаборантов забирают себе доктора, аспирантов — доктора и академики, а нашему брату кандидату даже лабораторную посуду приходится мыть самому.
Приведу одну только цифру: из двадцати с лишним сотрудников нашей лаборатории только двое не имеют ученых степеней.
Если и дальше дела будут идти так же, докторам наук станут предлагать должности лаборантов. Лаборатории ведь не резиновые, и число ставок ограничено. Академическому Олимпу, друг мой Гриша, грозит перенаселение, демографический взрыв. Любовь к нему и преданность — это, конечно, прекрасно. Но семья, Гриша, но дети, но наш возраст, далеко уже не юный…
Короче, обращаюсь к тебе с просьбой. Я много наслышан о Каминске и о райской вашей жизни. Рассказывают, что, имея прекрасные условия для работы, вы почти свободны в выборе тематики, что до сих пор считалось невероятным в прикладном институте.
Я долго думал и все-таки решил написать тебе, поскольку ты единственный, кого я знаю в институте Крюкова. Напиши мне, пожалуйста, не требуется ли вам квалифицированный биолог с большим стажем практической работы, и если да, то я тотчас готов перебраться в Каминск.
Сергей Голованов».
40
Повествуя о мечтах жителей Каминска, мы совсем упустили то обстоятельство, что мечты коловертцев и каминчан строго учитываются руководством крепости и Центра. Мечтам придается строгая форма отчетности в виде долгосрочных прогнозов, которые составляются в каждом отделении, отделе и лаборатории института Крюкова. Каминчане должны ответить, например, на вопросы: что должно летать через двадцать лет? Как должно летать? Каковы наиболее перспективные материалы будущего? Какие основные научные проблемы, стоящие перед отраслью, предстоит решить за это время?
Каминчанин думает: через двадцать лет моему сыну будет столько, сколько мне сейчас. Прогноз погоды, думает житель Каминска, — дело ответственное. Прогноз науки и техники — еще более ответственное дело. Земля, думает иной каминчанин, мало изменилась за последнюю тысячу лет. Если я скажу, что средняя температура июля в Каминске 2000 года составит двадцать градусов, я ошибусь не слишком сильно. Но если окажусь в роли доморощенного фантаста — это уже совсем другое дело. Мог ли предвидеть я двадцать лет назад все, что летает сегодня?
И каминчанин, будучи человеком осторожным и мыслящим сугубо реалистически, пишет в своем прогнозе: «Наука будет играть всевозрастающую роль в решении важнейших технических задач». Разве кто-нибудь скажет: глуп или не прав тот, кто утверждает, что Волга впадает в Каспий?
Коловертец улыбается: каминчане прогнозируют.
41
Однако нередко то знание, которым привык гордиться коловертец, оборачивается против здравого смысла, подрывая уверенность в необходимости и целесообразности затраченных трудов. Речь, конечно, идет о честном коловертце, то есть таком, который в отличие от своего нечестного соплеменника, пользующегося верой неискушенных в науке каминчан, не шьет королю невидимое платье, не зарабатывает свой хлеб на шаманстве, нанося урон экономике Каминска и всему коловертческому делу. Последнее, пожалуй, наиболее существенно, ибо экономические потери не столь велики, если учесть, что подобные индивидуумы и их сообщества достаточно малочисленны в институте Крюкова. Они не жильцы здесь: их не жалуют каминчане и не любят жители Каминска-2.
Итак, речь идет о честном коловертце, долгие годы разматывающем клубок математических формул или химических хитросплетений и убеждающемся однажды в том, что время уходит, клубок не становится меньше и то, ради чего была некогда начата эта утомительная своим однообразием работа, никому не нужно: ни каминчанам, ни коловертцам, ни настоящему, ни будущему. У такого осознавшего свою бесполезность и находящегося в кризисном состоянии коловертца есть два выхода, а именно: продолжить свою деятельность, встав тем самым на бесперспективный для долгожителя Каминска путь, либо найти в себе мужество прекратить ее, поставить крест, начать все заново.
Вот тогда-то коловертцу и предстоит испытать жгучую зависть к тем, результаты чьих трудов настолько конкретны, что их, как говорится, можно потрогать руками. Чем бы ни занимался каминчанин, какой бы стол или стул ни мастерил — это всегда те необходимые вещи, которые кому-то потребны. Каминчанин не окажется перед необходимостью зачеркнуть труды прожитых лет. Что же касается каминчанина, обнаружившего новое явление, предложившего новый способ или оригинальную конструкцию, решившего никем не решенную до него техническую задачу, то такой каминчанин и впрямь достоин всяческого уважения и доброжелательной зависти. Несколько талантливых каминчан способны дать обществу больше, нежели целая армия ординарных коловертцев.