Последний Катон

Но Кремень уже вытащил его из рюкзака и открывал на нужной странице.

— «И я, благоговением объятый, к святым стопам, моля открыть, упал, — прочел он, — себя рукой ударив в грудь трикраты».

— Умоляю вас! Мы что, будем повторять по очереди все жесты Данте? — взмолилась я.

— Тогда ангел достает два ключа, один серебряный, другой золотой, — напомнил нам Глаузер-Рёйст. — Сначала серебряным, потом золотым он открывает замки. И совершенно ясно говорит, что, если один из ключей не срабатывает, дверь не открывается. «Один ценней; но чтоб владеть другим, умом и знаньем нужно изощриться, и узел без него неразрешим».

— Господи!

— Ну же, Оттавия, — подбодрил меня Фараг. — Постарайся получить от всего этого удовольствие. В конце концов, это все-таки красивый ритуал.

Что ж, отчасти он был прав. Если бы мы не находились на глубине множества метров под землей, не были похоронены в гробнице с замурованным выходом, быть может, я смогла бы обратить внимание на ту красоту, о которой говорил Фараг. Но нахождение в ловушке раздражало меня, и по моему позвоночнику поднималось острое ощущение опасности.

— Думаю, — продолжал Фараг, — что ставрофилахи избрали три алхимических цвета чисто в символическом смысле. Для них, как и для всех, дошедших сюда, три стадии великого алхимического процесса соответствуют инициации, проходимой теми, кто решил пройти путь до Истинного Древа и Рая Земного.

— Я тебя не понимаю.

— Все очень просто. На протяжении Средневековья алхимия была очень почитаемой наукой, и занималось ею бессчетное множество мудрецов: Роджер Бэкон, Раймонд Луллий, Арнау де Виланова, Парацельс… Большую часть жизни алхимики проводили, закрывшись в своих лабораториях среди трубок, реторт, тиглей и перегонных кубов. Они искали философский камень, эликсир вечной жизни. — Босвелл усмехнулся. — На самом же деле алхимия была путем внутреннего совершенствования, некой мистической практикой.

— Фараг, можно поконкретнее? Мы заперты в гробнице, и нам нужно отсюда выйти.

— Прости… — замялся он, поднимая очки на лоб. — Такие большие знатоки алхимии, как психиатр Карл Юнг, утверждают, что это был путь самопознания, процесс поиска самого себя, который проходил через солюцию, коагуляцию и сублимацию, то есть три деяния или алхимические ступени. Возможно, вступающие в орден ставрофилахов должны пройти подобный процесс разрушения, воссоздания и совершенствования, и потому братство обратилось к этому языку символов.

— Как бы там ни было, профессор, — перебил его капитан, направляясь к ангелу-хранителю, — сейчас эти вступающие в орден ставрофилахов — мы.

Глаузер-Рёйст простерся перед фигурой и склонил голову так, что коснулся первой ступени. На эту сцену стоило посмотреть. Я даже почувствовала за него острый стыд, но Фараг тут же повторил его действия, так что мне ничего не оставалось, как сделать то же самое, чтобы не провоцировать ссору. Мы трижды ударили себя в грудь, произнося нечто вроде мольбы милостиво открыть нам дверь. Но дверь, естественно, не открылась.

— Беремся за ключи, — пробормотал профессор, вставая и поднимаясь по величественным ступеням. Он стоял лицом к лицу с ангелом, но внимание его было сосредоточено на ниспадающих из его рук цепях. Цепи были толстые, и с каждой руки свешивалось по три звена.

— Попробуйте потянуть сначала за серебряную, а потом за золотую, — подсказал ему Кремень.

Профессор послушался. Когда он потянул в первый раз, появилось еще одно звено. Теперь в левой руке было четыре, а в правой три. Тогда Фараг взялся за золотую цепь и потянул и ее. Все в точности повторилось: появилось новое звено, только на этот раз этим дело не кончилось, потому что под нашими ногами из-под холодного железного пола послышался новый грохот, намного громче, чем скрежет платформы, которая унесла каменный блок. По коже у меня побежали мурашки, хотя, по крайней мере с виду, ничего не произошло.

— Потяните еще раз, — настаивал Кремень. — Сначала за серебряную, потом за золотую.

Я не была уверена, что это правильно. Что-то тут не складывалось. Мы забыли о какой-то важной детали, и у меня было ощущение, что нельзя тут стоять и играть с цепями. Но я промолчала, так что Босвелл повторил предыдущую операцию, и в каждой руке у ангела оказалось пять звеньев цепи.

Мне вдруг стало очень жарко, невыносимо жарко. Глаузер-Рёйст машинально снял пиджак и оставил его на полу. Фараг расстегнул пуговицы воротника рубашки и тяжело задышал. Жар нарастал с головокружительной быстротой.

— Вам не кажется, что происходит что-то странное? — спросила я.

— Тут становится нечем дышать, — заметил Фараг.

— Дело не в воздухе… — растерянно глядя вниз, пробормотал Кремень. — Дело в полу. Пол раскаляется!

Он был прав. От железной пластины шел ужасный жар, и если бы не обувь, она жгла бы нам ноги, как раскаленный солнцем песок пляжа в летний день.

— Если мы не поторопимся, мы тут заживо сгорим! — в ужасе воскликнула я.

Мы с капитаном поспешно запрыгнули на ступени, но я поднялась еще выше, до порфировой ступени, на которой стоял Фараг, и вгляделась в ангела. В голове у меня зажглась лампочка, искорка света. Разгадка была здесь. Она должна быть здесь. Дай Бог, чтобы она была здесь, потому что через несколько минут эта комнатка превратится в печь крематория. На лице ангела была легкая улыбка, как у Джоконды Леонардо да Винчи, и он, казалось, воспринимал все происходящее как шутку. Подняв к небу руки, он развлекался… Руки! Нужно рассмотреть его руки. Я тщательно осмотрела цепи. В них не было ничего особенного, кроме высокой рыночной стоимости. Самые обыкновенные толстые цепи. Но руки…

— Доктор, что вы делаете?

Руки у него были необычными, нет. На правой руке не хватало указательного пальца. Ангела искалечили. Что мне все это напоминает?..

— Посмотрите на тот угол! — завопил Фараг. — Он раскаляется докрасна!

Снизу до нас доносился глухой шум: гул разъяренного пламени.

— Там внизу пожар, — пробормотал Кремень и сердито повторил: — Доктор, какого черта вы там делаете?

— Ангел искалечен, — объяснила я, пока все ролики у меня в мозгу крутились на всю катушку в поисках давнего воспоминания, которое я никак не могла пробудить. — У него не хватает указательного пальца правой руки.

— Очень хорошо! Ну и что?!

— Вы что, не понимаете? — поворачиваясь к нему, выкрикнула я. — У ангела не хватает пальца! Это не может быть случайностью! Это что-то означает!

— Каспар, Оттавия права, — вмешался Фараг, снимая куртку и полностью расстегивая рубашку. — Надо воспользоваться мозгами. Это единственное, что может нас спасти.

— У него не хватает пальца. Замечательно.

— Может, это какая-то комбинация, — вслух подумала я. — Как в сейфе. Может, нам нужно вытащить одно звено серебряной цепи и девять золотой. Ну, чтобы вышло десять пальцев.

— Вперед, Оттавия! Времени у нас мало.

После того, как звено цепи возвращалось в руку ангела, внутри раздавался металлический щелчок. Я оставила одно звено серебряной цепи и потянула за золотую, вытащив девять звеньев. Ничего.

— Оттавия, все четыре угла плиты раскалены докрасна! — крикнул мне Фараг.

— Я не могу быстрее. Не могу быстрее!

У меня начала кружиться голова. Сильный запах перегоревшей стиральной машины сводил меня с ума.

— Ясно, что это не один и девять, — вмешался капитан. — Так что, наверное, нужно попробовать по-другому. С одной стороны от недостающего — шесть пальцев, с другой — три, так ведь? Попробуйте шесть и три.

Я как одержимая потянула за серебряную цепь и вытащила шесть звеньев. Мы погибнем, подумалось мне. Впервые в жизни я на самом деле поверила, что настал конец. Я начала молиться. Возвращая в правую руку шесть золотых звеньев и оставляя снаружи только три, я изо всех сил молилась. Но опять ничего не произошло.

Мы с капитаном и Фарагом в отчаянии переглянулись. В этот миг над полом взметнулось пламя: загорелся пиджак, кое-как брошенный капитаном на пол. С меня градом лился пот, но хуже всего был шум в ушах. Я начала снимать свитер.